Монолог. Глава 13

Часть третья.

Глава 13.

18 сентября 15-го я провёл в путешествии до конца. Самолёт из Ламеции приземлился в Шереметьево поздно вечером. Уже и Я., и Д., как и я знали о том, что полетим в наш город только около 7 утра следующего дня. Теперь нам предстояло провести ночь в аэропорту. Покушав на втором этаже, мы спустились вниз и расположились на металлических сидениях. Я попытался уснуть, но безуспешно. Супруги тоже не нашли возможности обрести сон. Снова поднялись на второй этаж. Там я увидел фотографию, изображавшую трёх пеликанов в профиль на фоне солнечного заката. Аналогия напрашивалась сама собой, и я, показав своим понурым спутникам на этот фотопортрет, сказал, что это мы в ночном аэропорту.
Ни раньше, ни теперь я даже не задумывался о себе самом. Говорящий, раздающий шутки был тем, кто с каждым разом всё с меньшим нежеланием общался с другими людьми. Он – тот, кто шёл много лет по проторенному пути, найдя, как любят писать в интернете, свою зону комфорта и посчитав её хорошей и удобной. Если бы не проблемы с девушками, всё было бы…Но именно эти проблемы как будто выбивали стул у вставшего на него. Теперь эта мысль не могла не прийти, но девушек не существует. Пространство чувств в определённой части порождение меня самого. Это то, в чём крутится «внешний», то, от чего он мучается. Это и не пространство чувств, и даже не впечатлений, а мыслей о возможных чувствах. А если перестать крутиться? Сразу же перестанешь мучиться. С этой возможной остановкой в этом беге снова виделся «внутренний». Сам «внутренний» становился мной. Спокойствие, которое возникало, обладало силой. Не надо искать того, чего нет, о чём не знаешь. Теперь «внутренний» становился осязаемым, тем, что можно определить. «Внешний» с помощью разума смог стать определённым, да и как не стать, когда внешний мир всегда поддаётся определению, не то, что мир внутренний.

В этом определении, как и с голосом «внутреннего» неизменно возникал вопрос о реальности. Реальность – то, что существует на самом деле, то, что истинно. Реальность – вот, исток вопроса об истине. Устройство природы, отношения с людьми, чувства, возникающие при встрече с природой и людьми – таковы, каковы они при восприятии мной. «Внешний», так сложилось, подчиняется – мнению других людей, возникающим у меня чувствам, эмоциям, впечатлениям, оценкам. Он не может понять, ибо зависим. Но он часть целого. Возможно, его подчиняемость – причина его появления, разделения целого на «внешнего» и «внутреннего», как и независимость «внутреннего».
То состояние, которое царило во мне по прилёту 19-го сентября 15-го в свой город, словно держало в некой капсуле. Виды калабрийских городков, беззаботность существования около моря как впечатления ещё держались во мне. В этом тоже проявлялось действие внешнего пространства. Пока эти впечатления были во мне живы, пространство моего города, людей, населявших его, не влияло на меня так же, как оно влияло на меня до отпуска. Не знаю, насколько это пространство заключалось только в восприятии этих чувств. Если они зиждились на психологических установках, которые я приобрёл, живя в городе, то да – пока держались впечатления от Италии, то эти установки не включались. Однако, в некоторых вещах виднелось только внешнее пространство – слова, поступки других людей, повторяясь вновь и вновь, вызывали одни и те же чувства и эмоции и не зависели от моего восприятия.

