Змея подколодная

         У пролива было не так ветрено, но прохладно. Июнь был холодным и сырым. Я кидал взгляд на серые холодные волны, которые качали чаек. В двухстах метрах от нас мужик энергично поставил сеть, и стал за ней наблюдать.
- Вот, смотри, наша сеть пустая, а он только поставил, а уже идёт снимать рыбу,- сказала Зинаида, недовольно поджав губы.
- Зина, и в нашу сеть рыба зайдёт, что ты переживаешь!
- Нет, ну, гляди, одну за одной таскает, сволочь! Чтобы ты сдох! Чтобы руки у тебя отсохли! Козёл вонючий, недоумок, чтобы глаза у тебя полопались!- шипела Зинка.
На мужика сыпались неприличные слова как горох из дырявого мешка.
- Зин, остановись, что ты на мужика взъелась! Вот и у нас попалась! Пойду, сниму,- сказал я, с укором посмотрев на жену.
«Знал бы, не поехал с ней на рыбалку. Из-за рыбы готова незнакомого человека в грязь втоптать», ворчал я себе под нос, вынимая из сетки горбушу. Попалось всего две рыбины.
          Я пошёл к машине, открыл багажник и, положив их в оцинкованную ванну, направился к Зинаиде, которая стояла на берегу, и осыпала мужика бранью. Мне даже смешно стало. «Бывает же такое, сети стоят почти рядом, у одного полная сеть рыбы, а у другого зависть в сетке болтается, да злое сопенье пузыри пускает».
- К чёрту такую рыбалку, поехали домой,- с досадой сказала Зинка, и велела собрать сеть.
Я покорно полез в воду, вытащил сеть на берег, выщипал из неё траву, как c курицы перья, положил в мешок, снял рыбацкий костюм, всё сложил в багажник, бросил туда же кукан, это специальное приспособление, на которое нанизывают пойманную рыбу, и сел за руль.
- Чтоб у тебя вся рыба протухла, и жена от тебя ушла, скотина!- не унималась Зинаида, бросая оскорбления в мужика.
Я молча глядел на дорогу, и не мешал ей из нутра грязь вытаскивать. Наконец она утихла, раскидав слова, как мусор из окна машины, которые скрылись в жёлтом тумане дорожной пыли. 
Дома я сварил уху и рыбу пожарил. Зинаида катала по глазам злость, глядя на меня с презрением.
- Ты не мужик, ты тряпка, мог бы сеть в другое место поставить, а не смотреть как этот мужик из меня жилы тянет.
- Зина, нас двое, зачем нам много рыбы? Вот ушицы сварил, рыбку пожарил, поедим сейчас, а завтра можно ещё съездить. А у мужика может семья, дети,- сказал я, пытаясь её успокоить.
Она сразу как-то притихла, и пошла со мной на кухню. Мы, молча поужинали, она убрала со стола, и не глядя на меня,  прошла в комнату, и села у телевизора.
       Зазвонил телефон, обрушив стену молчания.
- Да, это Ложкины,- сухо сказала Зинаида. – Василий, это тебя.
Она протянула мне трубку.
- Вам выделили однокомнатную квартиру в двухэтажном кирпичном доме. Завтра зайдите в поссовет за ключами,- услышал я.
- Зина, нам квартиру дали, велели завтра в поссовет за ключами подъехать,- растеряно сказал я, ещё не осознавая сей радости.
- Вот и хорошо. Значит, завтра к девяти и поедем,- оживившись сказала Зинаида.
         День летом длинный. Солнце, прокатившись на хвосте серой тучки, свалилось в небо. И вот уже вечер, брызнув синью в окно, заполнил убогие кривые улицы. Время катилось как пущенное под гору колесо, давя прошедший день как перезревшую ягоду. «Наконец то нам дали благоустроенную квартиру, а то надоела эта привозная вода, удобства на улице. Вот уже и баня развалилась, а починить сил нет. На кухне в ванне моемся. Это сколько же воды таскать приходится! А там вода дома, туалет тёпленький», подумал я, засыпая. 
             Утро, позолотив облака, выкатилось из-за колючей сопки. Ветер слизав с рёбер крыш остатки ночи, притаился в кустах колючего шиповника. Я поднялся, пошёл, покормил пса и кошку, потом зашёл в дом, заглянул в полупустую бочку с водой, налил воду в чайник и включил. Зашелестела ногами Зинаида.  Увидев меня, она приветливо улыбнулась. «Неужели день сегодня добрым будет. Кажется, у Зинаиды с утра настроение хорошее», подумал я.
- Что? будем к переезду готовиться?- спросила она.
- Будем, только сначала надо квартиру посмотреть, может что в порядок привести надо,- произнёс я.
