Бомбей. Глава 6

                Город Бомбей, Индия
                21 января 1978 года

     Мы бросили якорь на внешнем рейде Бомбея. Стоянка предполагалась короткой, и мы с нетерпением ждали лоцмана. Но прошли сутки, затем вторые сутки, а потом наступили третьи – лоцмана всё ещё не было. На рейде собралось около тридцати судов. Через несколько дней мы узнаём, что бастуют докеры, и наша стоянка полностью зависела от продолжительности их забастовки.
    К тому времени я думал, что знаю об этой стране всё. Как оказалось, ни прочитанная об Индии литература, ни всевозможные справочники  даже не упоминают о том, что нам пришлось увидеть в Бомбее. Индия очень похожа на Шри-Ланку, они как две сестрицы. Я никому не навязываю своё мнение, это сугубо мои наблюдения, но, побывав в этих двух странах, я пришёл к такому заключению - если по библейскому преданию, рай находился в слиянии рек Тигра и Евфрата, то ад находится именно на Цейлоне и в Индии. Теперь у меня не возникает никаких сомнений.
    Впрочем, простояли мы на рейде семнадцать суток и только седьмого февраля на моей утреней вахте наконец-то снялись с якоря и двинулись к причалу. Несмотря на то, что я находился на вахте, мне всё же удалось несколько раз выскочить из машины на палубу, с любезного разрешения стармеха, чтобы посмотреть на приближающийся город. Небоскрёбы, так поражавшие нас с рейда, вблизи теряли своё величие и превращались в рядовые строения, только чуточку выделявшиеся среди остальных зданий своим гигантским ростом. Город с каждым оборотом винта всё больше и больше приобретал серый цвет. И становился каким-то запущенным и угрюмым. 

     Индия - здесь поражаться есть чему. Первое, чему мне пришлось удивиться, это портовые доки. В своё время англичане настроили этих доков для удобства выгрузки и погрузки судов, но давно уже шлюзы не работают и они превратились в простые причальные стенки, защищая суда в порту только от волн Аравийского моря. Весь Бомбейский порт состоит из трёх доков. Каждый док имеет своё имя: «Принс- док», «Виктория-док», «Индира-док». Самый крупный из них «Индира-док», а самый маленький – «Виктория-док». В него у десятого причала как раз было ошвартовано наше судно. Находилось кроме нас ещё шестнадцать судов самого разного назначения и под самыми разными флагами. С любопытством разглядывая причальные стенки, я смог познакомиться со всеми тремя доками.
    Второе, поразившее меня, это портовые краны. Я привык видеть  в портах Владивостока и Находки новенькие «Гансы», «Мицубиси» и другие краны современных конструкций, вынимающие из судовых трюмов грузы своими длинными стрелами-хоботами. Привык к снующим по порту оранжевым «Тойотам», да и наши автопогрузчики горьковского автозавода ничуть не уступают «Тойотам». Но то, что я увидел здесь, выходит за рамки моего воображения. Похоже, что я попал в прошлое на сто лет назад. Смотрю на эти краны и перебираю в памяти всю известную мне историю развития портовой техники, да и техники вообще, но перебираю десятилетия, а остановиться никак не могу. Судя по их внешнему виду, по их конструкции, эти технические сооружения не больше и не меньше как ровесники Сипайского восстания, которое проходило с 1857 по 1859 годы. Собственно, и доки, и портовые склады относятся к этому периоду истории Индии тоже. Краны клёпанной конструкции - грубые древние сооружения, место которых в историческом музее, а не в порту. Грузовая стрела с коротким вылетом, на кране ни одного троса, а изменение вылета стрелы производится цепями. Двигатели кранов водяные, приводятся в движение посредством воды, подаваемой давлением по трубопроводам, уложенным в бетонных желобах на причале. Грузоподъёмность каждого крана не превышает полутора тонн. Собственно, определить её невозможно, но, судя по разгрузке судов, они поднимают не больше одной тонны груза. Что характерно, других грузоподъёмных устройств в порту нет, а на каждом причале установлено по три-четыре таких крана.
     Если уж я коснулся вопроса портовой техники, то опишу её до конца. Думаю, что меня это не затруднит, так как той техники, которой напичканы наши порты, здесь, разумеется, нет и в помине.
   