«Внутренний» уже говорил: то, что возможно изменить, ты сможешь изменить, то, что нет, - прими как явление.
22 сентября 15-го был первым рабочим днём для меня, а, значит, до него оставались три дня отдыха. Эти дни я провёл в родном городе, обрадовав родителей сувенирами из южной страны, в том числе – сушёными помидорами.
Выйдя на работу, я включился в обычный для себя ритм жизни. Поручения, составление документов, поездки до офиса и обратно, обеды в кафе, два выходных. Всегда «внутренний» задавал вопрос: и это всё? «Внешний» будто смотрел на него и вставал каждое утро, чтобы позавтракать, выйти из дома, уехать в автобусе на работу. Сложно что-то менять в жизни, которая устоялась, не правда ли? – словно он обращался к недовольному «внутреннему». Да и что ты можешь предложить взамен, кроме недовольного мнения? – спрашивал он «внутреннего» тут же. В отсутствии ответа на этот вопрос и проявлялась главная слабость «внутреннего». Он сочинял истории, в которых делал глубокомысленные выводы, чего-то ждал. Я же поддерживал его существование, зная, что без него мне не узнать истины, зная, что жизнь, которую я вёл, не отвечает этой истине. «Внешний» придумывал в ответ на это утверждение фокус – и по его заверению получалось, что ведомая мной жизнь отвечает реальности, ибо нет другой реальности, кроме той, что я вижу перед собой, а сомнения только потому, что я поддерживаю существование «внутреннего».
Работаю, чтобы получать деньги, которые уходят на еду, одежду, оплату квартиры, поездки на море, встречи с друзьями. Одинок и не женат в свои немолодые годы. Время, которое давалось для создания семьи, рождение и воспитание детей, упущено. С каждым годом возможность вырастить детей всё меньше и меньше. Хорошо, «внутренний» держится за путь, который ему когда-то привиделся, но «внешний»? Ему не хватило сил разума, чтобы понять истину о времени и действовать? Вновь возникала мысль об иллюзиях. Любовь-морковь – это являлось главным препятствием. То представление об этом чувстве, которое приобрелось в юности, не изменилось, и с этим представлением я смотрел на отношения с девушками. Но моя слабость ещё и в том, что я быстро поддавался желанию, и уже оно забирало моё внимание и силы, а с ними – и время. Сколько знакомств я совершил под эгидой влечения – словно хотел что-то узнать, в чём-то убедиться. А оно тоже не бесконечно – насколько сильно я буду жалеть об упущенном времени, встретив день, когда оно кончится?

Понимание картины пространств касалось и понимания самого внутреннего человека. Жизнь, действительно - одна, и она идёт по своим законам, обогнуть, обмануть которые не получится. Если мысль об обратном допускал «внутренний», то это его одна из самых серьёзных ошибок. Ещё одна ошибка, которую он допустил - бегство от мира или от жизни. Он должен был поглотить их, а не бежать и не закрываться. Не это ли трусость? Время доказало, что проблемы, которые надо решать, потому что они вытекают из уже установленных законов, не могут быть оставлены. Может быть, не решив их сегодня, завтра их потребуется решать, но это решение завтра будет уже совсем другим, чем оно могло быть сегодня. Ещё хуже, если жизнь, как движущаяся река, вдруг остановилась, потому что эта проблема  не решена, и по прошествии времени решение этой проблемы окажется запоздалым.
Может быть, дело и не во «внутреннем», а всё в том же чувстве страха. Но когда оно всё-таки преодолевалось, то представление о любви снова включалось внутри. Представление, исходящее от внутреннего человека.
Теперь взгляд направился к его пространству, и оно уже виделось тёмной комнатой, в которой всполохами возникали образы солнечного дня, смеха и улыбки симпатичной девушки, голубого неба и света. По-прежнему происходящее в мире раздавалось отголосками. Здесь нельзя было увидеть того, что видели мои глаза каждый день от дома до работы, от работы до дома. Здесь невозможно было увидеть грустные глаза пассажиров автобуса, прохожих на улице, коллег по работе. Не слышались разговоры с этими людьми, даже с друзьями. Но здесь отлично вспоминались иллюзии кино и музыки. Кадры из фильмов, глаза и фразы их главных героев, некоторые отрывки из песен и саундтреков. Именно здесь они являлись обычными образами, как картины мира для внешнего человека.
«Внутренний» не виден так же, как «внешний». Он ощущается. Иногда явственно, иногда – нет, и тогда «внешний» спешит заявить об его отсутствии. При таком заявлении неважно противоречие: если его нет, то почему для решения проблемы, которую ты обозначил, мешает представление  о любви, рождённое «внутренним»?
Идея пути – первое, с чем связано обнаружение «внутреннего». Истина. Дорога к истине. Эти слова известны всем, но у многих разное значение этих слов. Смысл, который вложил «внутренний» в слово «истина» для себя, определяет его самого во многих качествах. Что такое истина? – спрошу я у него. Определение мира – ответит он. Мир должен отвечать истине. А значит, скажу я, твоему ощущению истины. Да, ответит он, но моё ощущение верно. Ты в этом уверен? Поговорим? – задам ему снова вопросы.

