В статье «Грифельная ода» Мандельштама: история текста и история смысла» М.Л. Гаспарова «Грифельная ода» названа одним из самых трудных произведений Мандельштама. Там же [в статье] перечислены некоторые исследователи, посвятившие «Оде» свои работы; главным трудом названа книга О. Ронена «Подступ к Мандельштаму» , где анализ «Грифельной оды», преимущественно со стороны контекстов и подтекстов, занимает половину книги.
Интуитивно и путем анализа О. Ронен определил основной смысл «Грифельной оды», который М.Л. Гаспаров в статье «Грифельная ода» Мандельштама: история текста и история смысла» скомпоновал следующим образом:
«1) Звездная эпифания сущности (cтихи 1—4);
2) ложное облачное видение — отражение сонного коллективного сознания (5—8);
3) состояние забытья и подсознательного творчества, обращенного внутрь („черновик“), — оно осуществляется внутренним круговым течением вдохновения („Обратно в крепь родник журчит“) и внешним линейным течением времени („проточная вода“), которые подсознательно ощущаются как „страх“ и „сдвиг“ (слово сдвиг, возможно, следует понимать и в геологическом смысле) (строфа II);
4) внезапная вспышка ночного вдохновения и душевный подъем, отметающий дневные впечатления как „виденья“ спящего сознания (ср. у Тютчева „И как виденье внешний мир ушел“ и у самого Мандельштама в „Отравлен хлеб... “: „...событий // Рассеивается туман“) (строфа IV);
5) отступление — воспоминание о дневных событиях, стертых „проточной водой“, внутренней сущностью — или „изнанкой“ — „образов зеленых“ (ср. стихотворение Анненского „Изнанка поэзии“) (строфа V);
6) поток времени и вдохновения достигает поэта: в нем пробуждается творческая полифоническая словесная память, в противоположность притупляющей зрительной памяти, порождению сонного сознания (строфа VI);
7) диалог между памятью и пробуждающимся „я“ (45—52, 57—64);
8) сознательное, мгновенное творчество под диктовку памяти (53—56);
9) магическое воплощение звездной эпифании на земле в финальном акте творческого постижения (строфа IX)».
Но О. Ронен не использовал черновики «Грифельной оды».
Работая в библиотеке Принстонского университета И.М. Семенко и М.Л. Гаспаров изучали черновики и устанавливали последовательность работы О.М. Мандельштама над «Грифельной одой».
«Ронен указывает, что подтекстом темы творческого процесса у Мандельштама является статья Вяч. Иванова «О границе искусства» (Ronen 1983, 45-48). Это так; но в такой же мере подтекстов темы культурной преемственности у Мандельштама можно считать «Переписку из двух углов Вяч. Иванова и М. Гершензона – спор о том, вырастит ли новая культура ХХ века из старой или стихийно возникнет, как бы на голой земле», - пишет М.Л. Гаспаров.
В интернете мне не удалось получить доступ к оригиналу работы О. Ронена «An approach to Mandelshtam. Jerusalem. 1983», поэтому придется довериться описанию и выводам, относительно работы О. Ронена М.Л. Гаспарову.
Положа руку на сердце, замечу, что мне рассуждения мандельштамоведов в исследовании творчества Мандельштама мало что дают; но я выражаю благодарность покойному М.Л. Гаспарову за возможность ознакомиться с черновиками «Грифельной оды», которые благодаря предприимчивости Н.Я. Мандельштам оказались в библиотеке Принстонского университета.
Разбирая «Грифельную оду», мне придется оттолкнуться ещё от одной статьи М.Л. Гаспарова «Природа и культура в «Грифельной оде» Мандельштама», опубликованной в журнале «Арион», № 2, 1996 г.
В этой статье М.Л. Гаспарова сказано: «Толчком к «Грифельной оде», как известно, послужило предсмертное восьмистишие Державина, записанное на грифельной доске:
«Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы».
От стихотворения Державина М.Л. Гаспаров переходит к его изображению на портрете в шапке и шубе на фоне горы, выводя из этого изображения образные ряды, возникающие в «Грифельной оде» О.Э. Мандельштама:
«1) всеуничтожающая река времен;
2) борющееся с нею творчество («лира и труба»);
3) учебная грифельная доска, на которой происходит эта борьба;
4) от скалы на портрете — горы, олицетворяющие природу;
5) от меховой шапки, напоминающей овечью, чабанью, — пастушеский сельский быт, олицетворяющий предкультуру (ср. «бестолковое овечье тепло», «косматое руно» и другие образы в стихах тех же лет); и наконец,
6) от другой реки времен, державинского же «Водопада», — ночь как время прозрения. Далее ассоциации выходят за державинские пределы;
из кремневой скалы и творческой ночи возникает лермонтовский «кремнистый путь», звёзды и песня, а за ними ощущается тютчевская ночь с ее хаосом и пророческими снами».
Да простится мне длинная цитата, но без неё я бы не смог представить ход мысли и рассуждений маститого филолога-мандельштамоведа.
Я рассуждать и домысливать не собираюсь, а, не отрицая полностью толкования М.Л. Гаспарова и остальных мандельштамоведов, предложу иное прочтение, изложив (по возможности без «умных» слов) читателю факты, и, воспользовавшись черновиком «Грифельной оды», укажу на КОД, который открывает очевидный смысл «Грифельной оды» О.М. Мандельштама. Дальше пусть читатель размышляет и судит самостоятельно.
Полагаю, что толчком к написанию «Грифельной оды» стихотворение Державина «Река времени в своем забвении…» послужило лишь опосредованно, и все сказанное М.Л. Гаспаровым о «шубе», «шапке», «пастухах» и «овцах» только уводит в сторону от понимания «Оды», - так ошибочное основополагание В. Терраса, выдвинутое в 1968 году, повторялось из одной научной работы в следующую, не подвергаясь сомнению и критическому осмыслению.
Почему О.Э. Мандельштам вдохновился стихотворением Державина в 1923 году – не раньше и не позже? И именно 8 марта?
Напомню, что в переписанном собственной рукой набело листе второй редакции «Грифельной оды» О.Э. Мандельштам указал дату: «Март 1923г.», а в «Летописи жизни и творчества О.М. Мандельштама» написано: «Марта 8. — Дата «Грифельной оды» в автографе ранней редакции (ПССиП. Т. 1. С. 583).» Как связана дата 8 марта 1923 года с державинской «Рекой времени»? У меня нет ответа. Может быть, ответ был у Терраса, Ронена и Гаспарова? Позволю себе усомниться.
Однако уже из первой строфы первой редакции (см. черновик):
<I> 1 <Звезда с звездой – могучий стык,
2 Кремнистый путь из старой песни,
3 Кремня и воздуха язык,
4 Кремень с водой, с подковой перстень;
5 На мягком сланце облаков
6 Молочных грифелей зарницы –
7 Не ученичество миров,
8 А бред овечьей огневицы.>
следует, что эта строфа никак не могла быть задумана раньше апреля 1925 года, когда в журналах «Город и деревня», «Прожектор», «Красная нива» и других не начала печататься поэма В. Маяковского «Летающий пролетарий» (другие названия: «Даёшь небо», «Марш летчиков»). Поэма «Летающий пролетарий» была написана В. Маяковским в связи с второй годовщиной образования Общества друзей воздушного флота (ОДВФ), организованного 8 марта 1923 года – отсюда, мне думается, и датировка – «Грифельной оды»: «Март 1923г.» (В «Летописи жизни и творчества О.М. Мандельштама» указана та же дата, но уже уточненная: 8 марта 1923 года) - Осип Эмильевич подсказывает, нужно лишь понимать его манеру играть с читателем (на поверку он играет с ленивым и непроницательным исследователем, который, не увидев несоответствия, оказался глупее илота).
