3

Да чего же ты грузишь-то так…

Каждый раз тебе становится только хуже. И каждый раз после этого ты вновь ползешь на пик смертельных горок со словами: «А ведь все-таки было неплохо». Но это так не работает, плохо было всегда. Просто благодаря этому ты умираешь и рождаешься заново. Все субъективно конечно, зависит от психики и состояния, но лично я каждый раз проходил через ад. В кромешную тьму и обратно. И так ты якобы становишься сильнее. Но ничего ты на самом деле не строишь, а просто в очередной раз убиваешь себя. Иногда более изящно, иногда гораздо вульгарнее. Каждый раз что-то новое, хотя базис один и тот же.

Мое онемевшее тело – просто новая куртка, из которой я вылезу, а затем снова влезу, и позже к нему привыкну. Уже который раз повторяется, но который – я сосчитать не смогу. Вот так ты и режешь время, стопоря его в жижу, пока то же самое время режет в себе тебя. Язык тоже ватный, еле ворочается. А перед глазами я вижу ад, вижу ад своих мыслей. Вижу, как мне там страшно, вижу, но ничего не чувствую. Ибо я теперь вакуум, вездесущий и проникающий, и пропускающий в себя суть этого бытия.

С душа капля за каплей падает на меня свинцовый груз, а голова моя сейчас как воздушный шарик. Его вот-вот пробьет, и он лопнет, но я даже жду этого. Жду и не чувствую. Пропускаю через себя, но не чувствую. Даже пальцем пошевелить не могу, но мне это кажется. На самом деле, мне просто не хочется. Напоминает древнюю китайскую пытку. И знаешь, а мне даже нравится. Я, скорее всего, потом выблюю все в раковину, и меня будит крутить там, пока мне харкать будет нечем, может быть я даже умру, но я ни о чем не жалею, я успел пожалеть и отпустить уже многое. Больной на голову, да, но я так тяготел к искусству.

А разве все это дерьмо было похоже на искусство? Понятия не имею, откуда мне знать. На этот вопрос ответа не существует. Для меня не существует. Для меня существует либо чувство, либо его отсутствие. Ты не называешь, ты чувствуешь. Я так любил музыку. Даже эти капли, проникающие сквозь меня в моей же голове, порождали симфонию, которою я был пропитан до самых мельчайших клеток души. Состоит ли душа из клеток? Есть ли она? Разве это важно? Моя душа всегда была в клетке – и вот именно это для меня было важным. Отбери у человека все, отбей ему голову, оставь овощем, но даже тот мрак внутри, который ему останется – он и в этом узрит искусство. Мы променяли это на хабальство и мерки для того, чего нам было не в силах измерить.

Я лицезрел свою жизнь лишь так. Лишь на этой вот тонкой кромке между полетом и падением в свою смерть. И даже когда у меня не осталось ни человека, ни человечности, ни сердца, ни крика его в груди, только искусство позволяло мне сохранить память об этом. Ты найдешь в себе точку возврата, откатишь систему назад, и тебе не нужно учиться понимать. Нужно учиться чувствовать. А мы не умели. Нас не учили. А потом я вообще понял, что этому нельзя научить.

Оно либо есть, либо его нет.

Ты либо есть, либо тебя нет.

А меня тут за долгие годы и вовсе не существовало, ты даже не воздух.
Но если и есть в мире еще один воздух, то воздухом нашим стать суждено искусству.