В тумане на краю

Так уж устроено человеческое некритичное восприятие себя – мы не замечаем примет увядания, пока здоровы.

То же можно сказать про город, который, как человек, рождается, живёт и умирает.

– Последнее произойдёт когда-то, точно не вскоре, и конец события теряется в тумане, – думают люди.

Но, случается, природа и обстоятельства демонстрируют этот болезненный для чувств процесс весьма бесцеремонно.

Нам с мужем не довелось оставаться в неведенье, поскольку покинули гнездо, из которого один за другим вылетели наши сыны. Но в брошенном северном городке они свили свои гнёзда, и волей-неволей мы сюда приезжаем.

Так сложилось, что годы, проведённые здесь, выпали на завершающий этап жизни самого города. Вот как бывает.

В начале нулевых отсюда начался массовый отток населения. Всех, кто прочувствовал, что север потерял статус территориальной зоны материального благополучия.

Из тридцати тысяч жителей осталось чуть больше половины. Малой частью – самых просветлённых, кому счастье – просто жить. Романтиков, энтузиастов, спортсменов, верящих, что живут в центре Гипербореи.

А в основном – инертных (у кого мысль обрывается после «надо что-то делать»).

Моногород прошёл все основные этапы разрухи рука об руку со страной и в 2014-м попал в рейтинг экономически неблагополучных районов.

Закрылась нерентабельная фабрика по переработке ценной слюды. Трёхсотметровую чашу карьера рудника заполнили подземные воды. Строительный трест, создавший горно-обогатительный комбинат и город, почил в бозе. Кинотеатр оккупировали сектанты…

В самой престижной школе, выпускавшей медалистов, где работала учительницей мама мужа, учились он и его братья, наши дети – нынче вещевой рынок. Дух директора, заложившей первый камень в её основание и отдавшей ниве народного образования почти пятьдесят лет жизни, по привычке ночами обходит ряды и проверяет порядок…

Из окна своей комнаты внучка в полевой бинокль наблюдает за чайками, поселившимися на разрушенных цехах хлебозавода и молокозавода напротив…

Опустели большинство детских садов, художественная школа и даже больница…
Освободившиеся площади оплели паутиной мелкие торговцы и сеть продуктовых магазинов.

Из-за кровавых боёв за власть в ЖКХ город пару сезонов простоял с вскрытым асфальтом над теплотрассой одной из главных улиц…

Десяток малосемеек и общежитий превратились в заколоченные, с разбитыми стёклами заброшки.

Обычно опрятный, этой осенью городок напомнил мне понурого старца.

В засыпанном перхотью мусора в парках жилых дворов и на окраинах, с пылью в бесчисленных углах-карманах камзоле...   С расшатанными зубами решёток и оград... С прогнившим культурным центром... На высшей ступеньке пьедестала по потреблению наркотических веществ в области.

Те немногие жители, с кем мы, кажется, только вчера поднимали молодое поколение и поддерживали рабочую энергию города, шокируют внешними переменами, отражающими внутренние необратимые разрушения, характерные для замкнутых социальных групп и одиночек, попавших в западню монопроизводства.

Может быть, Гойя или Босх отображали именно эту часть истории человеческой личности? Сон разума (культурный упадок и предание пороку) как дряхление и умирание…

Среди бредущей, от одного «Магнита» к другому, инертной массы, равнодушно пренебрегающей средствами индивидуальной защиты и механическим голосом, предупреждающим об опасности заражения ковидом, глаз выхватывает знакомого. В недавнем прошлом любознательного и общительного продавца-консультанта книжного магазина, превратившегося в эксцентричного персонажа из книги.

В светлых бесформенных трикотажных штанах, кожаной, кровавого цвета куртке, сдерживающей желе непомерного брюха. Его седая голова на тонкой шее, обмотанной мятым шарфом, вертится в поиске собеседника и выкрикивает в пространство призывные, бессмысленные слова и фразы…

В раме окна местного печатного органа замер бородач с потухшим взглядом неудовлетворённого тщеславия. Куда испарились прекрасные порывы его души?..

