Заговор слепых. 36

Глава XXXIV. ГОФМЕЙСТЕР КЛОАКИ

Печальный остров
Берег дикой
Усеян зимнею брусникой
Увядшей тундрою покрыт
И хладной пеною подмыт...

Так, в кратких, но емких строках, изобразил наш прославленный бард островок Гоноропуло - малый осколок скудельной земли, затесавшийся между Петровским островом и Голодаем.

По преданию, в почвах Гоноропуло были тайно захоронены тела бунтовщиков тысяча восемьсот двадцать пятого года.
Может по этой грустной причине, может по иному какому-то поводу, за островом закрепилась репутация пропащего края.
Стоит ли удивляться, что вскоре здесь повадилась селиться всякая шваль: люди одиозных профессий, сомнительных судеб и бракованных репутаций.

Сам по себе Гоноропуло был местом компактным и с топографической точки зрения весьма примечательным. Он представлял собою жилищный массив, со всех сторон окружённый водой и окольцованный проезжей дорогою. Одна единственная улица опоясывала территорию острова мёртвой петлёй, а в центре грудилась горсть разношёрстных строений.
В основном это были пятиэтажные здания бурого кирпича, но попадались и деревянные двухъярусные избушки.

В такой вот древесной лачуге и поселился Крысолов со своим обширным семейством, облюбовав полуподвальную каморку.

*   *   *

В дальнем углу комнаты, в самом тёмном её закутке, доила дитя молоком худосочная женщина, стыдливо прикрывая грудь ободранной ветошкой.
В ногах у неё копошилась невнятная тварь - судя по урчанию, это был кот. Домашний зверь тёрся боком о подол, оставляя на нём клочки патлатой шерсти: толи линял, готовясь к весне, толи лысел, утомившись от старости.

Возле единственного окна, примостившись на хромой табуретке, сидел отрок лет десяти. Разложив на коленях книжку с картинками, он развлекал присутствующих сказочным чтением, шмыгая носом после каждого слова и утирая сопатку махрой рукава.

У противоположной стены громоздилась монументальная кровать - древняя, как Ветхий Завет, и обширная, как ковчег непотопляемого Ноя.
На кровати, укрывшись одеялом, лежала парочка пожилых голубков. Обнажив оборыши дёсен в беззубой улыбке, престарелая двоица слушала историю странствий Конька-Горбунка в исполнении мокроносого декламатора.

«Вот приходит дьявол сам, с бородою и усам…», - домучил юноша поэтичную строчку и с удивлением уставился на внезапных гостей.
Новоиспечённые погорельцы толпились в дверном проёме, смущённо озираясь по сторонам. Компактные габариты жилища, в сочетании с плотность народонаселения, повергли триумвират в состояние лёгкого ступора.
   
- Знакомьтесь, «святое семейство», - ухмыльнулся хозяин, и стал оглашать домашние кадры. – Жена моя, Люська. Кормящая мать! Там, под одеялом, родители ейные преют: «тела давно минувших дней, пердение старины глубокой». А это детки: с книжкой Рудольф, а с сиськой Брунгильдочка. Потомство, так сказать. Плоды моего гинекологического древа. Ну, и кот Иннокентии. Кажется, всё.

В течение всей ознакомительной акции никто из «святого семейства» не проронил ни единого слова.
Впрочем, в молчании домочадцев не было резонанса враждебности. К явлению нежданных пришельцев они отнеслись философски: как к досадному, но безвредному стихийному бедствию.
Хозяин, напротив, полночным визитёрам был искренне рад. Присутствие новых лиц сулило ему передышку от тягомотины рутинного существования.

- Ладно, братцы, кидайте манатки свои в уголок и айда на кухню. Потрапезничаем!
 
Распорядившись уличной одеждой, учтивый глава нелюбезной семейки повёл гостей к алтарю своего обиталища.
Туда, где под сенью сохнущих пелёнок густела квашня их хлеба насущного.

Кухонька была крохотной и до того плотно упакованной предметами первой, второй и третей необходимости, что протискиваться в неё приходилось бочком.
Впрочем, как это часто случается в густонаселённых квартирах, теснота оказалась обманчивой: вскоре все четверо благополучно разместились за узким столом.
Не совсем комфортабельно, но вполне благополучно.