- Итак, что такое истина?
- Определение мира. То, как он устроен. Его движение. Его смысл. Ты сам. Твой смысл. Истина – единство тебя и мира. Если ты её не знаешь, то достигни этого единства – и тогда узнаешь.
- Но мир – неправилен. Ты это и сам прекрасно видишь.
- Да, неправилен. Значит, ты должен найти его правильность. Это же касается и людей – во всех людях ты должен найти эту правильность, если истина для тебя важна.
- Но истина – это не всё, что есть в тебе?
- Да. Я больше этого. Я и есть мир. «Внешний» и «внутренний» не будут единым целым, пока ты не вольёшь в себя этот мир.
- Но как? Он же неправилен!
- То, что неправильно, прими как явление, и иди дальше.
- Значит, все мои представления о правильном пути, о тёмной комнате, улыбке, смехе некой девушки – тоже иллюзия?
- Конечно. Любовь пришла к тебе задолго до прочтения книг. Возможно, ты что-то слышал в 5-6 лет. Но как это чувство посетило твоё сердце, или разум, в общем, тебя в 7 лет? Значит, это чувство не из книг, не из фильмов, не из песен, оно – первородно. Узнав это чувство, ты уже не смог его спутать с другим – в этом твоя проблема. Каждый раз чувство, возникающее к какой-нибудь девушке, ты сверяешь с тем чувством. Но ты правильно сказал о времени – может быть, чувство предстанет для тебя другим, не один в один с тем, что ты испытал впервые.
- А как же чувство в университете? Да, я знаю – не повезло. Испытать сильное чувство к девушке, которая сама испытывала сильное чувство к другому человеку.
- Верно. Боль, возникающую от такого чувства, сложно преодолеть. Время и здесь не было тебе на руку. Задам вопрос?
- Конечно. Хотя психологи говорят, что вопросы бессознательному можно задавать только в одностороннем порядке.

- Теория о бессознательном тоже разработана человеком. Разве, это нормально, что мы с тобой вступили в диалог? Почему на все вопросы ты не отвечаешь в своём монологе?
- С тобой сложно. Мой разум не может охватить всего того, чем ты являешься. В этом главная причина. Нельзя сидеть и ничего не делать, иначе просто сдохнешь. А когда началась деятельность без твоего участия, появился внешний человек. Думаешь, мне не было обидно, что я могу лишь ощущать тебя, писать разные истории, чтобы оставить о тебе хоть малейшее воспоминание? А ещё обиднее, когда очередная история больше напоминает бред, чем связное повествование о чём-то. Тебя сложно понять – с тобой приходится просто жить, и как, скажи, может получиться монолог? Почему так?
- Знание, которое ты получил и которое обнаружило меня в тебе, велико для той жизни, которую ты ведёшь. Эта жизнь не может охватить это знание. Ты верно понял идею пути – в этом твоя очередная проблема… Но почему проблема, жалкий ты нытик? Благо! Ты прекрасно помнишь то ощущение, которое ты испытал после разговора с учительницей по литературе (Галия Анваровна, позволь, скажу полностью). Разве это ощущение испытывалось тобой ранее или позже? Именно это ощущение. Ощущение человека, увидевшего абсолютно новый мир – то есть не в виде картин и сцен, которые привычно возникают перед твоими глазами, а в виде нового неба. Вспомни, как ощущается тобой небо. Даже море не сравнимо с ним по впечатлению, которое возникает от него. Небо сразу проникает целиком внутрь тебя. Его не нужно понимать. Оно есть, тем и понимаемо. Это словно глаза того, кто над нами. Это и есть тот момент, когда достаточно посмотреть один раз, чтобы понять истину. Ты и небо – одно целое. Звучит как бред?
- Если вырвать из контекста – да. Но я пытался понять! Но путь, который надо было пройти, я не нашёл. Мне даже казалось, что достаточно было испытать это ощущение нового мира, и путь сам меня найдёт. Но я писал истории – в них я пытался достичь истины.
- Недостаточно писал. Если ты пришёл к такому пониманию, как сейчас – разве ты не мог достичь его раньше?
- Но и теперь я не знаю истины. Я снова вижу направление (большой рахмат за этот «камбэк»!), но истины не достиг.

- Направление и есть путь. Достигая большего понимания, ты в пути.
- Извини, за глупый вопрос – а зачем мне знать истину? Чем я лучше других? Тот роман, который и помог осознать эту идею, не я один читал. Среди моих одноклассников было полно умных людей.
- Действительно, глупый вопрос. Познание истины и есть твоя жизнь. Изменяя этому пути, изменяешь себе самому. Ты так устроен. Как говорится, зерно прорастает там, где его ждала подходящая почва.
- А тебя возможно определить в другом человеке?
- Так же, как и в тебе – ощущение глубины. Не каждый видит в себе эту глубину. Но чем больше понимания по направлению к истине, тем явственнее эта глубина в человеке. Так же и с тобой – чем ближе ты к истине, тем меньше причин отрицать эту глубину.
- Но почему ты стал внутренним человеком?
- Истинно то, что внешнее не может быть больше внутреннего. Если не так, то происходит такая жизнь, которую ты назвал «движением внешнего пространства». Ты не смог наплевать на внутреннее пространство, и ощутив пустоту после разрастания внешнего пространства, ты снова обратился к нему. Все те мысли, ощущения, чувства ты и облек во «внутреннего человека».
- Ты знаешь, что я не просто не наплевал на тебя, а искал ответы в тебе. Ты – частица Бога во мне. Да, ты прав, наблюдая внешнее развитие, я жаждал внутреннего. Но ты молчал, в тебе не было движения.
- Нет, я не молчал – ты лишь не слушал меня. А готов ли был к моему развитию твой разум? Мало знать о Боге, надо постигать его, не правда ли?
Теперь внутреннее пространство полыхало светом. Разговор с «внутренним» ощущался как бесконечный. Но я должен был вытащить «внутреннего» к осознанию разумом. Вспоминалась одна история, рассказанная в кино. Один парень соединял в себе 23 личности, и каждая из этих личностей приходила в сознание этого парня, и он говорил от имени этой личности, когда такая личность выходила на свет. Но такое сравнение с «внутренним» и «внешним» не было верным. Да, мне трудно было осознать «внутреннего» себя, но это был я сам. В действительности, как я уже и говорил не раз, не было ни внутреннего, ни внешнего человека – существовали попытки объяснить собственную жизнь, свои поступки и чувства, и в этих объяснениях я приходил к тому, что своё начало человек берёт не из общества, а внутри себя.

