2

Время…

Что ты будешь делать тогда, когда время зарежет смысл?
Проникай в мою шкуру, стань моими костями, если хочешь рискнуть, можешь даже залезть ко мне в голову. Лишь бы потом не жалеть. Но для начала тебе нужен ответ. Что же ты сделаешь, когда время предстанет единым, предстанет перед тобою тягучей и всепоглощающей серой слизью, станет обителью мрака, обителью твоего одиночества?

Вот теперь я вскрываю конверт. От низа живота. К груди.

Крупные глотки ледяного энергетика щиплют язык. Когда солнце будет проглочено, оно станет гигантским комом, будто еще не дошло до утробы. Но так будет легче, смотреть на мир расширенными зрачками чуть легче. Нужно идти на пробежку.
Нет, ты не подумай. Меня вряд ли рискнешь назвать сторонником здорового образа жизни, просто на то есть другие причины. Иногда твоих легких должно хватать чуть на дольше, чем у заплывших жиром гуляк. Но только не слишком. Потому что чем больше времени ты тут гниешь, тем с большим давлением оно жмет на твою черепушку. И она точно треснет. Уж мне ли не знать. Иногда даже Косая пахнет духами, когда в тебе копошатся черви. Но меня не коснется, не суждено мне терзаться. Я же все-таки наркоман. Наркоман на пробежке.
Брадикардия, брат, когда-нибудь меня сложит брадикардия. Или срубит инфаркт. Или вздернет инсульт. Когда-нибудь ниточка нервов в моем правом полушарии перестанет сверлить мозги из-за стресса и самозагона, и затемнит своим пятнышком снимок. А пока нас жрет время. И я жру даже горькие кофейные зерна вместо жвачки. Я мало сплю, сижу на кофеине, как-то раз даже жрал с ним таблетки. Я вернусь домой и залью в себя еще банку, потому что давно не торкает. С нервняка закурю сигарету, потуплю две минуты на огонек и брошу догнить к окуркам. Да я сам тут окурок, пойди найди хлеще. Хочу ли я спать? Нет, дружище, наверное, мне просто охота убиться. Поэтому после гантелей идут подтягивания и отжимания, поэтому я корчусь от боли в брюхе, когда стонет пресс. Боже мой, время полпятого, а мне все еще нет спасения. Я когда-то молился тебе, но ты мне ничем не помог. Даже я сам себя не вытащил, а тащить больше некому. У меня к стенке прибит боксерский мешок, и теперь я луплю его со всей дури, пока не опустятся руки. Ведь сегодня в форме, а завтра на месте мешка будет кто-то другой, и он вряд ли уж будет в форме. В этом весь смысл.

Но нет. Доподлинный смысл не там. Я ведь многослойный, куда многослойней торта в твоем холодильнике. И между всей этой вот гадостью и забиваются, забиваются и точат меня голоса моих чертовых мыслей. А я делаю все, чтобы это в себе заткнуть. Вот и все, понимаешь? Я всю свою паршивую жизнь только и делаю, что пытаюсь заткнуть в себе эти дыры, а во мне только боль и холод. Я глушил свои чувства. На этих окраинах я умолял себя, каждый день заставлял ничего не испытывать. Особенно эту мерзкую давку сердца в груди. Заставлял, но не вышло. Может, именно это и делает нас живыми, но я за всем этим живым себя так и не чувствовал. А время идет и давит, и тебе либо ускорить, либо выпасть из этого. Поэтому ты привязываешься к катализаторам, мелочам, триггерам. Мы все тут сидим на кофеине, никотине, алкоголе, таблетках, спорте, музыке, вышивании, зашивании, выбивании, выблевании, кино, мультиках, сериалах, коллекционировании, книгах, растениях в горшках, куда более веселых растениях в горшках. Мы сами тут овощи, которые варят с себя молоко, зажимают нос и глотают. Даже работа своего рода наркотик, даже трудоголики наркоманы. И любовь эта - тоже наркотик, которого я не достал. Но сути дела не меняет. Я наркоман. И понимай ты это, как тебе нравится. Кому-то нравится, но не понять. Кому-то не нравится и не понять. А кому-то понять, но не нравится.
И вот я плетусь в ванную, трясущимися руками протираю рожу холодной водой. Но механизм внутри нас работает как часы. Механизм тебе говорит: «Помни о том, кто ты есть». А ты хотел забыть – не забудешь. И как назло из шкафчика выпадает пластиковая банка пилюлек разного рода. А хуже другое. Хуже лишь заряженный ствол на полке. Которым ты чешешь у уха, чешешь и чешешь, чешешь и чешешь, а оно там свербит и свербит, свербит и свербит. У меня так когда-то в истерике лились слезы, только слез не осталось, только истерика.
И я судорожными своими губами молил небеса о помощи. Но ведь и сам я себе не помог.

А потому я выбирал из трех зол меньшее. Большим был я. Еще более большим был я, который меня от себя защитить не смог. Этот вообще был контужен наглухо. А третье я уже проглотил и запил, развалившись в пустой ванне. И это зло было тоже не меньшим. Дело тут не в размере, не в форме. Дело в пропорциях, которые в тебе переливаются туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда.

Человек и правда часы. Песочные только.

И за все это время ты просто сидишь в своей колбе и ждешь, когда же она к черту треснет.