Доказать, что О.Э. Мандельштам откликнулся на творчество будетлянина В. Хлебникова, футуриста В. Маяковского и других современников-поэтов элементарно просто, достаточно увидеть начальные три «К» во 2, 3, 4 строках, напечатанной выше строфы черновика, ввести в поисковик слово «огневица» и посмотреть картинки; затем надо найти в поэме В. Маяковского «Летающий пролетарий» следующие «ступеньки» и сопоставить их с текстом О.М. Мандельштама.
На правом
крыле
встает три «К»,
три черных
«К» -
Ку-клус-клана.
А ветер
с другого бока налез,
направо
качнул огульно –
и чернью
взметнулась
на левом крыле
фашистская
загогулина.
То, что три «К» О.Э. Мандельштама не случайны, а несут особую смысловую нагрузку (как и огневица), подчеркивается А. Ахматовой, которая наверняка понимала, о чем и кому обращена «Грифельная ода». Во второй редакции «Поэмы без героя» на невинную строку (вопрос): «Не ко мне, так к кому же?» - Анна Андреевна дает следующее примечание: «Три «к» выражает замешательство автора», - тем самым, обращая на неприметные «к» внимание читателя.
Приемом шифровки в первых буквах строк О.М. Мандельштам пользовался и позже. (Хотя, «позже», «раньше» в датировке стихотворений Мандельштама часто понятие условное – датировка, как я уже указал, подтасовывалась (а стихи подправлялись?)
См. ТОРА
Толпы умов, влияний, впечатлений
Он перенес, как лишь могучий мог.
Рахиль гляделась в зеркало явлений,
А Лия пела и плела венок.
См. КАИН
Казармы, парки и дворцы,
А на деревьях – клочья ваты,
И грянут «здравия» раскаты
На крик «здорово, молодцы!»
Казармы, парки и дворцы…
В черновике второй редакции «Грифельной оды» у О.М. Мандельштама есть такая заготовка, не получившая в дальнейшем развития.
61а Я как горячую кору
62б Кр освежаю сердце
63а И утираюсь [нрзб] поутру
64а К
Где можно прочитать: «Я крик». Теперь, зная, что читать можно не только первые буквы строки (как в акростихе), читаем в последней строфе «Грифельной оды»:
С прослойкой тьмы, с прослойкой света;
И я хочу вложить персты
В кремнистый путь из старой песни,
Как в язву, заключая в стык…
И кого после прочтения «СИВКа» не осенит «ясная догадка», на чьё творчество откликнулся О.М. Мандельштам «Грифельной одой»?
Читаем внимательно:
Ну, тащися, Сивка
Шара земного.
Айда понемногу!
Я запрег тебя
Сохой звездною,
Я стегаю тебя
Плеткой грезною.
Что пою о всём,
Тем кормлю овсом,
Я сорву кругом траву отчую
И тебя кормлю, ею потчую.
Не затем кормлю —
Седину позорить:
Дедину люблю
И хочу озорить!
Полной чашей торбы
Насыпаю овса,
До всеобщей борьбы
За полет в небеса.
Я студеной водою
Расскажу, где иду я,
Что великие числа —
Пастухи моей мысли.
Я затем накормил,
Чтоб схватить паруса,
Ведь овес тебе мил
И приятна роса.
Я затем сорвал сена доброго,
Что прочла душа, по грядущему чтица, —
Что созвездья вот подымается вал,
А гроза налетает, как птица.
Приятель белогривый, — знашь? —
Чья грива тонет в снежных го;рах.
На тучах надпись «Наш»,
А это значит: готовлю порох.
Ну, тащися, Сивка, по этому пути
Шара земного, — Сивка Кольцова, кляча Толстого.
Кто меня кличет из Млечного Пути?
[А? Вова!
В звезды стучится!
Друг! Дай пожму твое благородное копытце!]
2 февраля 1922
Еще раз «сивка» у В.В. Хлебникова, но тогда еще не в небе, а на земле:
Полно, сивка, видно тра
Бросить соху. Хлещет ливень и сечет,
Видно ждет нас до утра
Сон, конюшня и почет.
<1900 – 1912>
А вот как державинская «река времени», преобразовывается Хлебниковым в ницшевское море населенное людьми и идолами.
Годы, люди и народы
Убегают навсегда,
В гибком зеркале природы
Звезды – невод, рыбы – мы,
Боги – призраки у тьмы.
<1915>
И камни, и боги (вернее их головы, выловленные в глубине моря), и ловля рыб-человеков в горах – это всё Ницше: «Я закидывал свою сеть в их моря, желая наловить хороших рыб, но постоянно вытаскивал я голову какого-нибудь старого бога». («Так говорил Заратустра» Ф. Ницше), но О. Ронен не пишет о Ницше ни разу, он только намекает (свои поймут?), что есть, мол, некий источник вдохновения О.Э. Мандельштама, который: «…как свидетельствует его письмо к Вл. В. Гиппиусу, увлекался в отрочестве на своем пути к «религиозному индивидуализму и анти-общественности».
О.А. Лекманов в биографии О.Э. Мандельштама, цитируя отрывки из письма В.В. Гиппиусу, намеренно или нет, пропускает главное, а именно: «…поклонение «Пану», т. е. несознанному Богу, и поныне является моей «религией». (О.Э. Мандельштам)
Поясню, Пан – это тот Бог, о котором прошел слух, что он умер: « Однажды в царствование императора Тиберия из Пелопоннеса (Греция) в Италию шел корабль с грузом и людьми. Когда он проходил мимо острова Паксос, с берега кто-то окликнул египтянина Фармуза, кормчего корабля. Тот отозвался, и неизвестный голос велел ему, чтобы тот, когда корабль будут проходить другой остров — Палодес, возвестил там, что «умер великий Пан». (Плутарх)
"...Однажды греческие мореходцы во времена Тиберия услыхали с одинокого острова потрясающий вопль: Великий Пан умер, так теперь слышалась во всем эллинском мире печальная, мучительная жалоба: Умерла трагедия! Сама поэзия пропала вместе с нею! Прочь, прочь ступайте, вы пропащие тощие эпигоны! Ступайте в обитель Аида, чтобы там хоть раз досыта наесться крохами былых художников!" ("Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм" Ф. Ницше)
Пан и поклонение Пану - это тоже культурный код, который добросовестный филолог должен был заметить, тем паче, что смерть Пана упоминается в стихотворениях современников О.М. Мандельштама В.Я. Брюсова "Умер великий Пан" и Н.С. Гумилева "Стансы": "И Аппокалипсис был здесь написан,/ И умер Пан."