Сцепка с миром – вот, где «внутренний» станет реальным, как сам мир. Но он – глубины океана, а я снова на поверхности вод. Словно взяв жемчужины с самой глубины, я снова появился на глади океана. Эти жемчужины были со мной, но никто не видел их. Почему я не рассказываю о них? А если и говорю, то люди видят бессвязные слова? Непонимание – вот, что я встречаю среди людей.
То, что чувствовал и раньше – бесполезность увиденного света. Мне казалось, что увидеть этот свет – уже достичь истины. Но я жил. Жизнь моя текла дальше. Я пытался обратить взгляд от этого света на этот мир и сталкивался с глухой стеной. Тогда я смотрел на этот мир так же, как и другие люди. А если так смотреть на этот мир – зачем свет? После этого перехода и возникли иллюзии, а они всё же были замечены «внутренним». Так я попадал в замкнутый круг: взгляд, обращённый от «внутреннего», становился бесполезным, а взгляд, порождённый миром, приводил к ошибкам, который замечались «внутренним». Исправляя их, в итоге я пришёл к правильности взгляда «внутреннего».
Может быть, ничего и нет? Люди принимаются как явления. Каждый как он есть. Со своим добром и со своим злом. Каждый смертен, как и я. Каждый волен, когда обнаруживает свою волю, и безволен, когда его судьбой правит чужая воля. Любовь есть, но у тех, кому повезло. Законы времени всегда действительны. Старый не будет молодым.
А что по мне? Что нужно мне? Самое малое – рассказать до конца историю, которую начал.
17-го октября 15-го случился праздник у одного человека. Он обладал широкой известностью в нашем городе. Наша фирма занималась тем же, что и его организация, поэтому все сотрудники фирмы оказались на этом празднике. Среди коллег я вновь заметил А. У неё был взгляд измученного человека. На вопрос, что с ней, последовал ответ: жутко разболелась голова. К счастью, для А. нашли таблетки. Стоял шум, гам. Все гости фотографировались на фоне плаката в честь юбилея организации, созданной этим большим человеком. В другом зале стояли накрытые столы вокруг круглой сцены, на которой возникали то ведущие праздники – женщина и мужчина (последний носил странную фамилию - Пёссирийский), то артисты – танцоры и певцы.

В холле тех, кто выходил из-за столов и переходил туда, развлекал фокусник. Оказавшись среди вышедших развеяться, я примкнул к окружившей факира толпе. Он что-то засовывал в сжатую ладонь, потом разжимал её – она была совершенно пуста, потом трюки со шляпой, картами. Дёрнувшись назад, я натолкнулся на А. Оказывается, она стояла прямо за мной. Во мне мелькнула мысль, что она оказывает мне знаки внимания. Но мысль эта показалась странной, ведь она замужем.
Потом, сидя за столом и наблюдая вспыхивающие разноцветные огни в зале, я вновь заметил А. Стол, за которым она сидела, находился около сцены. Теперь на этой сцене танцевали люди. Она сидела одна за опустевшим столом, и у меня к ней возникло сочувствие. Почему-то в ней ощущалась грусть. Никто к ней не подходил и не приглашал на сцену. Такую красивую девушку.
Уже позже А. всё же пригласили. Один молодой парень из нашего офиса. Почему-то я уже давно заметил его симпатию к ней.
Этот вечер разбавил собой осенние дни, которые я снова стал воспринимать так же, как все последние годы. Ощущение отдыха, полученное в Калабрии, исчезло бесповоротно. Да, мне не хватало того, что происходило вокруг меня. Я чувствовал внутреннее пространство, и мне казалось, что его судьба быть под гнётом внешнего мира, ибо я сам был занят только этим миром. Но я словно слышал «внутреннее», и мне хотелось говорить, даже писать, осознав, что мысль, которую и хотелось запечатлеть в слове, приходит как будто сама по себе. Так мне и казалось: мысль эта исходит от внутреннего человека.
Внешний мир, отношения с людьми, даже религия, взявшая себе законное право определять веру в Бога, как будто проверяли во мне «внутреннего». Проверка, как это не удивительно, выступала в качестве игры: истина, не истина? В этой проверке уже подтверждалось начало, из которого мог исходить «внутренний я» – стремление к истине.
Вопрос о времени не беспокоил меня, и я не считал часов, потраченных на созерцание этого «я» и записи мыслей, которые порождались этим созерцанием. А время могло сыграть хорошую роль в моей истории: оно неизменно говорило о необходимости развития. Если развивается внешнее, то и внутреннее не может оставаться на уровне человека, только окончившего школу. Я этого не понимал.