- Сейчас похаваем, - обнадёжил гостей хлебосол, производя ревизию кастрюль на плите. – Закусь у нас, правда, немудрящая: кашка-малашка да репка-сурепка. Разносолами не балуемся. Кисель ещё есть, овсяный. Только я не люблю его – больно уж студенистое кушанье. Люська, супружница моя, на рынок кисель торговаться таскает - ломоть копейка, а противень целковый. Мелочь вроде, а всё же прибавка к финансам.

Порывшись в каком-то загашнике под плитой, хозяин выудил бутылку водки и водрузил её в центре стола.
Поручив Тимуру откупоривать сургучную пробку, сам он взялся хлопотать, сооружая закуску. В скором времени плацдарм был готов.
Разлив водку по стопкам и вручив каждому по стреле зелёного лука, инициатор застолья провозгласил вступительный тост:

- Ну, со свиданьицем. Милости прошу к шалашу Крысолова!

Глеб с любопытством разглядывал представителя самобытной профессии - встречаться с охотниками на грызунов ему ещё не доводилось.
На первый поверхностный взгляд во внешности Крысолова не было ничего примечательного. Встретишь такого на улице, непременно подумаешь - работяга идёт. Сантехник какой-нибудь или водопроводчик из ЖЭКа.
Лишь в глубине его прозрачных глаз, на самом их донышке, теплился специфический отблеск, делавший эти глаза не совсем человеческими.

Крысолов поднёс стопку к губам, но прежде чем выпить, покосился на стенку.
С православного календаря с укором глядел на него святой Мохор Прошкин, заступник сирых и покровитель униженных.

- Мы, это… так только… по чуть-чуть, - заверил выпивоха Угодника и, обратившись к собутыльникам, пояснил. – Я лично в религии ни бум-бум, это Люська у нас увлекается. Все праздники церковные отмечает: Воскресенье, Вознесение, Всенощное бздение. Вишь, календарь крестами изрешетила - фиксирует демонстрацию благочестия. А у меня и без этих затей забот полон рот. Опиуму для народа предпочитаю я суррогаты иного разлива.

С этими словами Крысолов выпустил из себя внутрилёгочный воздух и осушил содержимое стопки.

- А этот, - хозяин кивнул подбородком в сторону календарного агнца, – пускай висит, чего уж там… Он мне не мешает. Даже наоборот! Придёшь иногда с работы, сядешь за стол, да и расскажешь ему всё, что за день на душе накипело. Без утаек, начистоту. Ему-то чего? Висит себе, слушает. Одно слово – молчун. Люська, половина моя, тоже молчать умеет, но у неё молчание другой вещественной сущности. Железобетонное! Она молчанием  насмерть может задавить. Есть жёны шумные, визгуньи. Чуть что, глотку драть. А моя наоборот – тихушница. Как партизан на допросе, слова не вытянешь. Даже не знаю, что хуже…

Крысолов вздохнул, признавая моральную несостоятельность перед лицом обоюдорискованной альтернативы.

- Хотел я Мандавошку в дом поселить – собака это моя, по работе мне нужная. С ней завсегда отрадно по душам покалякать: глаза умные, взгляд сияющий, нос мокрый. Обалденный собеседник! Да только, какое там… Теснота тут у нас. К тому же, Иннокентий моей Мандавошки не уважает, и она его заимообразно недолюбливает. Сами живём, как кошка с собакой, не хватало ещё природных зверей друг на друга науськивать. Так что приходится в общении Мохором-Прохором довольствоваться.

Скрипнула дверь, и в кухню просунулась рябая физиономия отрока.
Узрев на столе нелегальную бутыль, Рудольф оскалил рот ядовитой ухмылочкой.

- Вот, полюбуйтесь - вырастил Ирода на свою голову! Вылитый Павлик Морозов. Сейчас побежит докладывать, что мы алкоголь потребляем.

Подобрав со стола фрагмент продуктового мусора, родитель запустил им в коварного отпрыска.

- Брысь отсюда, огрызок! Шпион, семя зловредное. Глава я семьи или кто? Да вы взгляда моего трепетать обязаны!

Расправившись с неблагодарным потомством и утвердив патриархальный авторитет, Крысолов успокоился и вернулся помыслом к гостям.

- Слушайте, а чего вы ко мне припёрлись-то? – полюбопытствовал он, накладывая на тарелки варёную репу. – Стряслось чего? Или так просто, досугом скучающим маетесь?