Сравните: «Возможно ли это! Этот святой старец в своем лесу еще не слыхал о том, что Бог мертв». («Так говорил Заратустра» Ф. Ницше)
Не поясняет О.А. Лекманов и мандельштамовское « вы были мне тем, что некоторые называют: «друго-врагом»...» Не потому ли, что "друго-враг" отсылает к Ницше?
«Человек познания должен не только любить своих врагов, но уметь ненавидеть своих друзей.<…> Ты должен в своём друге уважать еще врага… В своем друге ты должен иметь своего лучшего врага. <…> Он – любит врагов своих… Но за это он мстит друзьям своим!.. Заратустра стал обходить друзей своих, пожимая им руки со злобой и любовью…» (КОД)
Из черновиков к «Грифельной оде» следует, что О.М. Мандельштам держал в голове так же и «Золотой кипяток» имажинистов.
Что же явилось толчком к написанию «Грифельной оды» «Река времени…» Державина, как принято у мандельштамоведов, или современная Осипу Эмильевичу поэзия?
По-моему очевидно, что О.Э. Мандельштам откликался на стихотворения Маяковского и Хлебникова и откликался не единожды. хлебниковское «копытце» Маяковского из «Ну, тащися, Сивка…» читатель найдет в мандельштомовском «Влез бесенок в мокрой шерстке…», а «Летающего пролетария» Маяковского в «Пароходике с петухами» и в «Стихах о неизвестном солдате» (в «Влез бесенок в мокрой шерстке» и в «Пароходике с петухами» имеются и телега с колесами – это уже отсылка к сивке). А само копытце, опять же из Ницше: «Моя нога – чертово копыто; ею семеню я рысцой через камень и пенек, в поле вдоль и поперек, и, как дьявол, радуюсь всякому быстрому бегу» («Так говорил Заратустра» Ф. Ницше) Характерно то, что отсылки Мандельштама к Хлебникову и Маяковскому стакнуты (парны).
Притворная или подлинная слепота мандельштамоведов иногда до того забавна (их жаль до смешного), что только плечами остается пожать, мол, что с них взять - дети.
Как пример, в «Поэтике Мандельштама» О. Ронена о сонете О.М. Мандельштама «Пешеход» читаем: «Более глубокие тематические подтексты «Пешехода» связаны с драмами Ибсена «Бранд» и «Когда мы, мертвые, пробуждаемся»<…> Вопрос поднимающегося в горы пастора Бранда «Эй, там! Кто мечет камни!» (их мечет одержимая девушка Герд, которая расскажет Бранду о ледяном храме снегов и лавин в горах, а в конце драмы своим выстрелом вызовет лавину) на уровне подтекста связывает тему «Пешехода» с темой первой строфы «Паденья»: Кто камни нам бросает с высоты? …»
Теперь читаем у Хлебникова в «Если я обращу человечество в часы…»:
«…И, когда девушка с бородой
Бросит обещанный камень…»
О. Ронен словно не знает того, что Ницше отсылает читателя к Ибсену, а Мандельштам и Хлебников - к Заратустре Ницше, но если Мандельштам только к Заратустре, то Хлебников и к Ницше, и к Ибсену одновременно – отсюда и борода у девушки.
Как филолог-профессионал О. Ронен, вроде бы, должен был знать: Ибсен и Ницше у культурного человека начала ХХ века как бы идут рука об руку - через запятую, либо объединены союзом "и": "...все преходящее только подобие; этот девиз гётевского творчества скрыто проведен и в творчестве Ибсена, и в творчестве Ницше. У Гёте этот девиз носит характер созерцания; Ницше и Ибсен всем своим творчеством..." (А. Белый "Кризис сознания и Генрих Ибсен")
"В духовной борьбе, которая в эти годы во мне происходила. большое значение имела встреча с Ибсеном и Ницше." (Н.А. Бердяев. "О рабстве и свободе человека")
Я полагаю, если что и «толкало» Мандельштама на написание стихов, то это скорее современная Мандельштаму поэзия, а произведения Державина, Тютчева, Лермонтова, Баратынского, Анненского, Надсона, Некрасова и других служили материалом и образцами для написания собственных вещей, к тому же имена Державина, Тютчева, Лермонтова маскировали источник вдохновения (творчество Ницше).
Напомню, что в мае 1922 года Мандельштам и Хлебников тесно общались (со слов Н.Я. Мандельштам одно время Хлебников чуть ли не каждый день приходил к Мандельштамам обедать. Рудаков пишет: ". Перед отъездом он [В.В. Хлебников] два раза был у Мандельштама".). Надежда Яковлевна свидетельствует, что во время пребывания у них Хлебников неизменно молчал. Неужели двум любителям подтекстов и знатоков творчества Ницше не о чем было поговорить? Даже если так, то Мандельштам все равно, как бы наверстывая упущенное, вернулся и перечитал всего Хлебникова позже.
Что-то (что?) заставило О.М. Мандельштама «учить дневник» футуриста Маяковского и будетлянина Хлебникова.
О.Э. Мандельштам заимствуя образы, ритм, строй, «музыку» у других поэтов не умел промолчать, если ему казалось, что заимствуют (воруют?) у него.
В воспоминаниях о Мандельштаме Александра Гатова есть такой эпизод: Мандельштам, слушая Маяковского
Дней бык пег.
Медленна лет арба.
Наш бог – бег…
Неожиданно проскандировал: “Дней бык пег…”
– Каждому ясно, откуда эти строки из односложных слов. Помните мое:
Кузнечиков хор спит,
И сумрачных скал сень
Мрачней гробовых плит.
Еще один пример ревнивого отношения О.М. Мандельштама к заимствованиям, эпиграмма в адрес П. Васильева.
Мяукнул конь и кот заржал –
Казак еврею подражал.
Не подражала ли мужу Н.Я. Мандельштам, когда, работая в газете “За коммунистическое просвещение”, искала и находила литературные заимствования (ритм, рифмы и интонацию) в детских стихах Корнея Чуковского? (Герштейн мемуары. С. 24).
Учитывая выше отмеченное, можете сами представить, какие чувства испытывал О.Э. Мандельштам, видя как два В.В. непочтительно обращаются с его Кумиром и общей для троицы акмеистов (Гумилев, Мандельштам, Ахматова) иконой, выводя на тучах надпись «Наш», присваивая Имя, Слово и заслуги Пророка:
"Я,
златоустнейший,
чьё каждое слово
душу новородит,
именинит тело,
говорю вам:
мельчайшая пылинка живого
ценнее всего, что я сделал!
Слушайте!
Проповедует,
мечась и стеня,
сегодняшнего дня кривогубый Заратустра!
Мы..."
(В. Маяковский "Облако в штанах")
«Поистине, слишком хорошо понимаю я знамение слов и предостережение их: мое учение в опасности, сорная трава хочет называться пшеницею!
Мои враги стали сильны и исказили образ моего учения, так что мои возлюбленные должны стыдиться даров, что дал я им.
Утеряны мои друзья; настал мой час искать утерянных мною!» («Так говорил Заратустра» Ницше.)