Вскоре я собрался устроить в офисе посиделки по случаю очередного года со дня своего рождения. Накануне я находился в филиале нашей организации. Вечером, заехав в супермаркет за продуктами для наполнения будущего стола, я решил их тут же донести до офиса (он находился рядом с этим магазином). Нагруженный полными пакетами, я поднялся на свой этаж. Время уже было после шести, когда основная часть сотрудников уже находились в дороге домой. Дойдя до своего кабинета, я увидел, что дверь рабочего кабинета А. не закрыта. Вывод напросился такой: старший менеджер наверняка ещё на месте. Внутри появилась и жалость, связанная с тем, что А. работает внеурочно, и желание подбодрить её. Направил ей шутливое сообщение на телефон: «Харэ сидеть на работе!». Она отшутилась в ответ. Но получив ответ, я подумал, что невольно сделал шаг ей навстречу, потому что написал ей в нерабочее время. Всё же я испытывал стеснение: разве могла быть симпатия к ней?
Та жизнь, в которой я оказывался участником, оценивалась с постоянной оглядкой на внутреннее пространство. Не нравилась осень – и оголённая картина города хранила причину заряжать грустью. Не нравились грустные лица – и у меня самого была натянута эта маска. «Внутренний» не задавался вопросом: почему твоё ощущение от города и людей, его населяющих, именно такое? Конечно, он не мог подумать, он давал лишь направление, но разум, который и мог дойти до причины, не делал этого. Казалось, он занят только внешним пространством.
В декабре 15-го я снова оказался в филиале нашей организации. Мой телефон ближе к вечеру засветился от нового сообщения. Написала А. Неожиданно. «Вас не хватает» - вот, что я прочитал. Сердце моё, непривыкшее к излиянию чувств от девушек, встрепенулось. Первая мысль так звучала: я ей нужен! Конечно, я не думал, что попал под власть иллюзии. Вспомнив прошлые неудачи в отношениях, я послал ответное сообщение: а почему меня не хватает? А. ответила так: не хватает Вас как человека, который дарит мне уверенность, поддерживает…
Такой ответ, конечно, льстил мне. Но мог ли я допустить, что А. что-то ко мне чувствует? Только в малой вероятности: я не забывал, что этот человек  в браке.
Но в другой день, когда ударили первые серьёзные морозы, я сам написал с долей нежности, чтобы она теплее одевалась. Она ответила, что купила новый пуховик и точно не замёрзнет.

Всё то, что я переживал, чувствуя движения, идущие от внутреннего пространства, могло бы точнее всего себя определить на фоне истоков начавшегося неформального общения с А. Этот исток заключался в потребности общения с девушкой – не повседневного, как общаются прохожие между собой – без того, чтобы иметь возможность испытывать интерес к другому человеку. Да, все мои отношения с девушками не были общением, в котором я хотел бы выразить сокровенное, то, что действительно интересует меня. Не только в этом, ещё – в потребности нравиться кому-то и самому испытывать симпатию другому человеку.
«Внутреннее» заканчивалось на выражении сокровенного, но в общении с А., конечно, этого не происходило. Но я уже думал, что, всё же, в этих сообщениях есть симпатия от А., и я, с удовольствием последовал бы правилу взаимности, но её статус напоминал страшилку для школьников. В проявлении возможности симпатии к А. уже не было «внутреннего». Отношение А. ко мне, по сути, выступало как влияние пространства чувств, не подчиняться которым я не мог в полной мере.
Ещё существовала мысль о Писании. С его точки зрения, вступив в телефонную переписку с А., я поступил неправильно. То сообщение на работе в её адрес несло лишь заряд для бодрости. Её же сообщение уже было серьёзнее, в каком-то смысле первый шаг. Уже мой ответ на это сообщение был неверен, а дальнейшая переписка – лишь уход от некоего ориентира всё дальше и дальше. «Внутреннее» ограничивалось лишь стремлением выразить сокровенное другому человеку, тоску по человеку, который может понять, может услышать и не будет избегать общения.
Но, конечно, разум понимал, что А. вызывала к себе не только такое стремление. Всё же она вызывала отношение, граничащее с желанием, похожее на симпатию, но симпатию как умному, доброму человеку. Да, её манера одеваться, оголяя привлекательные для мужчин места, привлекало именно отношение, граничащее с желанием. В этом, пожалуй, и заключалась её уникальность: симбиоз сексапильности и ума, основанного на добром отношении к людям. В таком отношении к А. от влияния «внутреннего» оставалось мало. Та возможность выразить перед ней сокровенное сидела в дальнем ряду, если отношение к человеку возможно было представить в качестве театрального зала. Больше проявлялась моя зависимость от пространства чувств.