Не дожидаясь ответа, хозяин сам выдвинул пробную версию:

- Небось, работу пришли предложить? Что, бункер пора санитарить? Крысы замучили?

- Увы, не угадал. Нет у меня больше бункера, - признался Тимур, подчеркнув горечь утраты трагическим содроганием мимики. – Повздорил с татарской братвой.

- Жаль! Хорошее было место, хлебное. Сколько серых врагов человечества я там переловил… Как вспомню, так вздрогну!

Он и в самом деле содрогнулся, поёжив сутулые плечи.

- Значит, ты у нас бездомный теперича? Убежища страдаешь? Что ж, убежище – штука необходимая. Без крыши над головой человеку существовать обременительно. А ко мне какими судьбами? Неужто, лучше моей халупы ничего не нашлось?

- Была у нас одна конспиративная явка, да только сгорела к чёртовой матери! – Тимур покосился на ходики. – Буквально, час назад. Пожар. Стихия! Ну, ты понимаешь…

Крысолов воткнул пятерню в шевелюру и стал терзать ногтями макушку.

- М-да, ситуация… Ладно, приютить я вас, конечно, смогу, учитывая форс-мажорные обстоятельства случая. Но только на пару дней, не более. То есть, по мне без проблем – хоть год тут валандайтесь. Я вообще убеждён, что жить надо плотно, как горошины в стручке: жёны, дети, друзья, кошки с собаками… Чем больше, тем лучше! Да Люська, блин, с моими аргументами в контрах! От неё и так житья нет…

- Само собой, не волнуйся! Больше двух дней мы тут не задержимся, - успокоил Тимур подкаблучника. – Кроме того, есть ещё одно дельце. Так сказать, конфиденциального плана - требуется твой опыт подземного ползания. Ты ведь у нас в этих штуках мастак. Следопыт! Магеллан канализационного мира!

- Что верно, то верно, - проворковал «следопыт», польщённый хвалебным отзывом. – Утробы города дом родной для меня, все закутки там облазил. Чтоб крыс ловить, разные места существуют, но лично я это племя в канализациях жучить предпочитаю. Там хорошо - тишь да гладь да божья благодать. Никто тебя не пилит, никто на мозги не капает. Словом, раздолье! Коллеги по цеху за эту симпатию даже прозвищем меня наделили - Гофмейстер Клоаки. Что такое Гофмейстер, я, правда, не знаю. Но звучит красиво!

Обозначив деликатным пунктиром свои житейские приоритеты, Крысолов вернулся к нуждам заказчика.

- А на кой хрен вам клоака понадобилась? Для дела или так… За ради острых ощущений.

- Для дела, - заверил Тимур «гофмейстера» и «магеллана». – Для дела. Есть местечко одно странненькое. Подозрительное, должен заметить, местечко. Нам до зарезу нужно туда угодить, а все подходы с препонами. Нормальным манером чёрта лысого в те края попадёшь. Однако имеются сведения, что можно пролезть в эту степь нелегальной подземной стезей.
   
- И что за место? – осведомился заинтригованный Крысолов.

- Дворец Бобринского. Слыхал о таком?

Знаток канализационных артерий насупился и вновь стал чесать макушку ногтями.

- Как не слыхать? Слыхал! Подземелья там и вправду особые. Слоёный пирог, иначе не скажешь. Во-первых, канализация – это само собой. Во-вторых, ходы потайные, ещё от прошлых веков сбережённые. Один туннель, к примеру, когда-то соединял Литовский замок с Морской тюрьмой на Голландском острове - лазейка для разных острожно-инквизиторских нужд. Целиком эта магистраль не сохранилась, но кое-чего уцелело. А от Новой Голландии до дворца, сами знаете, рукою подать.

Крысолов выпростал конечность, демонстрируя рукотворным жестом смехотворность дистанции.

- Ну и, наконец, современные шалости. За последние годы в этих Палестинах метростроевцы такого нагородили, мама не горюй! Роют землю рылом, своевольничают. А зачем – никто толком не знает. Я лично сей район не шибко жалую. Крыс там мало, а заплутать можно запросто. Обжорный рынок – вот моя епархия. Там я каждую пядь территории, как свою пятерню изучил. Впрочем, коли есть нужда, можно попробовать. Попытка не пытка. А зачем вам дворец? Противозаконное что-то задумали? Надеюсь, не грабёж?