Открыто конфликтовать с В. Хлебниковым (к тому времени уже покойным), заявившим «я для вас звезда» и сказавшим: «Выдерну гвозди из стен, чтобы рассыпалось Я,/ великое Я,/ То надевающее перстнем ваше это солнце,/ То смотрящее через стекло слез собачонки», - Мандельштам не мог. Но О. М. Мандельштам прекрасно понимал, в чей огород бросал камни В. Хлебников. Вспомним, что Заратустра – Звезда, а его посох венчает змея, обвивающая солнце:
«Я говорю вам: нужно носить в себе хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду». ». («Так говорил Заратустра» Ф. Ницше).
«Но ученики его на прощанье подали ему посох , на золотой ручке которого была змея, обвившаяся вокруг солнца.<…>
Властью является эта новая добродетель; господствующей мыслью является она и вокруг неё мудрая душа: золотое солнце и вокруг змея». («Так говорил Заратустра» Ф. Ницше).
К слову, несмотря на ревизионизм ницшеанства, в жизни В.В. Хлебников был большим последователем Ницше, чем О.Э. Мандельштам. Мандельштам скорее почитатель, чем последователь. Ненавидевший войны, В.В. Хлебников отправился на родину Заратустры делать революцию. Это эстетика чистого действия – не на словах, а на деле. Не менее показателен другой случай, когда Хлебников оставил своего друга Дмитрия Петровского в критическом состоянии одного в степи. Из воспоминаний Д. Петровского: «Степь, солончаки. Даже воды не стало. Я заболел. Начался жар. Была ли это малярия или меня укусило какое либо насекомое — не знаю. Я лег на траву с распухшим горлом и потерял сознание…
Когда я очнулся, ночь была на исходе. Было свежо. Я помнил смутно прошлое утро и фигуру склонившегося надо мной Хлебникова. Слышу, воют чекалки. С непривычки мне стало жутко. Я собрался с силами, огромным напряжением воли встал и на пароходе добрался до Астрахани и до Демидовской.
Хлебников сидел и писал, когда я вошел к нему.
— А, Вы не умерли? — обрадованно удивленно сказал он.
— Нет.
В моем голосе и виде не было и тени упрека: я догадался в чем дело.
— Сострадание по-вашему да и по-моему ненужная вещь. Я думал, что Вы умерли, — сказал Велемир, несколько впрочем смущенный.
— Я нашел, что степь отпоет лучше, чем люди.
Я не спорил. Наши добрые отношения не поколебались.»
Столь длинное предисловие мне понадобилось для того, чтобы разгородить заторы, возведенные исследователями на подступах к «Грифельной оде» Мандельштама. Еще раз напомню о статье М.Л. Гаспарова «Природа и культура в «Грифельной оде»». О какой природе у О.Э. Мандельштама может идти речь? Это у С.А. Есенина каждая птица имеет свой голос: иволга плачет, соловей поет, дергач кричит, коростели свищут, сова кычет и пугливо голосит, крячет цапля и прочее. А кто хоть однажды слышал хор полночных птиц? Видел, как над морем летели ласточки в Египет семь тысяч верст в четыре дня? Море в семь тысяч верст – ещё та география… (Раз уж на то пошло, замечу - ласточкам в Египте вообще нечего делать). Кому, кроме О.Э. Мандельштама, могла понадобиться порция теплого куриного помета? Наверное, нам следует уяснить то, что ласточки О.Э. Мандельштама не совсем ласточки, голуби не только голуби, пчелы не просто пчелы; овцы, кони, козы не овцы, кони и козы, которых мы можем увидеть в загонах, кошарах и конюшнях, а те, которые О.Э. Мандельштам подразумевает, либо те, которых он нашел у других поэтов. То же относится к тучам, горам, родникам. Смысл произведения прояснится только если мы докопаемся до туч, гор, родников и людей тоже (!), к которым отсылает нас поэт.
Грифельная ода
Мы только с голоса поймем,
Что там царапалось, боролось...
Звезда с звездой – могучий стык,
Кремнистый путь из старой песни,
Кремня и воздуха язык,
Кремень с водой, с подковой перстень.
На мягком сланце облаков
Молочный грифельный рисунок –
Не ученичество миров,
А бред овечьих полусонок.
«Звезда с звездой» – вроде бы прямая отсылка к М.Ю. Лермонтову, но «могучий стык», подсказывает то, что «звезды» М.Ю. Лермонтова светят во времена «могучих стыков». "Штыками/ двух столетий стык/ закрепляет/ рабочая рать." (В. В. Маяковский "Марксизм - оружие, огнестрельный метод. Примеряй умеючи метод этот.") Мы уже знаем, что речь идет о поэтах В. Хлебникове, В. Маяковском и самом О. Мандельштаме. В. Хлебников и В. Маяковский уже стакнутые звезды. Вероятно, не напрасно опасалась А.А. Ахматова, что О.М. Мандельштама будут сближать с футуризмом. Если не со звездами футуризма, то с кем виделся ему «могучий стык»?
«Кремнистый путь из старой песни» - опять М.Ю. Лермонтов, однако была и другая старая песня, в которой была горная тропинка: «Тропинка, капризно извивавшаяся между камнями, злобная, одинокая, не желавшая ни травы, ни кустарника, - эта горная тропинка хрустела под упрямством ноги моей.
Безмолвно ступая среди насмешливого грохота камней, стирая в прах камень, о который спотыкалась моя нога,- так медленно взбирался я вверх» («Так говорил Заратустра» Ф. Ницше)
«Кремня и воздуха язык» - кремень – твердость, а Заратустра говорит: «Ах, люди, в камне дремлет для меня образ, образ моих образов! Ах, он должен дремать в самом твердом, самом безобразном камне!» Воздух горных вершин у Ницше означает свободу. Воздух у Ницше и у О.Э бывает разным, как и степень свободы в обществе.
«Кремень с водой, с подковой перстень» - кремень и вода, две стихии, твердая и текучая, в данном случае не противопоставляются, как не противопоставляются подкова и перстень. Подкова у Мандельштама не просто память о коне, она память о Пегасе, высекавшем искры-слова из булыжников, которые тоже слова, от удара подковы Пегаса когда-то забил ключ Иппокрены; таким образом, подкова - поэзия опирающаяся на классические традиции, аполлонического начала. Перстень, вероятно, - Перс Тень (Тень Перса), которая то и дело оказывается другом, попутчиком, собеседником О.М. Мандельштама – возможно, традиция дионисическая. «…Тень подошла ко мне – самая молчаливая, самая легкая приблизилась ко мне! Красота сверхчеловека приблизилась ко мне, как тень. Ах, братья, что мне теперь – до богов!» («Так говорил Заратустра» Ф. Ницше)
«И беден тот, кто, сам полуживой/ У тени милостыню просит» (О.М. Мандельштам).
Часто, когда Мандельштам желал говорить в полный голос, когда искал вдохновения, когда лепетал, искал свежие не затертые слова (такие как: «торопкая», загадочное слово "села") или образы, предающие его миропонимание и убеждения, он обращался к переводам Ницше. Единственный, кто без экивоков сказал о том, что Ницше – Бог О.М. Мандельштама, имя которого Мандельштам ни разу не произнес, не доверил толпе, Анатолий Ливри , (если мне то позволено, жму его честную, мужественную руку) (См. «Мандельштам в пещере Заратустры»5)
Камень, вода, тень, тень Перса – перстень входят в образный и символический строй Ницше.