Глаза А. притягивали к себе больше по мере того, как общение было всё длительнее. Карий, переходящий в чёрный, цвет. Поражало выражение этих глаз. Я мог увидеть в них и трепетность, и невинность – эти качества, скорее всего, и заставляли моё сердце обращать на А. внимание.
Она обладала ещё одним удивительным свойством – отвечать на любые вопросы. Конечно, речь шла не о глубоко личных вопросах. Но в таком отношении к общению сквозила ещё одна иллюзия. Готовность отвечать на любой вопрос о себе и своей жизни я воспринимал, как лёгкость и незакрытость в разговорах с ней, а, значит, я думал, что симпатичен ей. Сам я не был из тех, кто на открытость собеседника не отвечает своей открытостью, и наше общение могло только сблизить нас.
Такое общение имело все шансы продолжиться благодаря и качеству обходительности у А. Почти каждый день она открывала дверь моего кабинета и здоровалась в начале дня, и прощалась в его конце – независимо от того, виделись ли мы в этот день или нет. Этой чертой она резко отличалась от многих моих коллег. Мне нравилась такое в её характере – делать людям приятное, ничего не требуя взамен.
При этом я понимал, что так же, как ко мне, она относится и к другим людям. То, чем она подкупала меня, вызывая мою симпатию, она могла подкупить и других. Иллюзией становилась мысль об избранном отношении ко мне. Иллюзией, как мне казалось, была и мысль о том, что она таким отношением к людям стремится получить их симпатии к себе. Такой же иллюзией могло оказаться её врожденное качество – приносить людям то, что им приятно.
Снова возникал вопрос о вере. Правдой в А. было то, во что верил я. Но именно с ней возникал вопрос о реальности того, во что я верил. С А. требовалось понюхать порох, чтобы понять, какое отношение к людям правдиво для неё. Моя же вера в это её качество зиждилась на знании о ней – впрочем, так же, как и вера в качества других людей.
Значит, вера могла возникнуть и в отношении того, что не являлось реальностью. Но в достижении этой реальности я полагался на понимание. С А. же это понимание вязло в возросшей симпатии к ней. Её неожиданные телефонные сообщения укрепляли меня в уверенности, что её хорошее отношение ко мне – избирательно, а, значит, у неё есть симпатия ко мне. Верил я и в то, что обходительность с людьми, готовность помочь им – это врождённые качества А., то есть искренни, без тени фальши.

В честь наступающего нового года она подарила мне сладости. Я не мог остаться без ответа, и заодно проявил «неслыханную щедрость». После встречи в одном из кафе с Ав. и Ни. с ними же я заехал в супермаркет, где купил оригинальные подарки для коллег по отделу и для А. Когда она получила из моих рук сувенир, то выразила невероятный восторг. В благодарность она даже обняла меня. Встретив её объятия, я подумал, что сейчас кто-нибудь зайдёт и, конечно, всё неправильно поймёт. Казалось, что от этого контакта я испытаю особое чувство, но эти объятия были обычны.
В этот же день (30 декабря 15-го) я уехал к родителям в свой родной город. Ожидались трёхнедельные каникулы – к новогодним как у всех я добавил свои – две недели отпуска. В последний день уходящего года я уже ждал сообщения от А. с поздравлением. Не дождался – и ей, и Ав., и Ни. я послал новогодние поздравления по телефону.
В течение января я не раз активировал экран телефона в надежде увидеть сообщение от А. В этом же месяце почти каждый день я катался на лыжах. Разогнавшись и пробежав несколько километров, я останавливался, снимал перчатку, брал снег и сморкался в него. Делал так я в каждый выход на лыжах, не догадываясь, что связь между этим снегом и бегающими у деревьев мышками (зима выдалась тёплой) ударит по моему здоровью.
Внутреннее не убедительно, хотя и сильно для меня. Его не описать также точно и достоверно, как движения собственных чувств, события и слова, случающиеся и говоримые людьми. Оно смутно, пусть и шевелится иногда, как ребёнок во чреве матери.

