13. Последняя гусыня

Летом мы с мальчишками каждый день бегали купаться на речку. А по пути тайком заглядывали в колхозный огород. Проберёшься, бывало, вдоль оврага, чтоб никто не видел, сорвёшь огурчик или морковку... Ух, как вкусно было! И на гороховое поле лазили. Хотя у каждого в своём огороде было всё. Но запретный плод, как говорится, слаще.
Вообще, по закону военного времени за воровство очень строго наказывали. Поэтому, соблазняясь запретным, мы сильно рисковали. Говорили, что, если у кого даже зерно в кармане найдут, могут и посадить... Мы, конечно, о своих похождениях никому не говорили.

С каждого крестьянского двора в нашей деревне собирали продналог. Каждый год в правление колхоза мы отвозили в пользу государства на нужды фронта мясо, шерсть, яйца, масло, картошку – кто что мог. Люди у нас жили бедно, и не каждый мог сдавать налог. Поэтому в деревню часто наведывался налоговый агент. Сначала он каждого вызывал в правление колхоза. Там напоминал об обязательстве, часто заставлял принести то, что положено, а иногда и угрожал... Если же не приходили, так как нечего было приносить, сам ходил по дворам и забирал то, что считал нужным.
Однажды он пришёл и к нам.

Было это, кажется, поздней осенью. Корова у нас умерла, овечек не было. А в сарае жила одна единственная гусыня. Агент долго присматривался к нашему небогатому хозяйству, заглядывая во все углы, недовольно хмыкая. Вдруг он услышал, как в сарае что-то зашевелилось, и велел открыть дверь. Я посмотрел на маму, ей до слёз жаль было расставаться с гусыней! А он, довольный и с нашей гусыней в охапке, уж собрался было выходить из сарая, как я подскочил к нему и вцепился зубами в его руку!
Агент не выдержал боли и выпустил свою добычу. Но меня не тронул и ушёл. Так я спас нашу последнюю, оставленную на зиму живность.

Но сдавать нам всё равно что-то пришлось. Сами кое-как перебивались, а для фронта отдавали последнее.
Мама говорила – это для отца.