     Итак, следующий этап портовой техники – автомобили. Автомобили чисто индийского производства. Подобного типа автомобилей мне не приходилось видеть ни в одной известной мне стране мира. Мощность двигателей чуть больше девяносто лошадиных сил, что равно примерно мощности нашего «ЗИЛ»-а, но грузоподъемность машин не больше семи тонн. Это огромные движущиеся агрегаты с большими кузовами, короткими носами-капотами и крупными деревянными кабинами, больше напоминающие деревянный ящик. Зачастую кабины машин не имеют дверей, а водитель сидит на корточках или на каком-то ящике. Машины разукрашены пёстрыми красками и больше напоминают цыганские кибитки, нежели автомобили. На кабинах, капотах и кузовах можно увидеть самые разнообразные рисунки, начиная от горных лесных пейзажей и кончая продукцией почти порнографического характера. В обязательном порядке у всех на заднем борту большая белая лилия – цветок удачи и безопасности, а так же надпись «Horn, please» (Сигналь, пожалуйста). Техническое состояние их машин такое, что наше ГАИ не выпустило бы их даже за ворота гаража. Машины побиты, иногда без крыльев, без фар, без стоп-сигналов, без ветровых стёкол, без номеров. Зато на них изобилие надписей самого неожиданного характера. К примеру, одна из машин была вся исписана трафаретом «King of road», что означает «Король дороги». Этот «король» еле держался на колёсах и удивительно, как он ещё не рассыпался.
     Мы скучали на причале, делать было нечего, и наши парни перечитывали все надписи на автомобилях, выбирая самые оригинальные. Больше всех поразила своей оригинальностью одна надпись. Вначале никто не мог её прочитать, пока кто-то их наших не разразился диким смехом. Латинскими буквами, чисто по-русски: «Давай, корефан! Дави железку!» - вот, что там было написано. Поэтому никто не смог сразу прочитать и понять.
 
     Было очень интересно наблюдать за рикшами. В Индии очень широко используется дешёвый человеческий труд. В этом отношении с ней может конкурировать только Китай, Цейлон и Бангладеш. Я сейчас говорю про грузовые рикши. Они представляют длинную деревянную платформу, оканчивающуюся двумя короткими оглоблями. Посреди платформы укреплена ось с двумя колёсами на жёстком ходу. Возят эти рикши почти полтонны груза, в основном в мешках или в ящиках. Обслуживают рикшу два человека – отец и сын, или два брата, очень редко – просто пайщики. Когда нагружены повозки, то старший впрягается в оглобли, а младший толкает сзади. Когда без груза – старший садится на рикшу, а младший галопом катит его к месту погрузки. И в первом, и во втором случае они двигаются бегом. Расчёт с ними производят после каждой ходки: сделал ходку, выгрузил, получи свои рупии, опять ходка – опять рупии. Так и бегают целый день, стараясь заработать как можно больше, ведь завтра он может уже не понадобиться.
    Мои иллюминаторы смотрят на биржу труда «Виктории док». По утрам около восьми к окошечку выстраивается длиннющая очередь. Мужчины разных возрастов, молодые парни и мальчишки, почти дети часами стоят, надеясь получить на день хоть какую-нибудь работу. Утром очередь движется быстро, люди получают бумажку-направление и стремглав бегут к месту работы. Часам к десяти очередь движется очень медленно и вскоре останавливается совсем. В таких случаях окошко закрывается, а люди продолжают стоять под палящим солнцем целый день. Очень редко к очереди подойдёт какой-нибудь босс, долго разглядывая мужчин, выбирает двух-трёх человек покрепче и уводит с собой. Остальные с завистью смотрят им вслед.  Рикшам легче, часам к десяти разбирают их полностью.

    В общих чертах порт представляет собой огромное нагромождение ящиков на причалах, краны-динозавры, какие-то будочки для клерков, дальше от причала проходит автомобильная дорога с вечно снующими и вечно сигналящими грузовиками, из легковых автомобилей в основном жёлтые такси. Параллельно дороге лежит железнодорожное полотно, по которому целый день маленький древний паровозик катает взад-вперёд вагоны. Перед паровозом постоянно идёт человек и беспрерывно звонит в маленький колокольчик. За железной дорогой склады тысяча восемьсот затёртого года и административные здания. Весь порт обнесён высоченной каменной стеной, по верху которой натянута в несколько рядов колючая проволока. Каждый док имеет свою проходную с очень большим нарядом полиции и таможню. При выходе из порта каждый становится лицом к стене и поднимает вверх руки, а полицейский ощупывает его с ног до головы, роясь в одеждах и выворачивая карманы. Иностранцев не обыскивают, их лишь любезно просят открыть портфель. И вообще, к иностранцам здесь очень  заискивающее отношение, каждый преданной собакой смотрит тебе в глаза, стараясь услужить, распластаться перед тобой, лишь бы ты сунул ему в руки хоть пустячную монетку за услуги. Подобным образом ведут себя и портовые власти, и таможенные чиновники, и полиция, и армия – здесь обидеть иностранца считается огромным преступлением. Здесь ты будешь прав даже в том случае, если ты совсем не прав.