Оно жаждет сокровенного в общении с людьми. Не только А. вызвала стремление к нему. Приятель, с которым я ещё увижусь и который предпочитал нетрезвый вид трезвому, тоже вызвал это стремление. Даже больше – многие наши разговоры касались сокровенного, что не могло не замечаться внутренним человеком, принося уже мне чувство радости. Но чем радостнее было это общение, тем больнее был воспринят конфликт с этим приятелем. Суть этого столкновения – деньги. Он спросил в компании, в которой находился и я, не должен ли кому. Я машинально ответил, вспомнив его долг в тысячу рублей. Он на эти слова обратился к общему нашему другу и спросил его, сколько стоит такси до аэропорта. Намёк был слишком явным: месяц назад он подвозил меня в воздушную гавань, из которой я долетел до Греции. Он же отвозил меня обратно. Дружеский жест моментально был оценен приятелем в рублях. Меня это сильно задело. В следующий момент я достал из кармана тысячу и направился к нему, чтобы вручить купюру. Но приятель сделал неожиданное: он стал убегать от меня и поднялся на площадку, оказавшись разделённым со мной решёткой. Я не вытерпел и бросил через эту решётку ему в ноги смятую купюру. Он же продолжил спектакль, пнул деньги на асфальт передо мной и уже совершенно спокойным шагом спустился с лестницы. Посмотрев на меня стальными глазами, он объявил, что я выставил его обезьяной перед всеми, словно та ограда на площадке уже стала решёткой в вольере зоопарка. В завершение ко всему я наклонился и взял деньги, увидев, как к нам приближаются трое парней. Эту несчастную купюру я передал тому общему другу, который, как я узнал позже, вручил её приятелю.
Унижение – вот, что случилось со мной. Человек, разделявший со мной сокровенные мысли, совершил то, чего не мог сделать никто на свете. В этом заключалась боль для «внутреннего». Сила, которая могла защитить его, убавилась. С октября 14-го, когда этот спектакль был исполнен, и до января 16-го я неизменно возвращался к этому случаю. Именно теперь возникали слова о том, что нечто, мучающее нас, не замечается разумом, но проявляется неожиданно.
Возвращаясь в автобусе из родного города 24 января 16-го, я почувствовал, что заболел. Озноб и, видимо, высокая температура. Первая мысль: простуда, а, значит, скоро пройдёт. Уже оказавшись в квартире, я стал принимать лекарства. Самочувствие, однако, ухудшалось. Я лёг на диван. Неожиданно потерял сознание. Это уже не простуда. Скорее всего, грипп. Позвонил маме. Она переполошилась. Трубку взял отец, начал давать рекомендации по лечению.

На следующий день самочувствие лучше не стало. Температура не проходила, я всё чаще стал уходить в обмороки. Казалось даже, что я ухожу в неизвестные мне области тьмы, где могу благополучно остаться. После обеда приехал отец. Он кормил меня пельменями, от которых меня рвало. Очередной приступ обморока меня застиг не в постели, а когда я стоял у ванной комнаты. Очнувшись, я обнаружил, что меня за плечи держит отец. Под собой я заметил дверной порог, об который, не будь отца, я мог приложиться затылком.
Вскоре ухудшилось зрение. Приехала участковый терапевт и сказала, что у меня мышиная лихорадка, и мне надо ехать в инфекционную больницу. Как слаб человек! Один вирус, один микроб может подкосить его, лишить жизни. Чтобы он не думал, как бы он не стремился к пониманию себя и мира, это стремление оборвётся, как неожиданно обрывается песня, которую кто-то хорошо исполнял.
Подъехала скорая помощь. О чём-то подумать у меня не было сил. Я как будто нёс ослабленный организм до жёлтого микроавтобуса, а потом с абсолютной апатией сидел на коляске, на которой меня везли до палаты. Пропало желание есть. На койке я лежал уже с ощущением того, что приближаюсь к состоянию бессвязного восприятия действительности.
На следующий день меня перевезли на той же, может быть, коляске в реанимацию. В переходе между корпусами я встретил отца, который проводил меня до лифта. Он сказал, что мой пуховик в гардеробе, спросил, что если что-то будет нужно, надо будет ему сказать.
В реанимации я принимал «системы» (так называли стойку с двумя банками и трубочкой, заходившей в вену руки иглой). Мне выдали листок и склянки для сбора мочи. В листке мне полагалось писать, сколько этой мочи выдавалось за сутки.
То состояние, которое было похоже на смятость, которое для меня выливалось в ожидание: справится организм с болезнью или нет. Отец приносил воду каждый день. Не знаю точно, привозил ли он её на трамвае, или покупал рядом с больницей, но полтора литра «Волжанки» мне исправно передавали каждый день. Пить я стал много, мочи выходило также много. Не знаю, во что превратились мои почки, но 10 литров в день принимались как перебор.
Приехала и мама. Я видел её в окошке своего бокса. Писали мне на телефон и коллеги по работе. Выражали слова поддержки, желали скорейшего выздоровления. Неожиданно было получать почти каждый день сообщения от Вс., которая много внимания раньше не уделяла.

