Императрица Анна Иоанновна, гл. 15

Глава 15. ДЕЛО ВОЛЫНСКОГО

               Известно, однако, что ничто не вредит до такой степени
        исторической истине, как исторические романы (Е. П. Карнович*, 1873 г.).

     Обратим прежде всего внимание читателя на картину В. И. Якоби, все персонажи которой – исторические лица. В центре шуты, посреди которых в красном камзоле Михаил Голицын, справа императрица (лежит в кресле), рядом Бирон и фрейлины, у ног шутиха-калмычка. Слева от шутов согбенный поэт Василий Тредиаковский, еще надеющийся, что ее величество, наконец, отвлечется от шутов и позволит прочитать принесенную им новую оду. А у задней стены, в дверях стоит человек, который единственный смотрит на шутов с неодобрением и даже с презрением. Это кабинет-министр Артемий Волынский, пришедший с докладом, но императрица явно предпочитает развлечения государственным делам. Так что Волынский по замыслу живописца – «луч света в темном царстве». Таким же мы видим его и в романе Лажечникова «Ледяной дом», где Волынский – несгибаемый борец против «бироновщины» (павший в этой неравной борьбе). Ему вторит в своем романе «Слово и дело» Валентин Пикуль, который, однако, не может пройти мимо одной «единственной слабости» кабинет-министра – он ужасный бабник. Чтобы понять подлинного Артемия Петровича, придется заняться его биографией.
     Артемий Волынский вышел из старинного боярского рода, его предок – Дмитрий Волынец, который, командуя засадным полком, решил судьбу Куликовской битвы. Артемий получил неплохое образование, стал ординарцем Петра I и царь выделял его из прочих ординарцев за толковое исполнений его поручений. Однако, когда Петр отправил Волынского в Персию «в характере посланника», а на деле для разведки к предстоящему персидскому походу, информация Волынского о том, что русским войскам предстоит будто бы легкая прогулка, оказалась недостоверной и персидский поход закончился неудачей.
     Уже до начала похода в 1719 г. Волынский был назначен губернатором в Астраханскую губернию, а затем в 1722 г. укрепил свое положение, женившись на двоюродной сестре царя. Однако, когда обнаружились его многочисленные административные злоупотребления и непомерное взяточничество, родственные отношения не оберегли спину Артемия от царской дубины. От подробного разбирательства дела в специально созданной комиссии его спасла смерть Петра. Екатерина I дело прекратила и даже снова назначила Волынского губернатором, на этот раз в Казань. Там вполне проявился его необузданный нрав и страсть к наживе. На него стали поступать жалобы от казанского архиерея Сильвестра, который сообщал о недопустимом поведении губернатора в резиденции владыки, о его «озорстве» и грубых расправах с подчиненными архиерея. В результате Волынский с треском слетел с губернаторства и начало царствования Анны Иоанновны встретил, находясь под следствием. Только заступничество С. А. Салтыкова, женатого на его тетке, и свояка А. М. Черкасского помогло ему избежать суровой кары.
     Долгое время Артемий был не у дел, положение изменило следующее письмо С. А. Салтыкова Бирону: «Сиятельный граф, милостивый государь мой! Вашего графского сиятельства, милостивого государя моего утруждаю сим моим прошением о племяннике моем – Артемии Петровиче. Шверин умре, а на ево место еще никто не пожалован… покорно прошу Ваше графское сиятельство, милостивого государя, чтоб оной Волынский пожалован бы на место ево, Шверина, а понеже он, Волынский, в службе уже 29 лет и в генерал-майорах 7 лет, и покорно прошу… не иметь в том на меня гневу, что я так утруждаю прозьбою своею». Бирон губернатору Москвы и родственнику императрицы не отказал, и племянник, недолго поучаствовав в русско-польской войне, стал помощником графа К. Г. Левенвольде по конюшенной части. Лучшего места для успешной придворной карьеры при таком лошаднике, как Бирон, трудно было и придумать. Волынский развернул бурную деятельность, разоблачал злоупотребления по конюшенному ведомству, делал толковые краткие доклады Бирону и самой императрице и был назначен обер-егермейстером двора, то есть стал ведать царскими охотами. Какова была эта «охота», мы уже рассказывали. Артемий Петрович не щадил своих сил для того, чтобы она была весела, удобна и обильна.
