Лала Румяная и Василёк Полевой

Глава I  ЧУдный сон


Эпиграф: - Скучаю я, по той себе, что влюблена была в тебя…

Вместо предисловия: - Влюбленность – сметающий пожар, вспышка взрыва.

 Влюбляться не значит любить. Влюбиться можно в красоту, но полюбить - лишь только душу.
    Уильям Шекспир


      Над Панским лесом сиял последний луч солнца. Ветер выл, мрачные облака летели,  лесное озеро, на берегу которого стояла хижина, вздымалось. Из трубы хижины вылетал дым и разносился бурным ветром. На пороге уединённой хижины сидела старуха. Потусклый взор её неподвижно устремился на волны. Задумчиво склонила она голову, как лунь седую. Её длинные волосы, всклокоченные ветром, развевались. Часто глубокие вздохи теснили её грудь. И в этой круговерти и мути стихии затрепетал её голос-песня:

«Шумите, шумите, осенние ветры, ...

Обнажайтесь холмы, обнажайтесь дубравы!

Подымайся лист изсохший и стелись на полях васильковых.

Стелитесь, густые туманы, над ними.

Улети, сокройся, весёлое лето,

Как улетело и скрылось моё счастье!...»

        Давно белеет зима на главе старухи, давно исчезла румянность её лица, и охладевшая кровь не волнуется. Она, словно, берёза разбитая стрелой молнии , нет жизни и радости в её сердце, увядшем, как лист осенний. И губы её сухие шепчут горестно:

- Пронеслось оно – пронеслось и сокрылось моё счастие! Радость дней моих улетела, как дым, унесённый ветром... Где ты, любимец души моей? Сокрылся , Василёк ты мой, как ясные дни лета...  Я, Лала твоя - Звезда рубиновая, как ты меня величал, догораю без тебя, истлеваю, как полено в последнем  костре нашей любви. ... Без тебя, Василёк ты мой ненаглядный, мне вся жизнь никчему. Лишь только боль воспоминаний теснит мне грудь. Печаль, как туман, покрывает меня своим мраком. Увядаю в горестном одиночестве. Кто, кроме тебя, прольёт отраду на изсохшее сердце моё?...

        Долго, уныло задумавшись сидела старуха и слушала свист ветра. Наконец встала и ушла в хижину. Яркий огонь, пылавший в очаге печи, освещал стены, почерневшие от дыма, и багровое сияние проливалось сквозь узкое окно и щели худой двери на мрачную зелень и кустарники вокруг убогого жилища. Старуха придвинула ветхий табурет к огню и начала греть свои руки. Она была задумчива, молчание царствовало в хижине, только изредка прерывалось оно шумом ветра и печальной трелью сверчка. Под тепло огня смежились её глаза.

        И видится ей дивный сон. Вдруг послышался шорох... В окошко застучало и послышался голос: - «Впустите странника, потерявшего дорогу!» - Вся внутренность старухи содрогнулась, голос  незабвенный, милый, поразил слух её. Со всей живостью молодых лет, она бросилась к двери, оттолкнула её – и юноша, «величественный как Бог», представился её взорам. Изумлённая, долго не могла она произнести ни одного слова, и быстрыми глазами смотрела на пришельца.

- Позволь, добрая отшельница, - сказал юноша таким голосом, от которого запылала вся душа старухи, - позволь провести ночь в твоей хижине. Я заблудился, на дворе темно и холодно.

- Благословляю приход твой, молодец! Войди, согрейся. Никогда ещё голос человека не придавал мне столько радости, как твой. Давно сердце моё не трогалось так как сейчас. Благословляю тебя, молодец!

Пришелец кинулся обнимать её с таким живым чувством, искренним чувством, что старуха-отшельица на минуту забылась – вообразила себя в объятиях милого её юности.

- Сядь к огню, добрый юноша. - сказала она. – Ты устал и голоден. Мой ужин прост, не обессудь.

        Старуха приготовила ужин из плодов лесных и сушёной рыбы, разостлала на полу медвежью полсть  и сказала своему гостю: - Вот всё, чем богата моя хижина. Утоли свой голод и успокойся.

        Пришелец поблагодарил её, насытился, пожелал ей доброй ночи, и бросясь на медвежью полстину, скоро заснул глубоким сном.

        Старуха сидела задумавшись над спящим. Душа её была в волнении, сладкие, долго молчавшие струны в ней, оживились. Очарованный взор её не мог отвратится от спящего полубога, перед ней простёртого. Его лицо выразительное, запечатлённое добродушием, его взгляд быстрый, пылающий, тёмнорусые волосы, мягкие как руно, и кудрями по плечам разсыпанные, высокая грудь, нежный и мужественный голос – всё вместе производило неизъяснимое действие над сердцем старухи. Тёмное воспоминание минувшего погружало её в тихую меланхолию. Казалось, что все протекшие радости и горести заключены в одном очаровательном образе, в образе пришельца, который так безмятежно спит у ног её. Она пожирала его глазами, сердце её трепетало, и слёзы градом катились.

        Время быстро и неприметно мчалось. Огонь в очаге погас, мерцали одни уголья, и бледным, трепещущим блистанием озаряли мрачную хижину – то гасли, то опять оживлялись – наконец всё исчезло. Глубокая тьма и безмолвие воцарилось, и погружённая в мысли старуха ничего не чувствовала. Душа её летала над безднами протекшего.

        Вдруг мелькнула заря, старуха опомнилась, осмотрелась – гость ещё спал, но утро уже цвело на восточном небе и ночь стремилась к западу. Она вышла из хижины – всё блистало, всё было великолепно. Не осталось ни одного следа ночной непогоды. Утихшее озеро алело, берега, озарённые и спокойные, изображались в нём, как в зеркале, и трепетали, как скоро мгновенный ветерок пролетал и к ней прикасался. На востоке царило солнце, голубые отдалённые поля ржи средь которой благоухали васильки, были покрыты светлым, прозрачным туманом.

Конец первой главы повести (легенды) о любви «Лала Румяная и Василёк Полевой»