           Мы попили чай и поехали в поселковый совет. Там нам выдали ключи от квартиры. Квартира была небольшой, квадратная комната в ширину метра четыре и в длину метра три с половиной. А нам больше и не надо. Гостей созывать не будем, а для двоих места хватит. На полу валялся всякий хлам. В крошечной кухне от старых хозяев остался стол, настенный шкаф и облезлая табуретка.
            Я съездил домой, привёз ведро с известью, кисть для побелки, ведро и тряпки, чтобы полы и окна мыть. Я сам побелил потолки, обои менять не стали. Зинаида, всё убрала, помыла, и сев на табуретку выдохнула:
- Всё, теперь переезжать можно. Как хорошо, что квартиру в центре дали, и комната светлая.
- Зин, поехали, дома отдохнём, а то я то же устал, целый день как заведённый, а здесь даже сесть некуда,- пробурчал я.
Мы вышли из подъезда, и сев в машину, поехали домой. У дома нас встретил Дружок, небольшой пёс чёрно-белой масти. Увидев нас, он завилял хвостом, и кинулся ко мне.
- Ой, как он радуется, что в тепле жить будет,- сказал я, гладя его по пушистой шерсти.
- Ты, вот что, отведи своего Дружка Коробовым. Они собачину любят, а наш то вон какой упитанный. Корма для него не жалели. Хорошее жаркое из него получится.
- Ты что, Зина, так ведь это Дружок! Он всегда меня с работы встречал, дом караулил, а ты его на растерзание хочешь отдать Славке!-  вырвалось из души.
- Не хочешь отдавать, живи с Дружком в собачьей будке. Там тебе и место. Ещё и кошку с котятами с собой возьми, веселее будет.
- А с Муськой что делать?
- Что делать, что делать! В ведро с водой и всё. На вот тебе, возьми что-нибудь для храбрости,- сказала она, подавая мне тысячу.
Я, ссутулившись, под тяжестью такого решения, пошёл, купил две бутылки водки, одну выпил с соседом, пришёл, взял Дружка и повёл его на расправу, а он глупенький обрадовался, что я с ним гулять пошёл, всё норовил меня лизнуть в щёку.
        Я подошёл к дому Коробовых, постучал в дверь. Вышел Славка, здоровый мужик с темными растрёпанными волосами. В его заболоченных скукой глазах мелькнуло удивление.
- Здравствуй Василий, какими судьбами?- прошлёпал он толстыми губами.
- Вот пса привёл. Смотри какой жирненький, хоть и небольшой, а упитанный, кормил как кабана. Возьмёшь?
- А что не взять, возьму. Отведи его в сарай, а завтра к обеду приходи на свежину.
- Нет, спасибо. Вот тебе ещё бутылка к свежине.
- Это хорошо,- причмокнул он.
- Понимаешь, квартиру дали, а Зинка ни в какую не хочет пса забирать. Понимаешь?
- Что не понять, понимаю,- сказал Славка, покачав головой.
- Я пойду, а ты уж меня не обессудь,- сказал я и поспешил домой.
Жалость опутала душу. Та билась в ней как рыба в сетке. Глаза искупались в слезах, и так мне стало солоно! Купив бутылку водки, я отхлебнул из горлышка горючей жидкости, да только легче не стало. Боль придавила моё сердце, как гнёт капусту. Я сел на чурку возле дома допил бутылку, и сбросив с себя жалость, как истрёпанный костюм, пришёл домой взял ведро, налил в него воды. Зинка принесла мне старую наволочку.
          Я зашёл в кладовку, где в коробке с котятами спала Муська, чёрная лохматая, только ухо белое и кончик хвоста. Сгрёб её и котят, положил в наволочку, наволочку завязал на узел, засунул в ведро с водой и закрыл крышкой, а сам вышел и стал глядеть вдаль, где небо качалось на волнах пролива. Промозглый ветер облизывал щетину сопок, старые дома, что цепью тянулись вдоль сопки. Проходя мимо меня, сосед остановился.
- Здорово, как дела, Василий?- спросил он.
- Вот квартиру в центре дали, завтра переезжать будем,- ответил я, и грусть царапнула коготком душу, всё-таки столько лет здесь прожил!
- Удобства в доме — это хорошо. Если что не заберёшь, я заберу, в хозяйстве всё пригодится. А ты, Василий, машину не хочешь продать?
-  Нет, машину не продам. Ладно, завтра, если что, я тебя позову,- сказал я, и пошёл в сарай за лопатой.
Выкопав за огородом яму, я вынул из ведра наволочку, подождал пока стечёт вода, бросил её в яму и зарыл. «Зинку бы вот так зарыть, змея подколодная», подумал я, и пошёл домой.
- Ну, что, душегуб, все дела сделал?- спросила ехидно Зинаида.
- Кошку с котятами за огородом закопал,- отчитался я. – Котята красивые, можно было раздать.