Влажный воздух глушит взрывы смеха и восклицаний молодых и стильных красоток, офисных работниц муниципальной службы, меряющих улицу шеренгой после весёлой вечеринки. Они насмотрелись на неимущих и бесправных, в бессилии что-то изменить заморозили чувства, и теперь после них хоть потоп.

Смело я бы поставила в эту линейку себя, если бы не вселенская тоска, охватившая меня в последний год жизни здесь. Потому мы продали нашу Фата-моргану – не прошедший суровых северных тестов двухэтажный коттедж у озера, снарядили фургон для междугородних перевозок и отряхнули прах с ног своих.

Затерявшемуся на Кольской земле городку невдомёк, что такие, как он, удерживают чашку в руках одного из завсегдатаев Форбса.

Сегодня здесь рулит горно-обогатительный комбинат с группой рабочих-штрейкбрехеров, готовых глотку порвать любому за своё с трудом добытое место. «Счастливчик», попавший в обойму современной экономической политики государства – предприятие выжимает все соки из «несопротивленцев», мотивируя их работать усерднее возможным сокращением.

ГОК всеми силами выслуживается пред Мамоной. Сокращает рабочие места. Лишает работников остатков северных льгот, снижает заработную плату, увеличивает объём задач. Легко заменяет расходный рабочий материал, не выдерживающий такую компрессию самыми обездоленными представителями из среднеазиатских республик. Загоняет их в гетто – посёлок для работы вахтовым методом. Выход в город только по пропускам, рабочие недели чередуются – шесть дней/шесть ночей по двенадцать часов, с одним выходным.

По сути сейчас тот самый момент – быть или не быть! – для поселения, расположенного на драгоценном железорудном месторождении, балансирующего на краю карьера, превосходящего его по размерам...

Большое количество встреченных детей семи-двенадцати лет вызвало противоречивые чувства.

Мы видели стайки подростков, уткнувшихся в гаджеты на тёмных детских площадках и рыбьими косяками мигрирующих меж дворовых осин и берёз.

В средней школе этим детям помогают успеть попасть в последний вагон, чтобы пройти базовый уровень развития. Современная школа не учит человека учиться, делит школьников на касты и не даёт никаких гарантий пройти более высокий уровень бесплатно.   

Своих деток, закормленных быстрыми углеводами и фэнтэзи, несведущие родители с радостью отдадут Молоху через шесть рукопожатий. Поэтому живая молодая кровь и кровь недр здесь будут продолжать питать ненасытное чрево мирового капитала.   Всё вместе – это уже по части бесовщины.

Но мы с Таткой знаем – мгла всегда отступает перед наступающим днём. Хочется верить, что нам довелось встретить подрастающих воинов света.

***

В последние годы кольцо экономического кризиса на горле редеющего населения сжалось ощутимо. Древний инстинкт самосохранения зазвучал громче лозунгов завравшейся чиновничьей когорты. Кто как умеет обустраивается в средней полосе. Там тоже не сахар, но плотность населения и рабочих мест, а значит возможностей, на порядок выше.

Позвонил сын и попросил пожить недельку с дочкой, пока они с женой в Питере решат, как им выбираться из сложившейся ситуации, где учиться и вообще – как жить дальше.

Уже начало октября. Без привычного снега здесь доминирует серый цвет.

Кирпичный лабиринт из пятиэтажек в спальном районе… Разочарованный асфальт... Дворы, усыпанные увядшими листьями… Пёстрые сопки, распростившиеся с летом... Будто по линейке насыпанный отвал карьера... Стайки голубей на утренней разминке, как истребители на параде… Просыпанные из невидимого пакета прожорливые свиристели…

На третью ночь поднялся ветер, закачали макушками, загремели сухими листьями дерева, пришёл упорный дождь и к утру раздел их донага. Серые, неприглядные стволы и ветви приготовились надеть снежный покров.