На пятый день я почувствовал улучшение, о чём сразу же известил тех, кто беспокоился обо мне. Написал я и А. В эти дни я почему-то жаждал большего внимания с её стороны. Конечно, как и другие коллеги, она писала, выражая интерес к моему состоянию. Но как и все не писала каждый день. Меня это не удивляло. Находясь в боксе реанимации, я не мог привыкнуть к своему изменившемуся состоянию. Плохо спал, мучаясь от света лампы, которая горела за моей кроватью в комнате медсестёр, наблюдающих за мной, от жёсткости матраса, на котором лежал. Словно гость из другого мира через день приходила старушка-уборщица. Она рассказывала истории из своей жизни. Например, о том, что она очень давно работает в инфекционной больнице, и раньше её корпус находился в центре города в сосновом бору, воздух которого приносил пользу больным. Но в этом бору понадобилось разместить базу отдыха для хоккеистов, а для больницы нашлось место на окраине города.
Вскоре меня перевели в общую палату. Окна в этой палате продувало уже февральским ветром. Каждое утро приходилось вставать, чтобы измерить температуру и подставить одно место под укол. Внутри ощущалось, что я выбрался из ямы. Потом я узнаю, что эта болезнь у медиков называется «ГЛПС», и от неё многие умирают. Излечиваясь от этого недуга, я чувствовал и боли в области сердца (приезжала кардиобригада, но поставили диагноз «межрёберная невралгия»), и подхватил насморк, от которого не сразу избавился.
Конечно, так я получил урок от организма. Он заключался в том, сама жизнь может прекратиться от случая. Казавшееся невозможным заражение этой болезнью от лесного снега случилось со мной. «Внутреннее» никак не проявило себя. Уже приходила мысль о его важности в жизни, которая столь хрупка, о его значимости для моей реальности.
А. также писала, спрашивала о здоровье. Мне не хотелось рисоваться перед ней, и потому она получала и жалобы на сердце, и на температуру. В один из дней я понял, что наша переписка дошла до грани, после которой начинается глубоко личное. Мне пришло в голову спросить А., а часто ли она говорит о личном с другими людьми. Она ответила, что почти каждому раскрывает душу. Конечно, есть вещи, о которых она говорит только с близкими людьми. Открытость – вот, главная причина того, что она легко сходится с людьми. В этом и заключался ответ на мой вопрос об иллюзии: всё дело только в её открытости, а не особом интересе ко мне.

Но я не мог избавиться от этих мыслей. Её сообщения словно говорили об особом внимании ко мне. Уставившись в белый потолок палаты, я поймал себя на ощущении, что А. мне нужна. Я нуждался в поддержке человека, которому мог открыть сердце – хотя и не мог представить, что это значит в действительности. Здоровью был нанесён урон, начало болеть сердце. Поддержка родителей при таком состоянии ценилась особо. Мама даже готовила картофельное пюре с куриной печенью, присылала их в термосе, чтобы я мог порадовать себя среди больничной еды.
Жизнь легко могла свестись к больничной койке. Тогда бы правила этой жизни изменились, и у меня вновь не оставалось бы выбора: жить только по этим правилам. Главная черта внешнего человека в этом и состояла: подчиняться правилам жизни. Ходить на работу, говорить то, что положено. Покупки в магазинах, еда, музыка, кино. Всё вместе – жизнь, которая велась по одному и тому же распорядку. «Внешний» не обладал способностью оглядеться, остановиться, подумать, наконец! Он шёл, сидел, кушал, разговаривал, скучал, толстел, седел, старел. Чтобы увидеть алые полосы неба среди фиолетовых облаков, заметить, как тих иногда бывает летний вечер, обратить внимание на то, что взгляд человека похож на дыхание океана – всего этого он не мог. Он ли, но точно на фоне его действий забывались все эти способности.