- А ты выкопай и раздай,- язвительно предложила жена.
- Тебя бы вот так,- огрызнулся я.
- Меня так нельзя. Скоро я и так помру.
- Ага, уже пятый год помираешь!
- Два века жить не буду. Помру, ты мне памятник и оградку поставь.
- Ты что, Пушкин, чтобы тебе памятник ставить! А оградка тебе зачем? От кого отгораживаться?  От чертей, что придут за твоей душой? Да и денег нет,- усмехнувшись, сказал я.
- Господи, и зачем я с тобой столько лет прожила! Когда работала медсестрой в больнице, звал же меня главврач замуж, и сына моего усыновить хотел. Так нет, Витенька сыночек губки надул, говорит: «К папе хочу». Вырастила, выучила. Школу с одной четвёркой закончил, по остальным предметам пятёрки, и институт почти на отлично. После института механиком в гараже работал. Сколько сил и денег в него вложила! Свинину отправляла ему чемоданами, а он в двадцать девять лет застрелился. И зачем мне нужны были эти жертвы!- сказала Зинаида с досадой.
Тоска и боль, серой мутью поднявшись с её души, выплеснулись наружу.
- А помнишь свои первые слова, когда я тебе сказал о гибели сына? Ты сказала: «Стыдоба то какая!» Потом, правда, горе тебя одолело, в слезах твоих купалось. А какие разборки ты на похоронах устроила!
- Это несостоявшаяся тёща виновата. Сказала: «Если бы ты не вползла как змеюка в жизнь своего сына, не расстроила бы свадьбу, то твой сын жив был бы. А так твой Витенька в гробу, а моя Леночка ещё и замуж выйдет и внуков мне нарожает». Да разве так можно!
Зинаида стихла, и поджав губы, направилась в кухню, за ней пошли её боль, её застарелая печаль. Время для неё ещё не умерло, но уже покрывалось лёгким туманом, и всё чаще она бродила по переулкам прошлого, как будто настоящего уже и не было.   
         На следующий день мы готовились к переезду. Я отдал бывшему соседу, всё, что не стал забирать, тот мне дал две бутылки водки, и радостный стал таскать из моего дома всё, что осталось. Мы привезли вещи и мебель к новому дому. Разгружать машину мне помогли мои новые соседи, Семён и Анатолий. Мебель занесли, поставили. Зинаида стала раскладывать вещи по местам, а мы с мужиками пошли на кухню обмывать квартиру.
- Нашёл время водку жрать!- прошипела Зинаида.
Я посмотрел на её бледное худое лицо, «В чём только душа держится, а злости, выше головы», подумал я.
- Пойдёмте ко мне,- предложил Семён.
Я взял недопитую бутылку и ещё одну, банку огурцов, и пошёл за Семёном, с нами пошёл и Анатолий.
          Утром я проснулся у себя в квартире.  Зинаида не о чём не спросила, ничего не сказала, лишь губой дёрнула, обдав меня ненавистью. Лицо её было бледным, кожа такой тонкой, и будто светилась изнутри не тёплым светом, а торжествующей злобой. Она была выше меня ростом, прямая как правда, в серых холодных глазах тонули осколки неба и скука прошедших дней.
- Кажется я заболела,- тихо сказала она, ложась на диван.
- Перетрудилась с этим переездом. Семьдесят четыре, не тридцать четыре. Возраст. Отдохни, может легче станет,- с сочувствием, сказал я, и пошёл на кухню готовить обед.
На следующий день Зинаида пошла в поликлинику к терапевту, ну и я с ней увязался, что дома сидеть! Та её на обследование в город направила.
- Не поеду я ни на какое обследование. Вон, Тамарка поехала, так пришлось назад её вести на грузовой машине в ящике. А кто меня повезёт? Здесь помирать буду,- возмутилась Зинаида, и так хлопнула дверью, что я даже вздрогнул.
Мы пришли домой, она есть не стала.
- Старая карга, лечить уже не может! Только деньги получать! Неужели нельзя диагноз поставить, маразматичка старая!- осыпала она Надежду Николаевну грязными словами.
           Жизнь потекла, спотыкаясь о камни Зинкиных прихотей. Мне совсем житья не стало, то не так сел, не так поглядел, не то сказал. Часто сидели напротив друг друга, она на диване, я на кровати и тихо ненавидели друг друга.
- Вот, помру я,- начала она,- если хочешь - женись. Да только кто за тебя пойдёт!
- В семьдесят девять лет жениться?  Мне тебя хватило на две жизни.
- Я вот возьму и не помру. Мне на этом свете нравится, тепло, светло. Что сразу загрустил! Ненавижу,- процедила жена.
- Да живи ты ещё сто лет!- взорвался я, встал, хлопнул дверью и пошёл к соседу.