В это время года мокрый снег на крышах и стенах, на удивлённой обнажённой осоке, на умытых графитовых дорожках бодрит, напоминая о зимних запасах квашеной капусты и грибной икры. Грозит пальчиком из мира вечной мерзлоты, но успокаивает грядущей радостью рождественских и новогодних праздников.

Нынче зимний вестник задержался в пути. Стояли тихие и довольно тёплые дни. Столбик термометра поднялся до отметки в десять и даже одиннадцать градусов. Неслыханно!..

За два дня до ненастья, как только смерклось, город утонул в густом тумане. Редкие фонари распустили радужные цветы, нарисовали в воздухе тусклые лучи и круги. Тёплое дыхание земли смешалось с прохладным воздухом и заклубилось по кустам и дворам. Городишко напомнил господина, перебравшего в пивном баре, поздно возвращающегося домой. Худая фигура в длинном чёрном пальто плыла в окрестном бурьяне среди сонных сопок. Туман порвал, превратил в лохмотья подол, смазал перспективу улочек, закупорил волшебным дымом глухие дворы, проулки и самые короткие пути, так называемые «собачьи тропы».

Нам с внучкой этим октябрём удалось заглянуть в мир, куда вселенная заберёт умирающее поселение. Его короткая история, словно установленная на быструю перемотку техническим прогрессом, от расцвета до заката промелькнула перед глазами всего-то одного поколения…

Над нами куполом поднялось пурпурное небо, ниже пояса ничего не видать. Мы выгуливаем терьера на стадионе старой школы, заросшем кочками пожухлой осоки да беспризорным мелким кустарником. Бегаем от одних ворот до других, и спущенный с поводка Рик носится, что твоя скаковая лошадь.

Девочка спряталась за покрышкой от колеса белаза, врытой в землю. Здесь подобные элементы ландшафтного дизайна можно увидеть чуть не в каждом дворе. В качестве ограждений, спортивных тренажёров, из шин поменьше даже лебедей вырезают и окрашивают в белый цвет.

Пёс от растерянности бросается в разные стороны, он потерял ориентир. Несётся то к кусту у ограды, то к случайной паре, срезающей путь к дому… Мне Рика жалко. Я кричу Татке, чтобы обнаружила себя. Наконец собака обретает свою обожаемую маленькую хозяйку. Лижет нам лица и руки, крутится волчком. Мы хохочем и прыгаем.

Пьяный город снисходительно мычит в ответ в усы.

Нечеловеческая сила притягивает три смутные фигурки к его таинственным пределам за редкой, тускло освещённой стеной серых деревьев. Тут и там между ними начинаются и сразу обрываются во мраке скользкие дорожки. Страх и возбуждение гонят нас к центру, но площадь такая маленькая, её света не хватает, чтобы обнаружить и обнять короткие концы городка.

Мы шуршим листвой, фотографируем необычайно яркие жёлтые листья на чёрном переплетении веток… рассматриваем туман вблизи, освещая белым фонарём смартфона мелкую морось… ухаем и завываем на глухих тропках дворовых лесков.

Вызванное лёгким помешательством природы наше безудержное веселье будит нечистую силу в серых кирпичных пятиэтажках с зашитыми железными листами окнами и подъездами первых этажей, с заколоченными досками верхних. Доски частью выбиты, и дома зияют дырами выщербленных зубов.

Вот со второго этажа прыгнул тёмный силуэт, бесшумно приземлился и, пригнувшись к земле, метнулся через парк нам наперерез. Смелый свет фонарика скачет по кустам, выхватывает грустный вальс падающих листьев и растворяет страшный образ…

У нас есть дом, и мы спешим в тепло и уют. В золотой, оберегающий круг от абажура, к ароматному вечернему чаю, к потрескиванию поленьев в искусственном камине, к мурканью и похрапыванию наших волосатых питомцев.

К спасительному примирению с неизбежным. К принятию непростых решений. К жизни, порождающей и стирающей пляшущие безумные тени на стене.
***
К утру протрезвев, промокший и продрогший, город стряхивает с себя остатки романтического настроения и начинает готовиться к холодам.