- Типун тебе на язык! – возмутился Тимур. – Какие же мы грабители? Скорее, мстители. Народные. Понимаешь, кое-кто уверяет, что барон гнобит в застенках невинных лилипутов, вот мы и решили проверить, так ли это? Если информация подтвердится, попытаемся освободить горемычных недомерков. Выпустим их на свободу – пусть гуляют.

Крысолов просканировал «народного мстителя» недоверчивым взором. Похоже, завиральная легенда всколыхнула в душе его ассортимент недоверчивых чувств.

- Лилипуты, говоришь? Горазд ты, братец, брехать! Впрочем, моё дело сторона. Желаете авантюр на свою голову? Что ж, хозяин – барин. А подсобить в этой затее я могу. С превеликим удовольствием даже! Обожаю всякие противозаконные шалости. Если, конечно, они не грабёж!

Скрепив договор рукопожатием, партнёры по криминальному бизнесу вновь обратили помыслы к трапезе.
Варёной репе дали отставку, и на кулинарную арену выползла домашняя выпечка: загибыши с брусничной начинкой.
Обновив закуску, хозяин не преминул освежить питейную тару.

- Эх, братцы, я ведь тоже по молодости был о-го-го… Сорви голова! – признался Крысолов, закусив водочный залп болотной ягодой. – Матушка моя изрядно по этому поводу сокрушалась. «Тюрьма по тебе плачет», говорила. Ничего, бог миловал. Теперь уж я угомонился, мне шалить больше некогда. Детей ращу, да крыс лущу. Одно слово – семьянин…

Для пущей наглядности категоричного вывода отставной «сорви голова» кивнул в сторону пелёнок, развешанных по кухне, и вновь потянулся к бутылке.

- Слушай, давно тебя спросить собирался - как тебя угораздило крысоловом-то сделаться? – подкинул Тимур новую порцию тематических дров в кострище застольной беседы. – Профессия, прямо скажем, специфическая. Где такому ремеслу обучают? В техникуме ветеринарном?

Огульная гипотеза развеселила ловца домашних паразитов. Он зычно расхохотался, выпустив изо рта фонтан брусничных брызг.

- Техникум? Ну, ты даёшь! Ещё скажи – академия. Нет, брат, крысоловами не становятся. Ими рождаются. Существует метка особая, по которой можно определить, годится человек в крысоловы или же нет. Если метка отсутствует, как ни пыхти, профессией не овладеешь. Но уж коли родился с отметиной – пиши пропало! Сколь верёвочки не виться, конец всё одно в крысином царстве окажется.

- А что, у тебя тоже отметина есть? – оживился Тимур. – Покажи.

- Перебьёшься, - осадил его владелец судьбоносного оттиска. – Я штаны снимать не стану, тут вам не баня. Лучше расскажу, как я утвердился в профессии. История любопытная. Поучительная!

Скрипнула входная дверь, и на пороге появился ещё один обитатель жилища - гипотетический собрат Крысолова по ремеслу.
Кот Иннокентий притормозил у незримой черты, отделявшей коридорный променад от кухонной территории, и разродился скорбным мяуканьем.

- Припёрся, отродье! – пробурчал хозяин четвероногого недруга. – Заявился, сучий потрох. Мандавошки моей на тебя не хватает.

Уязвлённый Иннокентий обиженно мяукнул в ответ и стал тереть себя о край косяка, оставляя шерстяные клоки на зазубринах древесины.

- Можешь не юлить, я и так знаю, чего тебе надо.

Отломив от загибыша тучный кусок, Крысолов кинул сдобное кушанье линялому домочадцу.

- На, подавись. Узурпатор!

Схватив подношение зубатой пастью, кот вильнул полулысым хвостом и скрылся из виду.

- Дармоед! – крикнул ему  вдогонку благотворитель. – Кругом одни дармоеды, шагу ступить нельзя…

Желая отвлечь хозяина от опрометчивых обобщений, Тимур поспешил вернуть его в лоно прерванной беседы.

- Ну-ну, и чего там у нас с профессией? Что за история такая?

- История, говоришь… Нет, брат, это не история – поэма. Эпос!

Произнося монументальное слово «эпос», Крысолов стиснул пальцы в кулак, точно схватил за грудки оппонента-невидимку.