     Главной заботой Волынского было заручиться доверием Бирона и самой Анны Иоанновны и в этом он вполне преуспел: писал различные проекты по улучшению государственного хозяйства, занимался ревизией конных заводов, о ходе которой постоянно писал рапорты Бирону, показывая себя весьма строгим ревизором. В 1737 году его послали участвовать в переговорах о мире с Турцией, а по возвращении в Петербург он был назначен 3 февраля 1738 года кабинет-министром.
     После смерти Ягужинского одно место в Кабинете долго пустовало – нужен был хороший администратор и человек, который был бы вполне предан Бирону. Артемий Петрович, страстно желая попасть на это место, старался зарекомендовать себя и в том, и в другом качествах, и ему это удалось (национальность, еще раз видим, для Бирона не играла роли). К тому же, что было немаловажно, Волынский не ладил с Остерманом и давал возможность Бирону контролировать действия скрытного вице-канцлера. В свою очередь, Остерман, недовольный, что приходилось делить власть с Волынским, интриговал против него, что тоже устраивало Бирона – за Волынским тоже было кому присмотреть.
     В 1739 году Артемий стал единственным докладчиком у императрицы по делам кабинета и именно ему было поручена вся организация шутовской свадьбы, с чем он благополучно справился, проявив немалое усердие и полное понимание шутовских пристрастий императрицы, вопреки тому, как он показан на картине Якоби. Но, пожалуй, самым важным для него в Кабинете делом стала борьба с Остерманом, которого он презирал за низкое происхождение. Знатностью своего рода Волынский неумеренно кичился и не раз жаловался своему дворецкому Василию Кубанцу и своим гостям, которых у хлебосольного вдовца бывало много, что–де Остерман не знатного рода, а наравне с ним вершит делами.
     На свое несчастье Волынский, утвердившись в Кабинете и достигший некоторого влияния на императрицу, стал презирать и Бирона по той же причине его низкого происхождения (а вовсе не потому, что тот немец). Он быстро забыл, кому обязан своим возвышением, самоуверенно полагая, что этому обязан исключительно своим способностям. Негодуя, что ему, высокородному, приходится быть под началом худородного Бирона, он стал вести себя с Бироном резко и вызывающе, а императрице, не называя имени, старался внушить мысль о незначительности и неспособности временщика. Анна, на это не реагировала, но Бирон был раздражен: во-первых, увидел, что ошибся в выборе креатуры, а во-вторых, стал бояться, не станет ли Волынский его соперником. И совсем пришел в ярость, когда узнал, что Волынский делает попытки войти в доверие к Анне Леопольдовне, к сыну которой должен был после смерти Анны Иоанновны, отойти престол.
     Терпение Бирона окончательно лопнуло после случая с поэтом Тредиаковским, которого Бирон считал своим человеком. Когда Волынский выхлопотал себе председательство в «маскарадной комиссии» (по случаю шутовской свадьбы), он потребовал к себе Тредиаковского, чтобы тот сочинил по этому поводу «комические» стихи. Посланный за ним кадет обошелся с ним довольно грубо и Василий Кириллович, представ перед Волынским, стал жаловаться на кадета, «но его превосходительство, – писал потом Тредиаковский, – не выслушав моей жалобы, начал меня бить сам пред всеми толь немилостиво по обеим щекам и притом всячески браня, что правое мое ухо оглушил, а левый глаз подбил, что он изволил чинить в три или четыре приема». Затем Волынский приказал выпороть поэта. На следующий день Василий Кириллович отправился жаловаться на Волынского Бирону, но в приемной его увидел кабинет-министр, вытолкал его в шею и приказал сержанту отвести под караул. Вернувшись от Бирона, Артемий Петрович продолжил издевательства и побои, затем несчастного поэта заперли в караульне на ночь, чтобы тот учил написанные им к маскараду стихи. После маскарада, где поэт под присмотром двух солдат дрожащим голосом прочитал свои «комические» стихи, его опять увезли и посадили под арест, а наутро, приказав дать ему еще десять палок, Волынский, наконец, посчитал, что вполне «натешился» и отпустил его домой.