Вероятно, здесь, в самом зачине «Оды», Мандельштам выражает надежду на возможность диалога различных творческих начал поэзии: аполлонического и дионисического, или различных источников поэзии: классического, народно-певучего и авангардного.
«На мягком сланце облаков/ Молочный грифельный рисунок» - прямая отсылка к тексту В. Хлебникова, от которого оттолкнулся Мандельштам.
Приятель белогривый, — знашь?
Чья грива тонет в снежных горах.
На тучах надпись «Наш»,
А это значит: готовлю порох.
Писать на облаках непрактично, Заратустра не любит облаков, они заслоняют солнце, потому и рисунок «молочный», неумелый, ниже О.М. Мандельштам дает оценку рисунку и его качественному содержанию, «грифельный» т.е. ученический.
Но!
«Не ученичество миров, /А бред овечьих полусонок.» - Хотя О.М. Мандельштам высоко ценил дар В. Хлебникова, возможно, хлебниковские игры в Мессию, Пророка и реформатора ницшеанства раздражали Мандельштама. «И вместо Я/ Стояло Мы!» «Мы», «Наш» не вписывается в индивидуализм и имморализм Ницше, как отступление от канона. «Овечьих» у Ницше означает стадных, коллективных, требующих пастуха, пастыря, но и пастыри принадлежат к овцам. «Гневно, с криком гнали они свое стало по своей тропинке, как будто к будущему ведет только одна тропинка! Поистине, даже эти пастыри принадлежали еще к овцам! <…> «Кто ищет, тот сам теряется, всякое уединение есть грех» - так говорит стадо…И когда ты скажешь: «у меня уже не одна совесть с вами», это будет жалобой и страданием.<…> Но кто же ненавистен народу, как волк собакам,- свободный ум, враг цепей, кто не молится и живет в лесах». (Ф. Ницше «Так говорил Заратустра») «Мессианство» В. Хлебникова О.М. Мандельштам еще мог вытерпеть - «я не могу говорить, когда в соседней комнате молчит Хлебников», - но В. Хлебников – Председатель Земного Шара определил в пастыри В. Маяковского и многих других поэтов и не поэтов.
Трижды Вэ, трижды Эм!
Именем равный отцу!
Ты железо молчания ешь,
Ты возницей стоишь
И слова гонишь бич<о>м
Народов взволнованный цуг.
Но «Сильные струи увлекают за собой много камней и хвороста, сильные умы - много глупых и запутанных голов» («Человеческое слишком человеческое». Ф. Ницше)
Вспомним, что в одном из вариантов вместо «овечьих полусонок» фигурировал «бред овечьей огневицы» (она же свастика).
С таким мессией Осипу Эмильевичу, по-видимому, хотелось поспорить. В черновике в конце второй строфы Мандельштам задавался вопросом: «Какой же выкуп заплатить, за ученичество вселенной?» Предлагал «Кремневых гор созвать ликей учеников воды проточной».
Волей-неволей у меня возникает мысль рассматривать «Грифельную оду» как вступительное слово к открытию Ликея «учеников воды проточной».
****
Мы стоя спим в густой ночи
Под теплой шапкою овечьей.
Обратно в крепь родник журчит
Цепочкой, пеночкой и речью.
Здесь пишет страх, здесь пишет сдвиг
Свинцовой палочкой молочной,
Здесь созревает черновик
Учеников воды проточной.
«Мы стоя спим в густой ночи…» - Спать стоя – это как некоторые травоядные животные, подвергающиеся ежесекундной опасности быть съеденными.
«Под теплой шапкою овечьей» - овечий – стадный, религиозный, нуждающийся в пастыре. У Ницше овечье противопоставляется козьему, вольному. Пока Заратустра спал, овца принялась объедать плюшевый венок на его голове «…она говорила: «Заратустра не ученый больше».(КОД)
Под шапкой, под покровами из снежного неба и видимостью невзгод Заратустра, смею предположить, и Мандельштам, прячут своё счастье от завистников и недоброжелателей. «Как могли бы они вынести моё счастье, если бы я не наложил несчастий, зимней стужи, шапок из белого медведя и покровов из снежного неба на мое счастье». ("Так говорил Заратустра" Ф. Ницше)
Взгляните с каким трудом и упорством ОМ искал согласия образов с сохранением символики: шапка, овечья, вселенная.
<2> 9а Мы стоя спим в густой ночи
10а Под теплой шапкою вселенной <…>
Правка:
10б Уткнувшись валко в вселенной
в Уткнувшись мирно в шерсть вселенной
11в Овечье небо над <…>
Окончательный текст:
9б Без шапки стоя спят одни
10г Колодники лесов дубовых <…>
В беловом варианте ОМ избавился от вселенной, которая прямо указывала на патриарха Хлебникова, Велемира (Весь Мир), всесвiт (укр.) - вселенная (Хлебников рожден на Волыни).
"10г Колодники лесов дубовых <…>" - Сравните с "А там дубовая Валга;лла..." )"О.Э. Мандельштам "Телефон") - Из черновика, можно понять, что Мандельштам описывает тех, для кого "дубовая Валгалла" не пустой звук, так как они её "колодники" - приверженцы учения, адепты.
Интерпретируя черновик М.Л. Гаспаров находит у О.М. Мандельштама «сознательные ассоциации с Нагорной проповедью» (слова «нагорный» (колокольный сад) и «им проповедует отвес» в черновике подчеркнуты). Смею предположить, что «нагорный сад» О.Э. Мандельштама отсылает не столько к Нагорной проповеди Евангелия, сколько к главе «На горе Елеонской» из «Так говорил Заратустра» - там читатель найдет и шапку и «золотой кипяток» имажинистов, упоминаемый ОМ в черновике. «И разве не должен я прятаться, как проглотивший золото, чтобы не распластали мою душу». («Так говорил Заратустра» Ф. Ницше)
«Обратно в крепь родник журчит
Цепочкой, пеночкой и речью» - отсылка к Ницше. «Я всецело сделался устами и шумом ручья, ниспадающего с высоких скал; вниз в долины, хочу я низринуть мою речь. <…>…так что, шутя, говорил он о себе самом: «Вот река, многими извивами возвращающаяся к источнику своему! <…> Жизнь есть родник радости; но всюду, где пьет отребье, все родники бывают отравлены <…> Вы принуждаете все вещи приблизиться к вам и войти в вас, чтобы обратно изливались они из вашего родника, как дары любви». («Так говорил Заратустра» Ф. Ницше).
В одном из вариантов черновика «Грифельной оды»:
37г Теперь кто за руку возьмет
38б Старейшину слепцов зеленых<,>
г Шумящих волн слепцов зеленых
д [Растущих] волн слепцов зеленых
Сравните с ницшевым: «…Но кем бы ты ни был или кем бы ни хотел быть, о Заратустра, тебе не долго оставаться здесь наверху, - твой челн скоро не будет лежать на суше!.. Волны вокруг горы твоей,- отвечал прорицатель,- все поднимаются и поднимаются, волны великой нищеты и печали…» («Так говорил Заратустра» Ф. Ницше), сопоставьте с хлебниковскими:
«…И с ужасом
Я понял, что никем не видим,
Что нужно сеять очи,
Что должен сеятель очей идти!»