- Я ведь по образованию биолог. Институт закончил, между прочим. Не хухры-мухры! Работу имел фартовую - трудился в одной закрытой конторе. Оборонное предприятие! Там-то я с крысиным племенем и познакомился. Уж сколько серых тварей через руки мои прошло – не счесть! Семь лет оттрубил в этой лавочке. Занимались мы разведением биологического оружия, а базировались под крышей одного канализационного учреждения. Точнее, в подвалах насосной станции.

- Чего это вас вдруг в говнище засунули? – пришпилил Тимур рассказчика бестактной ремаркой. – Места получше сыскать не могли?

- Много ты понимаешь! Место как раз что надо. Во-первых, питательная среда для исследований всегда под рукой. Во-вторых, для конспирации привлекательно. Канализация, это вам не парфюмерная лавка - в эдакую шмонину вражий шпион только под угрозой уничтожения личности сунется.

Крысолов трескуче расхохотался, давая понять, что байка о вони, стерегущей государственную безопасность, всего лишь простосердечная шутка.

- Лаборатория у нас была невеликая, в одной комнате умещалась. Всего инвентаря – холодильник, железная бочка да две стеклянных колбы. Одну колбу величали инкубатором, другую карантином. Инкубатор – это родильное отделение, там мы блох культивировали. Навалишь в дерьмо личинок, приправишь этот кисель сушёной кровью и ждёшь урожая. Блохи на говнистых харчах быстро в силу входили. В колбе родительской становилось им тесно и скучно, и они в соседний апартамент мигрировали. Не все, а самые прыткие, которые до трубки соединительной дотянуться могли.

Рассказчик встрепенулся телесной субстанцией, имитируя прыткость блошиного племени.

- А во второй, карантинной колбе проживала у нас крыса, воспалённая какой-нибудь основательной хворью: холера, оспа, язва сибирская. Блохи, дорвавшись до натурального продукта, на крысе этой шибко паразитировали. Ну, и заражались, ясен дрын, всяким инфекционным недужием. Дальше дело за малым: счищай с крыс насекомую братию, прячь её в термос, и в холодильник, на сохранение. Всё, оружие готово! Нужда припрёт, берёшь термос, размораживаешь жильцов – и вперёд! Чего желаете? Бубонную чуму? Вот вам, пожалуйста. Брюшной тиф? Милости просим!

Крысолов пустился выписывать руками кренделя, пародируя жесты розничных дилеров, рекламирующих свой продажный товар.

- Вот этими самыми крысами я и заведовал, - продолжил он, позабавив себя пантомимой. – А крысы у меня особые были. Двужильные! Я специально таких выращивал. Оно и понятно - простая крыса, захворав, в одночасье скопытится, не успев принести барыш науке, культуре и технике. А двужильная – наоборот. Двужильная долго может перед лицом смертельной болезни артачиться.

- Где ж ты крыс таких выращивал? На грядке, что ли? – съязвил Тимур.

- Сам ты «грядка»! Метода специальная для этого существует. Ничего хитрого, заурядная метода, но действует безотказно. Селекцией она называется! Значит так - берёшь дюжину крыс, сажаешь их в цинковую бочку. Сверху крышка с дырочками: крышка для изоляции, чтоб не выбрались, а дырочки для вентиляции, чтоб не задохлись. Заправил агрегат, и жди у моря погоды. Впрочем, ждать недолго - недельки через две продукт готов. Крысам в бочке тесно, скучно и голодно, вот они и начинают друг дружку гнобить. Сначала самых слабых сожрут, потом средний эшелон оприходуют. Короче, к финишной кривой штуки две-три добираются. А то и вовсе одна. Зато относительно данного экземпляра сомнений нет никаких – двужильная! Такая себя в обиду не даст, и трудодни, оставшиеся в её жизненном распоряжении, отработает на благо прогресса весьма добросовестно.
 
Крысолов поделил остатки водки на четыре братские доли и провозгласил:

- За прогресс!

Грех было фраппировать такой замечательный тост.
Выпили, закусили загибышем.
   
- Что ж ты престижную свою работёнку-то бросил? – полюбопытствовал Тимур, дожёвывая брусничное лакомство. – Надоела?

- Как же, бросил… Такими вещами не бросаются! Выперли меня, - признался списанный служитель оборонки.

- За что такая немилость? Под сокращение кадров попал?

