Рассказы о войне ветерана 474

                Д А Л Ё К И Е  К О С Т Р Ы

                Повесть

                Автор  повести Олесь Гончар.

  Олесь Гончар(1918-1995), полное имя — Александр Терентьевич Гончар —
украинский советский писатель, публицист и общественный деятель.
Участник Великой Отечественной войны.
Один из крупнейших представителей украинской художественной прозы
второй половины XX века. Академик АН Украины (1978).
Герой Социалистического Труда (1978). Герой Украины (2005 — посмертно).
Лауреат Ленинской (1964), двух Сталинских премий второй степени
(1948, 1949) и Государственной премии СССР (1982).
 
Продолжение 9 повести
Продолжение 8 — http://proza.ru/2020/11/11/1235

  Только Кочубей повесил полевую сумку через плечо, как в дверях появилась... Ольга. Карие чёртики играют в глазах, лицо после ночного сна цветёт, и причесалась Ольга в это утро на иной манер: надо лбом и на висках — завитые (для красоты) светло-русые, ещё в капельках росы колечки—
— Где же ваши материалы? — с весёлым упрёком обращается Ольга ко всем троим. — Лясы точите, а нам потом возле касс до ночи?
— Ах, ягодка, как тебя покидать, — ужом выгибаясь, приближается к ней Кочубей. — Еду вот в район, там ни шьют ни порют, а ты уж тут веди себя как следует, с совхозными не того... И этим малолеткам давай отпор — у них ещё молоко на губах не обсохло...
Сегодня ты просто прелесть. — Рука Кочубея потянулась к Ольгиному лбу: — Как славно завилось у тебя это колечко—

  — Прочь, ну вас! — отскакивает от него Ольга, будто её током ударило, хотя мы и не уверены, в самом ли деле она рассердилась.
— Когда уже ты, серденько, станешь добрее ко мне? Или всегда вот так и будешь?
— Посмотрю на ваше поведение.
А как только он уехал, накрыв свои залысины тюбетейкой (память о борьбе с басмачами), Ольга сразу погрустнела. Постояла, задумчиво глядя в окно, и только после этого вроде бы вспомнила о нас.
— А ты, синеглазый, почему загрустил? — обращается она к Кирику и, зная, что он боится щекотки, внезапно изловчилась ткнуть парня под ребро так, что он аж подскочил. — Неужели влюбился в какую-нибудь?
— Ему некогда, он испанский язык изучает, — подаёт голос из-за своей ширмочки Парася Георгиевна, наша бухгалтерша. — Да и рано им ещё до девчат, толком комплимент сказать не умеют.

  Эта Парася Георгиевна — особа не первой молодости, мечтает о замужестве, которого пока так почему-то и не изведала, целыми днями сидит, как мышка, в отгороженном тоненькой ширмой закутке, пощёлкивает на счётах, подшивает корреспонденцию и то и дело подкрашивает свои и без того яркие, вряд ли кем и целованные губы.
— Так будет материал? — На этот раз Ольга бросает взгляд в мою сторону. — Сколько мне ещё ждать? :
Я подаю ей листы текста, размашисто исписанные от руки.
— Это Сутула вчера оставил, у него тут просто крик души. И что в избе-читальне запустение, и что на конюшне тягловая сила рёбрами светит, а коней лишаи заедают — ни разу в речке их не купали... «Кони жалуются» — такое он название даёт...

  Как и все мы, Ольга уважает Сутулу. Селькор-правдолюб, он себя не щадит, при любой погоде, отмерив десятка полтора километров, придёт к нам в «Красную степь», чтобы смелым словом разоблачить ещё какое-нибудь безобразие. В редакции Сутула пользуется полным доверием: факты, которые он излагает, можно не проверять. Македон Иванович против истины не погрешит.
— Сутулу буду набирать охотно, — говорит Ольга, просматривая взятый у меня материал. — У него почерк разборчивый, и пишет человек без ваших выкрутасов... Вот у такого учиться и вам, бурсакам, — и, мимоходом дёрнув меня за ухо, Ольга исчезает за дверью.

