А виновата ты лишь в том, что мама хочет кушать 23

Глава 23

Дни стояли очень жаркие и засушливые. Дожди были грозовые и очень редкие. Земля трескалась большими широкими бороздами. Чтобы напоить свои огороды, надо было вставать ночью и ловить воду, так как днем воды никогда не было. За питьевой водой мы с дедушкой ходили каждое утро в соседнее село. Нам нужно было пройти через мостик, тонкий и качающийся, а я очень боялась высоты и неустойчивых качающихся мостиков, подвешенных над водой, но все равно шла. Потому что дедушка шел впереди. С ним было не страшно. И всегда интересно.

Мы приносили воду - дедушка две больших канистры, а я литровую бутылочку. И ставили их рядом с маленьким белым ведерком, в которое бабушка складывала свежие домашние яйца. Их можно было пить сырыми, но я тогда не понимала ни вкуса, ни пользы сырых яиц и мне, как правило, делали очень вкусный омлет. Или жарили домашнюю курочку. Головы курочкам рубила обычно бабушка. В загороде даже стоял специально предназначенный для этого пень и в нем топор. Потом она обдавала курочку кипятком и оставляла в миске. И пока курочка была горячая нужно было успеть ее ощипать. Мы делали это с ней вместе с двух сторон. Быстро и ловко. Потом она смолила оставшиеся волоски. Ну, а дальше шёл уже сам процесс жарки и тушения. Всегда получалось очень вкусно! Еще тушили кроликов, которых разводил дедушка. Он сам их разделывал на мясо и шкурки. Шкурки продавал на базаре, а мясо отдавал бабушке, которая умела его очень вкусно приготовить. Кролик был праздничным блюдом и подавался на стол не чаще, чем один раз в месяц.

Вот сейчас, если подумать и тех, и других покупали маленькими. Выращивали. А потом убивали и съедали, и не испытывали по отношению к этим кроликам и курочкам совершенно никакой жалости, да и грехом убийства, это тоже не считалось. В деревне это норма. Это пища для жизни. Ничего покупного. Все свое. Шкурки на продажу. Перья в подушки.

Но при этом, когда однажды маленький утенок подвесился в дырке полотенца, накрывавшего сито, в котором они сидели, бабушка рыдала в голос несколько часов. Даже делала утенку искусственное дыхание в клювик. Но по сути эту уточку во взрослом возрасте ждала жаровня.

У второй бабушки был такой же большой сад и птичий двор, но питалась я только у своей бабушки-мамы. Так было заведено с самого раннего детства. К той бабушке я ходила развиваться. Кроме альбомов, упомянутых в начале повествования, у нее было очень много всяких разных коллекций. Огромная библиотека. Книги стояли не только на полках в шкафу или стопочками на столах, но также ими были забиты два огромных сундука в веранде. Была очень большая коллекция письменных ручек, начиная от старинных перьевых и до актуальных на то время.

Несколько жестяных баночек со всевозможными старинными монетами. Я очень любила их разглядывать, а она в это время рассказывала, с какого года и какого государства та или иная монетка. Еще у нее была просто огромнейшая круглая красивая банка из-под конфет, вся доверху заполненная пуговками. В ней были пуговки чуть ли не от платьев дворцовых фрейлин и до простых обычных, ничем не примечательных. В это лето я придумала для себя такую игру и очень полюбила в нее играть. Придумывала пуговкам имена, создавала сюжет, отношения, пары и семьи. В придуманном для пуговок мире было все хорошо и весело. Их было много. У них была жизнь, придуманная мною. У меня жизни не было. В реальности были только боль и страх. Страх и боль. Постоянное напряжение в теле. Ожидание атаки – словесной или физической. Тогда про энергетические атаки я еще не знала. Самые значимые люди в моей жизни были опасными. А здесь, у бабушки, наедине с безобидными пуговками можно было придумать прекрасный и счастливый мир, проецируя на истории пуговок то, что хотелось мне самой в моей реальности.

По вечерам я гоняла на велосипеде, том самом, который мне подарил мой второй дедушка. Его как-то корректировали по росту, и он очень долго мне служил. Гоняла, в прямом смысле этого слова. Я очень любила быструю езду. Уезжала далеко за пределы их улицы, никто и не знал куда и насколько. Моей целью был огромный автомобильный мост. Я заезжала на него, как положено, а съезжала по боковой узкой тропке, протоптанной людьми, которые ходили к колодцу за водой и, таким образом, срезали угол, делая путь домой короче. Для пешехода это было сложно. Угол наклона не предназначен для ходьбы, слишком крутой. Для велосипедиста тем более. Но в чем выигрыш велосипедиста - ты просто убираешь ноги с педалей и летишь вниз, пытаясь рулем регулировать спуск и не слететь с набитой дорожки. В конце этого бешеного спуска меня ждали брызги местной не сильно глубокой речки, в которую я влетала на полной скорости, проскочив довольно-таки широкую дорогу между мостом и речкой. Просто велик не тормозил, слишком велика была скорость. А вот вода гасила скорость и обдавала меня приятной прохладой. Этих ощущений я тогда не боялась. Идти по качающемуся мостику - да, страшно. Лететь с кручи в холодную воду реки- нет, наоборот, даже весело и захватывающе. Вот такие метаморфозы.

Яркое, красное, сочное и веселое лето сменялось осенью. Как радостно было встречаться, так же невыносимо тоскливо было расставаться на долгих 9 месяцев. Но показывать эмоции было нельзя (давний приказ от родителей)! Эмоции я загоняла в самую глубину, на самое дно. Вот и накопилось много за всю жизнь этих вытесненных и не прожитых моментов и эмоций.

Мы отъезжаем от двора. Всегда на такси. Ехать далеко в другой город, аэропорт только там. Смотрю в заднее стекло: бабушка стоит, машет рукой и плачет. Она оставалась одна горевать и скучать, а дедушка иногда ехал с нами в аэропорт. А ей после нашего отъезда снова становилось плохо. И через месяц она снова отправлялась по больницам и проводила в них всю зиму. А мы ехали в аэропорт. Потом самолет. Потом пересадка в Москве и следующий самолет. И вот заходим на посадку над нашим северным городком. Низкое свинцовое небо. Плотный слой облаков. Всегда болтанка. Взлетная полоса. Маленький аэропорт. Сейчас он красивый и впечатляющий, а тогда был маленький и скромный. И сам город был маленький. И я была маленькой. А впереди была грязная промозглая осень без растительности. И снежная, суровая, во всех смыслах последнего слова зима…Продолжение следует.