- Если бы! «За вопиющую халатность в работе с подопытным материалом». Так прямо в трудовую книжку и тиснули. Чистой воды подстава! А началось всё с пустяка: постановили начальнички наши заразу новую испытывать. Холера с чумой им, видите ли, надоела, на экзотику потянуло. Бронхиальный лишай, геморроидальная свинка, летаргический энцефалит. И где они только эдакую гнусность отковыряли?!

Крысолов запнулся.
Взор его заволокла задумчивая пелена – похоже, он силился представить тот бедственный край, в котором произрастает подобная нечисть.

- В общем, сплоховал я. Не выказал бдительность. Я ж как привык? Отболела крыса своё, отмучилась – её из колбы долой, и в мусорный бак, на утилизацию. Церемониться с пациентом - такого у нас в традициях не было. В лучшем случае хлоркой присыпем, для гигиены траурных чувств. С классической  хворью жилось без проблем. А с новой, безвестной заразой – сплошная морока. Не знаешь чего ожидать от неё - повсюду тернии и камни подводные! Бредёшь наугад, как по минному полю… Ладно, свинка геморроидальная – тут всё наглядно: жопа порвана, вся колба в кишках. Летальный исход налицо, так сказать. А летаргический энцефалит? Как прикажете эту пакость третировать? В чём тут лукавство, и где тут подвох? Сам посуди – подхожу я к колбе и вижу: валяется крыса ничком, без движения. Глаза стеклянные, из пасти пена торчит. Вроде бы, дохлей не бывает. Как бы ни так! Кто ж знал, что крысы тоже в обморок падают… Я ж не медик, в конце-то концов! Щупать ей пульс или язык проверять, такому, извините, нас на курсах повышения квалификации не обучали. М-да…

Крысолов испустил трагический всхлип.
Рука его сама собой потянулась к бутылке, но осеклась, не добравшись до цели.

- Это как? Мы чего, уже выпили всё? Вот тебе на! Странная штука водка - сколько б её ни было, заканчивается всегда неожиданно. Феномен! У вас-то горючего случаем нет?

- Увы, мы с пустыми руками, - признался Тимур, продемонстрировав порожние длани. – Пожар, стихия, то да сё… Не до выпивки было, сам понимаешь.

Посыпав голову риторическим пеплом, погорелец вернулся помыслом к судьбе грызуна:

- Ты дальше рассказывай, что с крысой-то приключилось? Очухалась что ли?

- Не то слово! Пришла в сознание и полностью образумилась. Я ж говорю – двужильная! Самое досадное, что воскресенье из жмуриков в помойном ведре приключилось. В колбе-то ей деваться некуда, а ведро, оно без особых защитных ресурсов. Если б не старуха-уборщица, никто бы ничего не пронюхал. Вполне могло бы обойтись без чреватости. Ан нет… Крыса, очнувшись от забытья, из помойного бака выбралась и дёру дала. Но прежде чем слинять, успела, стерва, уборщицу за пятку цапнуть. Та в крик. Примчалась лаборантка, и тоже орать. Как же, инфицированный экземпляр ушёл в самоволку. Скандал! Дошло до руководства, меня на ковёр. И всё – понеслось говно по трубам…
 
Крысолов с укором покосился на календарного Прошкина.
Похоже, образ великомученика и страстотерпца ассоциировался у него с тиранией начальства.

- А вскоре на заводе, который по соседству с лабораторией квартировался, вспыхнула загадочная эпидемия: стали люди засыпать. Ни с того, ни с сего! Прямо на рабочих местах с ног валились. Ну, мы-то сразу усекли, откуда ветер дует: беглянка наша нагадила, подкинула работягам летаргических блох. Ели-ели хворь урезонили. Слава богу, обошлось без жертв. Только старуха-уборщица дала слабину - окочурилась от переизбытка душевных эмоций. На том и сказке конец. Сунули бабушку в долгий ящик, присыпали антисептиком, чтоб не смердела, а меня под жопу ногой с соответствующей характеристикой. Хорошо ещё – срок не впаяли. Мне в тюрьму никак нельзя. Я ведь главный кормилец в семье. У меня к тому времени и супруга на шее висела, и Рудольф с Иннокентием…

Крысолов метнул негодующий взгляд на святого кудесника, как будто тот лично, своими собственными чудотворными ручками, водрузил ему на шею семейное бремя.