(«Одинокий лицедей»)
«…Пеночка зеленая. Прынь, пцирэб, пцирэб!
Пциреб, сэ, сэ сэ!»
«Мудрость в силке (утро в лесу)»
«Здесь пишет страх, здесь пишет сдвиг
Свинцовой палочкой молочной».
Страхи по Ницше возникают, когда человек всматриваясь в себя, открывает бездну, тягу к самоуничтожению, истину: «Беспощадность мысли есть часто признак беспокойного внутреннего настроения, которое жаждет оглушения» («Человеческое слишком человеческое» Ф. Ницше)
«Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя» («По ту сторону добра и зла» Ф. Ницше)
Из человеческих страхов возникают культура, науки, религии и государства. Государство же испытывает страх перед духовным развитием «…установленное государственным законом воспитание должно быть обязательным для всех поколений и удерживать их на одном уровне». («Человеческое слишком человеческое» Ф. Ницше) Еще один источник страха по Ницше: «Вверх идет наш путь, от рода к другому роду, более высокому. Но ужасом является для нас вырождающееся чувство, которое говорит: «все для меня». («Так говорил Заратустра» Ф. Ницше) – отсюда «сдвиг» - «Мы» вместо «Я», «Наш» вместо «Мой».
«Здесь созревает черновик
Учеников воды проточной»
Отсылка к В. Хлебникову: «Баграми моров буду разбирать старое строение народов,/ Чернилами хворей буду исправлять черновик…<…> чтобы рассыпалось Я…» и т.д.
Проточная вода, родник, озеро, плуг, молот, камень, звезда… – другие имена Заратустры, его слов, его души.
***
Крутые козьи города,
Кремней могучее слоенье;
И все-таки еще гряда –
Овечьи церкви и селенья!
Им проповедует отвес,
Вода их учит, точит время,
И воздуха прозрачный лес
Уже давно пресыщен всеми.
«Крутые козьи города,
Кремней могучее слоенье;
И все-таки еще гряда –
Овечьи церкви и селенья!» - Крутые козьи города – горы, место людей вольных, козопасов, от которых ученые отличаются только культурой. «…Надо жить на горах. Блаженными ноздрями вдыхаю я опять свободу гор! Наконец мой нос избавился от запаха всякого человеческого существа!» («Так говорил Заратустра» Ф. Ницше) Но уже за следующей грядой обитают жители, сбившиеся в овечье стадо.
«Им проповедует отвес,
Вода их учит, точит время,
И воздуха прозрачный лес
Уже давно пресыщен всеми.»
Отвеса у Ницше я не нашел. У О.М. Мандельштама «отвес» появляется в "Notre Dam", затем в «Нашедшему покову» (Пиндарский отрывок): «…Под соленой пятою ветра устоит отвес…»
У Ницше есть: «Дальше себя должен ты строить, Но сперва ты должен сам быть построен прямоугольно в отношении тела и души» и: «Но кто открыл землю «человека», открыл также землю «человеческое будущее». Теперь должны вы быть мореплавателями, отважными и терпеливыми!
Ходите прямо вовремя, о братья мои, учитесь ходить прямо! Море бушует: многие нуждаются в вас, чтобы снова подняться». «Так говорил Заратустра» Ницше.
Призыв «учитесь ходить прямо» перекликается скорее с «Пиндарским отрывком» О.М. Мандельштама (и там и там море, мореплаватели, снаряжение кораблей).
Проповедующий отвес в «Оде» может быть и символом безыскусности, бессобытийной жизни филистера, где обыденность монотонных повторений, обусловленных циклами природы, - единственно возможный способ существования. Но горы и вода учат.
«С помощью гор должен учиться строить познающий! <…> Медленно течет жизнь всех глубоких родничков: долго должны они ждать, прежде чем узнают, что упало в их глубину.» («Так говорил Заратустра» Ф. Ницше)
«И воздуха прозрачный лес уже давно пресыщен всеми» (О.Э. Мандельштам) - «Бесчисленны эти маленькие, жалкие люди; и не одному уже гордому зданию дождливые капли и плевелы послужили к гибели.
Ты не камень, но ты стал уже впалым от множества капель, Ты будешь еще изломан и растрескаешься от множества капель. <…> Ну что ж, я не хочу этого неба лишних людей! Нет, не надо мне их, этих спутанных небесной сетью зверей!» («Так говорил Заратустра» Ф. Ницше)
***
Как мертвый шершень возле сот,
День пестрый выметен с позором.
И ночь-коршунница несет
Горящий мел и грифель кормит.
С иконоборческой доски
Стереть дневные впечатленья
И, как птенца, стряхнуть с руки
Уже прозрачные виденья!
«Как мертвый шершень возле сот,
День пестрый выметен с позором.» - Если мертвый, то отчего О.Э. Мандельштаму понадобилось покрыть шершень-день ещё и позором, ведь «мертвые сраму не имут»? Я усматриваю здесь личный мотив – сведение счетов с имажинистом Вадимом Габриэлевичем Шершеневичем и имажинизмом вообще. С мая 1919 по апрель 1920-го года В.Г. Шершеневич был , что называется на коне: делил председательское кресло с В.Я. Брюсовым в Всероссийском союзе поэтов.
Но его лидерство, пребывание «у сот» не было безоблачным.
Поэт Иннокентий Аксенов, рецензируя сборник стихов В.Г. Шершеневича «Лошадь как лошадь» (1919), не постеснялся определить Шершеневича как «тип, подлежащий ликвидации и интересный исключительно с последней точки зрения».
В ноябре 1919 Вадим Шершеневич был арестован за близость с анархистами, после ходатайств Есениа, Мариенгофа и жены Шершеневича, В. Шершеневич был отпущен, но дело не закрыли.
В марте 1921-го Луначарский в статье «Свобода книги и революция» возмутившись выступлениями имажинистов, обрушился на них со всей мощью своего влияния и авторитета.
21 июня 1922 года ГПУ открыло уголовные дела на Шершеневича, и Ройзмана.
В то же 1922 году в личной жизни Шершеневича разразилась катастрофа.
«Вадим полюбил артистку необычайной красоты, обаяния, ума - Юлию Дижур, - вспоминал Ройзман. - Она ответила ему взаимностью. Когда он познакомил меня с Дижур, я от души поздравил их, понимая, что они станут мужем и женой. Но вот Дижур повздорила с Вадимом, и он ушел от нее, заявив, что никогда не вернется он хотел проучить ее. Она несколько раз звонила ему по телефону, но он не поддавался ее уговорам, и она выстрелила из револьвера себе в сердце. Почти все стихи, как и последние книги Вадима, посвящены памяти Юлии.»
После этого Шершеневич оставил поэзию и ушел в театр.
В 1925 году покончил с собой С.А. Есенин. В 1926-ом распалась группа имажинистов.
У О.Э. была причина злорадствовать неудачам В.Г. Шершеневича и имажинистов - пикировки с Мариенгофом, Есениным и вызов на дуэль В.Г Шершеневича 4 апреля 1921 года.
