Секрет

Когда большие рыбы пожирают малых вот так, как на гравюре Брейгеля, не таясь, – претензий у меня к ним нет, против природы не попрешь. Хитро устроена пищевая цепочка, каждая особь на вкус знает, что есть звенья поменьше, поэтому особо не ропщут, стоически встречают секунду, минуту или час пожирания себя. Неважно, какой ты масти, главное, чтоб в это время не дрожали коленки. И чем ты больше, тем большим мужеством должен обладать – одно дело, тебя едят секунду, другое дело – час.

Но вот когда на охоте большие рыбы начинают мимикрировать, прикидываясь водорослью, камнем или дном, – возникает ряд вопросов. Насколько этично использование мимикрии на охоте, если у жертвы не остается ни одного шанса, – спрашивать не будем, этика не про это. Интереснее другое. В самом начале мимикрии не было, все по-честному: большие догоняли, малые убегали. «Бегство – лучшая стратагема».

Так продолжалось достаточно долго – пресловутый «золотой век». Но всякая история стремится к точке. Во всех древних источниках конец хорошей истории маркируется появлением неискренности, коей в Библии предшествуют искушение. Страшнее изгнания из рая для Адама и Евы был тот миг, когда они, скрываясь от лица Господа между деревьев с листьями смоковницы между ног, осознали, что именно узнали, и сколь коварен Змей. По сути, с того развода начинается новая история: печаль и меланхолию доставили в сей мир Адам и Ева.

Мимикрия – «дар» человеку Змея, другими словами, лукавству мы научились у животных, а научившись, остановиться не смогли, поскольку их опыт в этом деле колоссален – что наши пять с чем-то тысяч лет в сравненье с их миллионами. А человек – пытливое стадное животное, и Змей горазд на выдумки, оттягивает конец истории. Но ничему хорошему его история научить не может – сплошное надувательство. К истокам нужно идти, к еще неискушенным, не познавшим мимикрию рыбам, а лучше еще дальше.

Первый хищник, освоивший искусство мимикрии, получил огромное преимущество перед другими самцами: те расходовали большую часть энергии в поисках еды и сражаясь за самок. Этот же брал то и другое из засады, сэкономленную энергию тратил только на самок, и, окучивая всех, кто оказался рядом, передавал им свой хитрый ген. И самки устремились к месту засады, предпочтя истощенным в боях самцам холеную жирную сволочь. Почти все новорожденные самцы уже умели мимикрировать. Когда в приоритете решение полового вопроса, честность и благородство удел лузеров.

До середины палеозоя мимикрия в тренде, искусство перевоплощения у некоторых особей достигло совершенства, и вскоре началась деградация. Когда побеждает хитрейший, а не сильнейший, эволюция идет в минус. Еще в конце протерозоя среди самцов распространились половые извращения – первыми начали извращаться оставшиеся без самок лузеры, в начале палеозоя гомосеки появились и в среде пресыщенных, избалованных всеобщим вниманием мастеров мимикрии. Самки забили тревогу, но было поздно, началось массовое пермское вымирание: за 60 тысяч лет исчезло 96 % водных видов и 70 % наземных.

В мезозое самки решили взять инициативу в свои руки, и многие, во избежание контактов самцов друг с другом переняли их окрас и повадки. Возникла путаница – самцы по-прежнему окучивали все, что шевелилось, и самки в засаде, не различая самцов и мимикрировавших самок, тоже стали извращаться. Самцы забили тревогу, но было поздно, началось массовое пермо-триасово вымирание: и в этот раз исчезло 96 % морской фауны и 70 % сухопутных животных. Удручающе стабильная статистика – никого история не учит. Ницше назвал этот феномен «вечным возвращением того же самого».

Ницше сильный мыслитель. Чем мыслитель сильнее, тем чернее его меланхолия, – подумал Ницше, и принял свое мнение за истину. В письме к П. Гасту от 21.04.86 называет “По ту сторону добра и зла” «ужасной книгой»: она «проистекает на сей раз из моей души, – очень черная, почти каракатица». Согласно легендарному бестиарию – Ницше его читал – каракатица выделяет в качестве секрета чернила и отчаяние, образующие единую черную смесь. Говорит, окунал в эту смесь перо, когда писал “Прелюдию к философии будущего”. Так себе прелюдия, а все потому, что не знал о способности каракатицы разделять свой секрет на несколько частей, каждая из которых повторяет форму моллюска. Первая каракатица, что придумала чудесный маневр, в момент выделения секрета оказалась по ту сторону отчаяния, по сю сторону ее больше не видели. Как можно было спутать секрет головоногих с черной желчью прямоходящих, непонятно.

Прелюдию затягивать нельзя – ни с мудростью, ни с женщиной, а когда ты с женщиной, избегай разговоров о философии, не мудрствуй всуе. “Прелюдию” Ницше я бы сократил, вот это хорошо: «“Это не нравится мне”. – Почему? – “Я не дорос до этого”. – Ответил ли так когда-нибудь хоть один человек?» Sapienti sat. Почувствовать, когда достаточно, – вот главное в прелюдии. Но вот что интересно - узнай Ницше об открытии этологами фокуса каракатицы до “Прелюдии”, каким был бы состав его чернил, какого цвета была бы книга? А если можно изменить цвет книги, хотя бы мысленно, нельзя ли то же самое сделать и со временем?

Не все так просто с мимикрией. Что же касается гравюры Брейгеля, у нее стиль плаката: вот большая рыба, а вот самая большая – маленький человек с большим ножом. Клеймо на ноже выдает владельца – Филипп II Испанский, наследник императора Священной Римской империи. Брейгель плакат и создавал – картинка считывалась с первого взгляда, будила, призывала, – к чему, понятно и без слов, зачем слова, когда и так все ясно. Может, знание не то, что ищут, а то, что приходит само, как время, к примеру? Или не приходит, – допустим, травма, «the time is out of joint», – или еще что.