- Делать нечего, пришлось другую работу искать. Всё по новой, всё с нуля. А поскольку с крысами я сроднился душевно, то и карьеру себе избрал соответствующую. Опять таки, связи у меня в среде крысоловов имелись - это ведь они подопытный материал нам доставляли, снабжали лабораторию необходимым сырьём. Вот и поплёлся я по их натоптанной стезе. Дурное дело не хитрое – за год наблатыкался крысиное племя гнобить не хуже прочих умельцев и рукодельников. Эх, жизнь моя, жестянка… Если б не метка треклятая, всё бы по другому было. Стал бы я старшим научным сотрудником, диссертацию какую-нибудь состряпал. Да что уж теперь…

Поведав о злополучных оказиях коловратной судьбы, Крысолов закручинился и даже увлажнил орган зрения горючей влагой.
Прозябать под гнётом пораженческих настроений он, однако, не собирался. Секунду спустя его приободрившийся голос уже раздавал указания:

- Ладно, братцы, засиделись мы что-то. Пора и честь знать. Я от трудов изнурительных весьма прибурел, да и вы, судя по всему, умудохались. Пошли размещаться. Вас троих я на полу уложу, а сам к семейству, на кровать. Супруга у меня тощая, родители ейные – и вовсе хворост. Как-нибудь упакуемся. А завтра, на свежую голову, авантюру вашу обмозгуем. Утро вечера мудреней.

*   *   *

Глеб лежал, натянув одеяло до подбородка, и пересчитывал вдохи и выдохи.
Сон не шёл. Математика не помогала.

Было душно.
Десять ртов, работая в бесперебойном режиме, успели наполнить комнату углекислой испариной, а форточка, которую оставили на ночь открытой, не справлялась с циркуляцией воздушной среды.

Кроме того, не давали уснуть неугомонные мысли. Они бередили мозг, наполняя его ордой тревог и толпою волнений.
Неточка... Как там она?
Что с нею было?
Что будет с ним?
Куда приведут его подземельные тропы?

Едва Глебу удавалось забыться на долю секунды, очередная вспышка сознания возвращала его к реалиям лихорадочной яви.
Мысли, мысли… Откуда они только берутся?

Он попытался отключить мозги.
Куда там – полное фиаско!
Видения, как черви, выползали из каких-то зловредных щелей. Спугнёшь одного червя, другой уже подбирается с тылу.

Завертевшись во сне, Кубик пнул Глеба коленкой в бок.
Вот ведь нервы у человека!
Дом сгорел, телескоп любимый сгинул, а он себе дрыхнет – и хоть бы хны!
На соседнем фланге свистел беспечно ноздрями Тимур. Время от времени этот умильный напев трещал по швам, смущённый всхлипом бравурного храпа.
Везёт же гадам! Дрыхнут, как суслики.
Точнее, как свиньи…

Снаружи сочился оранжевый свет – уличный фонарь.
И как назло, прямо напротив окошка.
Глеб зажмурил глаза.
Луч исчез, и он увидел отверстие в земле. Из чёрной дыры лез шевелящийся шланг. Шланг мерцал, извиваясь чешуйчатой тушей.
Змея!
Вкрадчивый голос в недрах мозгов зашептал холодные и скользкие слова:

Змея – она чехол для жала.
Змеи при виде плоть дрожала…

Стихи.
Какие-то затхлые. Он никогда раньше не слышал этих стихов.
А голос гнул гадючью линию:

Из той норы Змея возникла,
Собой замкнув основы цикла.
И хвост зубатой цапнув пастью,
Она весь мир объяла властью…

Чудовищная колбаса, повинуясь воле авторитарного голоса, изогнулась дугой и засунула в жерло пасти конец своего вертлявого тела, превратившись в колесо без спиц и оси.
Змеиный круг повис в пустоте и завертелся на месте, наполняя эфир гулом низкочастотных вибраций.

Внезапно тварь распрямилась, прервав кружащийся танец.
Глянец кожи лопнул, и из зияющих ран полезла серая грязная шерсть.
Раздвоенный язык выпал из пасти. Четыре когтистые лапы, прорвав брюшину, выбрались наружу.
Змея превратилась в крысу.
Новорождённая нечисть зыркнула антрацитовым глазом и кинулась прочь, заметая следы лысым хвостом.

Глеб уснул.
Но и во сне продолжал он следить за манёврами серого зверя.
Попытался крикнуть что-то вдогонку, но крик увяз в трясине тревожного сна.
Наружу вырвался не крик, а нечто иное: толи хрип, толи стон.