История с дуэлью вкратце такова. После того как В.Г. Шершеневич, приревновав О.Э. Мандельштама к актрисам, в присутствии гардеробных дам потрепал О.Э. Мандельштама в фойе Камерного театра, тому ничего не осталось, как призвать Шершеневича к барьеру. Но секундант Шершеневича В. Кусиков отнесся к своим обязанностям несерьезно и куда-то пропал, а С.А. Есенину, взявшемуся его заменить, секундантом О.Э. Мандельштама В. Ковалевским в секундантстве было отказано. Так, не получив удовлетворения, О.Э. Мандельштам со своими секундантами, соблюли формальные процедуры, дополнив их бюрократическими, как-то: составлением протокола о поведении Шершеневича, - зато теперь они имели повод предать широкой огласке трепку О.Э. Мандельштама В.Г. Шершеневичем и последующие за ней события.
Еще в 1922 году, определяя судьбу имажинистов, О.М. Мандельштам "выметает" их, "как бумажный сор", т.е. сходными словами (других не нашлось): "...представители московской метафорической школы, именовавшие себя имажинистами, выбивавшиеся из сил, чтобы приспособить язык к современности, остались далеко позади языка, и их судьба - быть выметенными, как бумажный сор." ("О природе слова" (1922 г.))
«И ночь-коршунница несет
Горящий мел и грифель кормит».
Когда шершень-имажинист и пестрый день имажинизма выметены с позором, настает час идей, вдохновленных творчеством Ницше. В корШунНИЦе содержится почти полная анаграмма Ницше.
«Горящий мел» необычный образ, если не держать в уме: «Час, когда вы говорите: «В чем моя справедливость! Я не вижу, чтобы был я пламенем и углем. А справедливый – это пламень и уголь!» («Так говорил Заратустра» Ницше.)
(Кстати, И. Бродский на Мандельштамовской конференции в Лондоне высказался в том духе, что сравнение с углем "Когда б я уголь взял для высшей похвалы" в "Оде Сталину" принижает и оскорбляет образ Вождя. Но! У Мандельштама своя символика и, как мы с вами, читатель, выяснили: "справедливый - это уголь и пламя!")
«С иконоборческой доски
Стереть дневные впечатленья
И, как птенца, стряхнуть с руки
Уже прозрачные виденья!»
В этих четырех строках ОЭМ окончательно отбрасывает юношеские взгляды и надежды, которые рассеиваются, становятся прозрачными. В подтверждение этого предположения – пронзительный образ птенца, которого стряхнули с руки. «Чтобы меня убить, душили вас, вы певчие птицы моих надежд! <…> …вы были все, чем я владел и что владело мною,- и потому вы должны были умереть молодыми и слишком рано! <…> …то были вы, чья кожа походит на нежный пух, и еще больше на улыбку, умирающую от одного взгляда на нее!» («Так говорил Заратустра» Ницше.)
***
Плод нарывал. Зрел виноград.
День бушевал, как день бушует.
И в бабки нежная игра,
И в полдень злых овчарок шубы.
Как мусор с ледяных высот –
Изнанка образов зеленых –
Вода голодная течет,
Крутясь, играя, как звереныш.
«Плод нарывал. Зрел виноград.
День бушевал, как день бушует». (О.М. Мандельштам)
«Плоды падают со смоковниц, они сочны и сладки; и пока они падают, сдирается красная кожица их. Я северный ветер для спелых плодов.
Так, подобно плодам смоковницы, падают к нам эти наставления, друзья мои; теперь пейте их сок и ешьте их сладкое мясо! Осень вокруг нас, и чистое небо, и время после полудня. <…> Да буду я готов и зрел в великий полдень: готов и зрел, как раскаленная до бела медь, как туча чреватая молниями, как вымя, вздутое от молока. <…> О душа моя, всякое солнце изливал я на тебя, и всякую ночь, и всякое молчание, и всякое томление – ты вырастала предо мной, как виноградная лоза.
О душа моя, обильна и тяжела ты теперь, как виноградная лоза со вздутыми сосцами и плотными темно-золотистыми гроздьями.»
(«Так говорил Заратустра» Ницше.)
«И в бабки нежная игра» (О.М. Мандельштам)
Сравнение с игрой в кости одно из любимейших Заратустрой: «И как меньший отдает себя большему, чтобы тот радовался и власть имел над меньшим, - так приносит себя в жертву и больший и из-за власти ставит на доску – жизнь свою.
В том и жертва великого, чтобы было в нем дерзновение, и опасность, и игра в кости насмерть. <…>
Также в поддельные кости умеют они [ученые] играть; и я заставал их играющими с таким жаром, что они при этом потели.<…>
Гремя словами и игральными костями, дурачу я тех, кто торжественно ждет, - от всех этих надсмотрщиков должна ускользнуть моя воля и цель. <…>
…ибо земля стол богов, дрожащий от новых творческих слов и шума игральных костей». («Так говорил Заратустра» Ницше.)
«И в полдень злых овчарок шубы.» (О.М. Мандельштам)
Из черновика «Грифельной оды»:
13и И спит овчарок патриарх
14ж В молочной виноградной речке
13к И трех овчарок патриарх
14з Стоит на виноградной речке
13л Спит <трех овчарок патриарх>
Сравните: «И вот солнце томит его, и собаки лижут его пот; но он лежит здесь в своем упрямстве и предпочитает томиться жаждой – <…>
Оставьте его лежать, пока он сам не проснется, пока он сам не откажется от всякой усталости и от всего, чему учила усталость в нем!
Только, братья мои, отгоните от него собак, ленивых проныр и весь шумящий сброд –
- весь шумящий сброд людей «культурных», который лакомиться потом героев! – » («Так говорил Заратустра» Ницше.)
Ницше писал о Шопенгауэре, в черновике О.Э. Мандельштам транспонирует спящего патриарха на В.В. Хлебникова. Здесь, пожалуй, уместно вспомнить отрывок из «Второй книги» Н. Мандельштам: «После смерти Хлебникова в Москве появился предстатель, обвинявший Маяковского в сплошном плагиате у Хлебникова. Он ходил из дома в дом и бессвязно кричал о плагиате. Мандельштам пытался разубедить и остановить, но убедился, что ничего втолковать ему нельзя, и просто выставил его. И мы тогда поняли, что безумие заразительно — один безумец попросту передает эстафету другому. Содержание бреда изменчиво, но огонек безумия сохранен и продолжает гореть.»
«Как мусор с ледяных высот –
Изнанка образов зеленых –
Вода голодная течет,
Крутясь, играя, как звереныш.» (О.М. Мандельштам)
«В потоке. Сильные струи увлекают за собой много камней, хвороста, сильные умы много глупых и запутанных голов». («Человеческое, слишком человеческое» Ф. Ницше)
Вновь образы незрелого, неверно понятого, вывернутого наизнанку, но голодного до знаний, однако для которого знакомство с подлинно глубоким философским учением всего лишь забава звереныша, игра.
А как должно быть по канону?
«Землетрясение открывает новые родники. При сотрясении старых народов вырываются новые родники.
И кто тогда восклицает: «Смотри, здесь единый родник для многих жаждущих, единое сердце для многих томящихся, единая воля для многих орудий»,- вокруг того собирается народ, т.е. много испытующих.
