Повесть Стенописец продолжение 2

В литографской студии Гоша перезнакомился со всеми выдающимися московскими графиками того времени. Умница, верный советчик и отменный график Александр Ливанов, весёлый, хмельной и невероятно талантливый художник книги Виктор Дувидов, элегантный, с неизменной бабочкой под подбородком, дивный офортист Вячеслав Павлов… Сердце Гошино замирало, созерцая великолепие литографской компании.
Однако созерцание хромало отсутствием времени. Весь день он ворочал тяжёлые литографские камни и сошлифовывал с них протравленные коллоидным раствором рисунки. Работа– скажу вам– не из лёгких! А после смены Гоша бежал в студию, рисовал или писал обнажёнку и возвращался домой за полночь, рассказывая встревоженной маме о том, как он хорошо поработал... в институтской библиотеке.
"Шила в мешке не утаить», - так говорят мудрецы, по молодости лет пытавшиеся обмануть самих себя. Единственным человеком, кто знал о похождениях Гоши, была Ленка. Она клятвенно обещала никому ничего не рассказывать и практически полностью сдержала страшную клятву, открыв Гошину тайну только своим родителям. Родители Лены видели в преуспевающем молодом физике хорошую партию для своей дочери и, узнав правду, были весьма огорчены. Отец Лены позвонил... Гошиной маме и, не мудрствуя и не подбирая слова утешения, выложил всё, как есть:
- Галина Георгиевна, дорогая, а вы знаете, что ваш Егор бросил Курчатовский институт, ушёл в какие-то разнорабочие? Нам Леночка рассказала, мы так огорчены!
Это был удар. Отец звонил при дочери. Ленка рыдала, висла на руке отца, пытаясь отобрать трубку. Она поняла, что натворила непоправимое, но было уже поздно.
Когда Гоша, как всегда, к полуночи вернулся домой, он застал маму, неподвижно лежащей на диване почти без признаков жизни. Слава Богу, в тот раз всё обошлось. «Скорая» приехала быстро. Маму откачали.
Лена с неделю «валялась у Гоши в ногах», вымаливая прощение за поступок отца. И, так как мама шла на поправку, Гоша, повеселев, обнял свою Ленку и примирительно поцеловал её в щёчку.
 
Прошло две недели со дня приступа. Ни Гоша, ни мама не поднимали тему новой работы в разговорах. Сын старался во всём быть любящим и предупредительным. Мать оказывала сыну знаки материнского внимания и тепла. Но разговор назревал.
Как-то вечером мама сказала:
- Сынок, поговори со мной.
- О чём, мама?
- Расскажи мне, кто ты теперь. Я постараюсь понять тебя.
Кровь ударила Гоше в голову. Он готовился к этому разговору, но чтобы так, вдруг…
- Мама, я очень виноват перед тобой – начал строить новую жизнь, а тебя с собой не позвал. Я был уверен, что ты меня не поймёшь. Порой я сам себя не понимаю. Знаю, что прав, что поступаю единственно верно, но это моя правда, она может не стать твоею. Наверное, если бы я сам тебе всё как-то объяснил, не было бы так тяжело. Прости, мама. «Благая ложь во спасение» не получилась.
- Ты говоришь мудро, это знак для меня, что ты не безрассуден, - задумчиво произнесла мама, - Я положила жизнь на то, чтобы тебя вырастить и выучить. Не скрою, ты лишил меня ожидаемой радости. Выходит, я, как и ты, начинаю жизнь сначала, но сил моих прежних уже нет. Я теперь не помощница, а скорее обуза тебе. Так-то, сынок.
Гоша обнял мать. Они долго сидели, прижавшись друг к другу. Наконец, мама очнулась и, гладя Гошины вихры, тихо шепнула: «Поступай, как знаешь, сынок. Я с тобой».