У соседа было немного водочки. Мы посидели, выпили. Домой надо идти, а ноги не идут. Пересилил себя и вернулся к своей Зинаиде. Она лежала на кровати, ей было плохо. Она попросила дать ей таблетки. Во мне поднялась буря негодования, сметая жалость и сочувствие. Вот она лежит, страдает, а душа от злобы кипит, аж в глазах булькает, и захотелось мне, чтобы эти глаза закрылись, и не глядели в меня. Я дал ей целую горсть таблеток, но не тех, что она просила и стакан воды. Она их выпила разом и успокоилась. А утром я проснулся, а она мёртвая лежит, и глаза открыты.
             Я вызвал скорую помощь. Надежда Николаевна, осмотрев мою супругу, сказала, что в морг не повезёт, холодильников нет, а вскрытие можно не делать, она и так знает её историю болезни.
         Я позвонил Татьяне жене её родного брата. Она пришла, посмотрела на Зинаиду, лежащую посередине комнаты на досках, под которые я поставил табуретки, вздохнула и тихо сказала:
- Отмучилась голубушка, отстрадала. Жаль Зинаиду, да не мы всё решаем.
- Я уже её помыл, одел. Понимаешь, виноват я перед ней. Я её отравил, не те таблетки дал,- сказал я виновато опустив голову.
Слёзы поднимались из души, как кипящее молоко из кастрюли, но глаза были сухи, лишь печаль застилала взгляд.
- Не терзай себя. Она горстями таблетки пила. Это просто совпадение. Не мучь себя. Она давно болела, просто её время пришло уходить,- сказала Татьяна, пытаясь меня успокоить.
- Вот возьми эту хрустальную вазу. Пусть у тебя останется, память о Зинаиде,- сказал я, протягивая Татьяне большую красивую хрустальную вазу.
Но она вдруг выскользнула из моих рук, и разбилась на мелкие кусочки. Я растеряно смотрел на осколки.
- Пожалела,- сказал я в сердцах.
- Ладно Василий, Бог с ней, с вазой. Если хочешь, переходи к нам жить, дети уехали, комната пустая, места хватит. К тому же еда всегда свежая, чистая постель, уют,- предложила Татьяна.
- Нет, я останусь здесь,- пробормотал я.
- Ладно, оставайся. Если что - звони, - сказала она, и ушла, оставив меня наедине с супругой.
- Как же мы с тобой Зинаида до такого края дошли, что так возненавидели друг друга, а ведь я тебя любил! Просто с ума сходил от любви! Это не я тебя отравил, это ты во мне все чувства отравила. Да что теперь! А ты ведь и мертвая душу мою жевать будешь как жвачку, потом выплюнешь, и ведь не сгинешь пока я жив буду,- прошептал я с горечью.
Пришёл сосед. Мы с ним выпили, он потом ушёл, а я завалился на диван и уснул.
         Организацию похорон взяла на себя Татьяна. Я пытался ей дать пять тысяч, которые получил на погребение, но она не взяла. Похоронив Зинаиду, я стал безбожно пить. Машину я продал бывшему соседу за двадцать тысяч. А что? Машина на ходу, что не продать! Вот только продал и сразу пропил с дружками.
       Пьяные дни ложились вдоль чёрных, восходящих в небо, ночей. Холодное лето скрылось за туманом дождей. Осень, как цыганка, сбросив цветастые юбки, убежала за криком перелётных птиц. Зима важно прошлась вдоль улиц, хрустя белым снежком.
        Я в одиночестве, и в свободе не нашёл покоя. Мне часто снилась Зинаида. Придёт, станет в дверях, молодая, красивая, смотрит на меня с укором и пальчиком грозит. Просыпаюсь, на душе холодно как в погребе, и снова за бутылку. Уж и дома ничего не осталось, всё дружки вынесли. Лишь в шифоньере на одной вешалке висели брюки, пара новых носков, трусы новые, рубашка, а внизу лежал поношенный, но ещё хороший джемпер и новые тапки, наверно рука у кого-то не поднялась забрать. Это я себе на похороны приготовил.
        Сегодня с бутылкой пришла Машка, соседка с первого этажа, со своим мужем Михаилом. Увидев вверху на вешалке лежащий пуховый платок, Машка взяла его и примерила. «Удивительно, как его ещё не унесли», подумал я.
- Василий, зачем тебе пуховый платок? Отдай его мне,-  сказала Машка, крутясь перед зеркалом.
Я махнул рукой. Мне было всё равно, только душа болела от одиночества и печали. Ночь в пене снега спустилась на землю. Соседи ушли, вернув мне горечь тишины. Я лёг спать и ушёл к сыну по следам Зинаиды. Я был убит свободой, одиночеством и ненавистью Зинаиды. За окном завыла метель, оплакивая мою несчастную долю, и мою грешную истрёпанную душу.