Кто умеет повелевать, кто должен повиноваться – это испытуется там. Ах, каким долгим исканием, удачей и неудачею, изучением и новыми попытками!
Человеческое общество: это попытка, так учу я, - долгое искание; но оно ищет повелевающего.» («Так говорил Заратустра» Ницше.)
В строфе «Плод нарывал. Зрел виноград…» через образный строй «Так говорил Заратустра» Ницше О.М. Мандельштам описывает период революционных надежд и начинаний поэтов (примерно 70 лет) как один день, - пользуясь словами Шарля Кро, «росток, расцвет, распад…»
***
И как паук ползет ко мне –
Где каждый стык луной обрызган,
На изумленной крутизне
Я слышу грифельные визги.
Ломаю ночь, горящий мел,
Для твердой записи мгновенной.
Меняю шум на пенье стрел,
Меняю строй на стрепет гневный.
«И как паук ползет ко мне –
Где каждый стык луной обрызган» (О.М. Мандельштам)
«И этот медлительный паук, ползущий при лунном свете» («Так говорил Заратустра» Ницше.)
«На изумленной крутизне
Я слышу грифельные визги.» (О.М. Мандельштам)
«Они удивляются, что я не желаю оттачивать и накачивать их ум; как будто им мало еще учеников, тонких, чей голос скрипит, как грифель по аспидной доске!» («Так говорил Заратустра» Ницше.)
«Ломаю ночь, горящий мел,
Для твердой записи мгновенной.»
Не нуждается в толковании.
«Меняю шум на пенье стрел,
Меняю строй на стрепет гневный.» (О.М. Мандельштам)
«Вы не орлы – оттого и не испытывали вы счастья в испуге духа. И кто не птица не должен парить над пропастью. <…>…тогда он вопросительно взглянул на небо, ибо услышал над собою резкий крик орла своего. «Ну что ж! – крикнул он в вышину. – Это нравится мне, это подобает мне». <…>
…но тут случилось, что он вдруг почувствовал себя как бы окруженным множеством птиц, летавших вокруг него, - шум от такого множества крыльев и давка над головою его были так велики, что он закрыл глаза. И поистине, на него спустилась как бы туча из стрел, которые сыплются на нового врага. Но здесь это была туча любви, спускавшаяся на нового друга.» («Так говорил Заратустра» Ницше.)
Здесь тоже все просто, некоторого пояснения (еще раз) требует «меняю строй». «Ах, как дурно звучат слова «добродетель» в их устах! «И когда они говорят: «Мы правы вместе», всегда это звучит как: «Мы правы в мести!» («Так говорил Заратустра» Ницше.)
***
Кто я? Не каменщик прямой,
Не кровельщик, не корабельщик,–
Двурушник я, с двойной душой,
Я ночи друг, я дня застрельщик.
Блажен, кто называл кремень
Учеником воды проточной.
Блажен, кто завязал ремень
Подошве гор на твердой почве.
«Кто я? Не каменщик прямой,
Не кровельщик, не корабельщик,–
Двурушник я, с двойной душой,
Я ночи друг, я дня застрельщик.» (О.М. Мандельштам)
Здесь у меня возникает искушение убрать отрицание «не», чтобы прочитать: я камень, я кровь, я корабль… Но оставлю домыслы, итак «двурушник с двойной душой», потому что если: «…кто-нибудь совершенно серьезно сказал бы, что поэты слишком много лгут; он был бы прав – Мы лжем слишком много.
Мы знаем слишком мало и дурно учимся, поэтому и должны мы лгать. <…> Ах, есть так много вещей между небом и землей, мечтать о которых позволяли себе только поэты. <…> Поистине, самый дух их [поэтов] павлин из павлинов и море тщеславия!» («Так говорил Заратустра» Ницше.)
Мандельштам называет себя другом ночи, когда можно «пировать, взяв на прикус серебристую мышь», и застрельщиком дня будущего.
«Блажен, кто называл кремень
Учеником воды проточной.»
И камень, и проточная вода (река, родник) другие имена Перса Заратустры. Его учение подобно реке, камень – слову.
«Я всецело сделался устами и шумом ручья, ниспадающего с высоких скал; вниз в долины, хочу я низринуть мою речь. <…>
Ах, люди, в камне дремлет для меня образ, образ моих образов! Ах, он должен дремать в самом твердом, в самом безобразном камне! <…>
О, Заратустра, насмешливо отчеканил он [карлик], - ты камень мудрости! Как высоко вознесся ты, но каждый брошенный камень должен упасть!
О, Заратустра, ты камень мудрости, ты сокрушитель звезд! Как высоко вознесся ты, - но каждый брошенный камень должен – упасть!
Приговоренный к самому себе и к побиению камнями: о Заратустра, как далеко бросил ты камень, - но на тебя упадет он».
(«Так говорил Заратустра» Ф. Ницше.)
«Блажен, кто завязал ремень
Подошве гор на твердой почве.» (О.М. Мандельштам)
«Кто же должен некогда прийти и не может не прийти? Наш великий Хазар, наше великое далекое Царство Человека, царство Заратустры, которое продолжится тысячу лет.
Далеко ли еще эта «даль»? что мне до этого! Она оттого не пошатнется – обеими ногами крепко стою я на этой почве.
- на вечной основе, на твердом вековом камне, на этой самой высокой, самой твердой первобытной горе, где сходятся все ветры, как у грани бурь, вопрошая: где? откуда? куда?» («Так говорил Заратустра» Ницше.)
Здесь уместно сравнить, как обыграл «играя, как звереныш» великий Хазар (тысячелетнее царство) В.В. Хлебников.
Я и Россия
Россия тысячам тысяч свободу дала.
Милое дело! Долго будут помнить про это.
Я снял рубаху,
И каждый зеркальный небоскреб моего волоса,
Каждая скважина
Города тела
Вывесила ковры и кумачевые ткани.
Гражданки и граждане
Меня – государства
Тысячеоконных кудрей толпились у окон.
Ольги и Игори,
Не по заказу
Радуясь солнцу, смотрели сквозь кожу.
Пала темница рубашки!
А я просто снял рубашку –
Дал солнца народам Меня!
Голый стоял около моря.
Так я дарил народам свободу,
Толпам загара.
***
И я теперь учу дневник
Царапин грифельного лета,
Кремня и воздуха язык,
С прослойкой тьмы, с прослойкой света;
И я хочу вложить персты
В кремнистый путь из старой песни,
Как в язву, заключая в стык –
Кремень с водой, с подковой перстень.
Последняя строфа, кроме означения адресата - «Сивка», не несет ничего нового. Все, что в ней содержится, я уже разобрал.
В заключение приведу из черновика строки-признания, можно сказать крик души О.Э. Мандельштама
И никому нельзя сказать
Еще не время: после после
Какая мука выжимать
Чужих гармоний водоросли
___________________________________________________________
1 https://rvb.ru/philologica/02/02gasparov.htm
2 An approach to Mandelshtam. Jerusalem. 1983
3
4
Продолжение будет
Грифельная ода путь к очевидности
© Copyright: Аскольд 2, 2020
Свидетельство о публикации №220111401052
Свидетельство о публикации №220111401052
Рецензии