  Итак, рабочий день начался. Не дожидаясь Миколы, принимаемся обрабатывать заметки селькоров, редактируем ещё один фельетон товарища Песни, который он нам оставил без точек и запятых, лишь со своими диковинными вопросительными знаками; принимаем по телефону имена ударников, которые откуда-то передаёт сам редактор,— эти имена должны идти в газете «шапкой»... А тут новая почта, самые свежие сигналы — вчитывайся, обрабатывай, переписывай...
Ко времени прихода Житецкого подготовленные материалы будут лежать у него на столе, ответственный быстро пробежит глазами написанное, сразу же определив, что чего стоит: это пойдёт в запас, а это в корзину, а вот это — немедленно в типографию... Иногда он и свою руку приложит, там слово заменит, где-то подправит фразу, и мы будем поражены, как от одного Миколиного прикосновения материал в самом деле «заиграет»...

  Редактор может появиться в редакции лишь тогда, когда уже надо подписывать номер в печать. До этого он будет где-то в районе или на каком-нибудь из многочисленных заседаний, да и вообще, кажется, главный наш смотрит на эту свою редакторскую должность как на нечто случайное и такое, что непременно должно завершиться его отъездом обратно в Харьков. Создаётся впечатление, что он постоянно ждёт какой-то перемены в своей жизни, возможно, и в самом деле товарищ Полищук уверен, что послан с бригадой товарищей в наш отстающий район для ликвидации прорыва, а когда дела улучшатся, он снова будет отозван в аспирантуру того же технического вуза, откуда его сорвали. Газета для него вещь, собственно, далёкая, за всё время он не написал для «Красной степи» ни одной строчки, целиком передоверяясь в редакционных хлопотах ответственному секретарю, которого считает — и не без оснований — богом газетного дела.

  К чести Миколы будь сказано, он своего редактора никогда не подвёл, ни одна серьезная ошибка у нас не вкралась, и хотя из-за Миколиной неорганизованности и привычки откладывать до последней минуты написание передовицы, Кочубею не раз казалось, что мы идём к провалу, что номер непременно сорвётся, но в последний момент всё складывалось надлежащим образом, и отпечатанная наша «Красная степь», приятно пахнущая типографской краской, своевременно, то есть в предрассветные часы, попадала в райотдел связи. Предыдущий редактор был уволен, как говорят, с треском, Кочубей иногда намекает нам, что произошло это не без его участия, надо понимать, что на разоблачительные сигналы товарища Песни где-то наверху обратили внимание. Мы с Кириком того редактора уже не застали, и когда после семилетки благодаря вызову Миколы оказались здесь, газету ещё некому было подписывать, редакционное колесо какое-то время крутилось само собой, а об исчезнувшем редакторе даже разговоров почему-то не возникало, будто он улетучился, растворился в пространстве.

  Этот же, нынешний, маленький, подвижный человечек с чёрным высоким чубом, зачесанным назад — «за народ» (так причёска называется), нравится нам своей интеллигентностью, постоянной приветливостью, а в особенности же тем, что своей властью не злоупотребляет. А нас, хотя и в шутку, однако называет «личности». Другой вряд ли разрешил бы нам спать на редакционных столах, а этот ничего, будто и не замечает, к Миколиным опозданиям тоже относится спокойно. Зная, что девчата в типографии иногда копируют его манеру разговаривать баском, Полищук, нисколько не обидевшись, даже посоветовал им:
— Запишитесь в драмсекцию при райклубе. У вас есть данные. Вы, Ольга, могли бы, скажем, сыграть «Бесталанную»...
И девчата, кажется, собираются воспользоваться его советом.

  Сколько Полищуку лет—неизвестно, но если присмотреться, в его взъерошенном чубе кое-где уже и седая прядка проглядывает, — для нас это признак того, что человек много думает. Странно только, почему он до сих пор ни строки для газеты не написал? Хотя сам он и не пишет, но когда, читая наши творения, выскажет тому или другому какое-нибудь замечание, оно, к нашему удивлению, каждый раз оказывается уместным. Иногда похвалит:
— Хорошо вы, хлопцы, о колхозных шелкопрядах рассказали... Популярно. Я даже представления не имел, что это такое — шелкопряд, а вы разъяснили.
К Миколе редактор чаще всего обращается по фамилии: «товарищ Житецкий»; между ними сложились приязненные, дружеские отношения. Иногда вечерами они допоздна ведут в редакторском кабинете доверительные беседы — не только об Испании и путях развития искусства, но и о личном; и вот спустя некоторое время и нам от Миколы станет известно, что в Харькове нашего редактора ждут друзья, любимая работа и что вряд ли он долго задержится у нас, потому что имеет какое-то касательство даже к тем, которые работают в его институте над расщеплением атома, — сообщение об этом однажды промелькнуло в газетах.

                Продолжение повести следует.