     Тредиаковский подал жалобу в Академию наук, где он был секретарем, а лекарь академии засвидетельствовал, что у поэта вся спина в ссадинах и синяках. Через Академию дело дошло до императрицы, которая была недовольна Волынским, но еще больше разгневался Бирон, понимавший, что действия Волынского, да к тому же в его апартаментах, имели целью досадить ему, Бирону. Остерман и Бирон, вообще-то не жаловавшие друг друга, на этот раз совместно представили императрице донесение о «бунтовских речах» Артемия Петровича, а еще о «приватизации» пятисот рублей казённых денег, взятых из конюшенной канцелярии дворецким Волынского «на партикулярные нужды» господина, и потребовали суда. А когда императрица заколебалась, то Бирон заявил «либо он, либо я».
     Началось следствие. По совету Остермана под надуманным предлогом был арестован дворецкий Волынского Василий Кубанец. Боясь пыток, он по указке следователей дал подробные письменные показания, о собраниях у Волынского его друзей: архитектора Еропкина, кабинет-секретаря Эйхлера и других. На этих собраниях Волынский рассказывал о своих планах «поправления дел», в этом особенного криминала не было – в России имелось много чего поправлять. Но при этом собеседники нещадно ругали Бирона, который признавался опасным для государства, доставалось и самой императрице, которая «вовсе ему (Бирону) волю дала, а сама не смотрит» и которую однажды Волынский даже назвал дурой, когда она не подписала какую-то его бумагу.
     12 апреля 1740 года начальник Тайной канцелярии генерал Ушаков объявил Волынскому домашний арест, и начались допросы Волынского перед специальной комиссией. Поначалу Волынский держался уверенно и даже вызывающе, вел посторонние разговоры и «плодил много лишнего». Но когда, наконец, понял, что его обвиняют не в каких-либо служебных нарушениях, а в оскорблении «Ея величества», гордого кабинет-министра было не узнать – он, как записано в протоколе допроса, повалился на пол и стал просить пощады.
     20 апреля Артемия Петровича привезли в Петропавловскую крепость, начались аресты его приятелей – «конфидентов» (т. е. тех, кто вел с ним конфиденциальные беседы). Аресты охватывали все больший и больший круг знакомых опального вельможи. С 7 мая начались пытки Волынского и его конфидентов. В результате новых показаний о его должностных проступках и побоях Тредиаковского уже не вспоминали, шла речь о «противузаконных проектах», о дерзких речах в отношении Анны и Бирона и, наконец, выросло дело о заговоре. Как показали некоторые конфиденты, Волынский часто хвалил порядки Швеции, где власть короля была ограничена в пользу аристократов, и склонялся к варианту верховников, с которыми был не согласен в 1730 году. Эту метаморфозу понять нетрудно: в 1730 г. он не был верховником, а теперь в случае ограничения монархии мог рассчитывать на первое место в государстве. В его проектах, попавших в руки следователям, он противопоставлял дворян «подлым» выслужившимся в России простолюдинам и иностранцам, а также выражал недовольство петровской Табелью о рангах, ибо она открывала «подлым» путь к чинам и званиям. Считал необходимым установить монополию дворян на промышленность и промыслы. О засилье иноземцев тут и речи не было – была обычная боярская спесь.
     19 июня 1740 года был учрежден суд (Генеральное собрание) и на следующий день вынесен приговор: «За важные клятвопреступнические, возмутительные и изменческие вины и прочие злодейские преступления» Волынского надлежало посадить на кол, вырезав прежде язык, а сообщников «за участие в его злодейских сочинениях и рассуждениях» кого четвертовать, кого колесовать, а кому просто отсечь голову. Между прочим, все члены Генерального собрания были русскими, некоторые сами иногда были гостями и собутыльниками Артемия Волынского и теперь благодарили бога, что их самих миновала чаша сия и надеялись жестоким приговором заслужить милость императрицы.
     Анна приговор смягчила: Волынскому после урезания языка отсекли вначале руку, потом голову. Еще двоим отсекли голову, а остальных били кнутом и сослали на Соловки.
__________________
*Евгений Петрович Карнович (1823–1885) – русский историк, писатель и журналист.

Иллюстрация: В. И. Якоби, Шуты при дворе Анны Иоанновны.