   Выгружали наше судно рабочие-бенгальцы. Я заметил, что определённую работу делают определённые люди. Среди рабочих были исключительно бенгальцы.
   Я случайно стал свидетелем ритуала начала грузовых операций по выгрузке нашего груза. Если кто-то считает, что очень просто пришвартовать судно, замерить груз и начать выгрузку, то он очень ошибается. Это делается просто в другой стране, но не в Индии.
Через час после швартовки судна, к борту начали подъезжать машины – огромные шеститонные цистерны. С одного бортового грузовика группа рабочих выгрузила шланги, две пустые бочки и распределительный коллектор с тремя клинкетами. Пока грузополучатели замеряли груз в танках, рабочие подсоединили распределительный коллектор к нашему отливному трубопроводу и подсоединили к коллектору три шланга. Два шланга провели на берег, а третий, перепускной, в первый правый танк. Затем откуда ни возьмись, появился длинный плетёный венок из каких-то незнакомых мне жёлтых мелких цветов. На борту стоял человек с коробкой в руках. В коробке было что-то похожее на конфеты светло-коричневого цвета и по форме напоминающие маньчжурские орехи. Мужчина с конфетами подошёл к одному из рабочих, накинул ему на шею венок и начал их раздавать всем присутствующим. Наши ребята, на всякий случай, передвинулись поближе к надстройке и подальше от него. Хотя и получили мы перед приходом свою порцию уколов и прививок от болезней, которых в изобилии в Индии, но конфеты имели такой антисанитарный вид, что мы решили быть подальше от угощения, так сказать, быть свидетелями, но не участниками ритуала. Бенгальцы же, получив конфету, жевали её и при этом, что-то приговаривали, активно жестикулируя руками. Рабочий с венком на шее тоже жевал конфету и что-то бормотал себе под нос. Периодически он вскидывал руки вверх, закидывал назад голову и топал ногами. Этот ритуал длился минут десять. После чего он разорвал в одном месте венок и аккуратно снял его с шеи рабочего. Затем этот венок положили на клинкеты коллектора, а рабочий, нагнувшись над коллектором и что-то приговаривая, начал делать над маховиками клинкетов движения руками, напоминающие движения при попытке вытереть грязные руки об него. Когда рабочий закончил этот ритуал, он уселся на коллектор, скрестив ноги, будто йог. После этого все рабочие бросились к шлангам и начали вытирать о них руки. Окончив ритуал и опустив свободные концы шлангов в горловины цистерн грузовиков, бенгальцы дали донкерману команду начинать выгрузку.
   
    Мы лежим на палубе в ожидании зачистки третьих танков. Почему-то нас подняли рано, в три часа ночи, и команда досыпает под открытым небом. В порту тишина, звёздное тёмное небо над головой, вокруг никого, только слышно, как под палубой в помповом отделении громыхает разбитыми клапанами грузовой насос. Я рассказываю начальнику радиостанции о ритуале, свидетелем которого я сегодня стал. У нас начинается непринуждённый разговор об индийской религии, о кранах, освящённых кем-то сто лет назад, поэтому никто не имеет права их убрать, о святых коровах, бродящих по улицам города (первая группа экипажа уже побывала на берегу и поделилась впечатлениями), о святых воронах, стаями летающих в порту. А так же мы разговорились о вопиющей индийской нищете, о толпах голодных детей, бродящих по порту, и просящих кусок хлеба у моряков, о матерях, предлагающих купить её ребёнка, о проблемах Индии и об Азии вообще. Страшно всё это наблюдать в наше-то время.
    Прихожу к выводу, что Индия подобно Цейлону стоит с креном на один борт и нужно выбросить много балласта, чтобы выровнять этот крен. Индусам самим нужно осознать своё бедственное положение, а не прикидываться блаженными, списывать всё на карму и ждать смерти, чтоб попасть в долгожданную нирвану. Безграмотность и религиозный  фанатизм – вот основные причины их положения. Хотя первый помощник со мной не согласен, он объясняет это тяжёлым наследием колониализма. Я вступаю с ним в спор. Индия получила независимость в 1947 году, прошло уже 30 лет, а дело с мёртвой точки не сдвинулось. Привожу в пример Россию, получившую после Октября подобное наследие плюс гражданская война, но в короткий срок справилась с нищетой, безграмотностью и беспризорностью. Наш оживленный спор прерывается началом зачистки танка.

    После я разбитый и уставший отправился в каюту и крепко уснул. Проснулся я утром от детских голосов. Мне сквозь сон показалось, что детишки разговаривают в моей каюте. Окончательно пробудившись ото сна, я огляделся, конечно же, возле меня никого не было, но голоса я отчётливо слышал. Выглянув в открытый иллюминатор, возле борта судна стояли мальчик и девочка лет десяти: в рваной одежде, босые и жутко грязные. Они жадно жевали большие куски хлеба, видимо поданные нашими женщинами с камбуза. И у мальчика, и у девочки были большие матерчатые сумки, которые висели у них на согнутых руках. Увидев меня, они тут же перестали жевать хлеб, торопясь засунули его в сумки и жалобно попросили:
- Русский, дай!
     У меня в столе штук двадцать хороших австралийских яблок и апельсин. Беру два яблока и бросаю в протянутые ручонки вначале девочке, а затем мальчику. Достаю два апельсина и бросаю их тоже. Дети довольны, они улыбаются, кладут  всё это в сумки и радостно кричат:
- Русский, спасибо!
    Спустя минуту просят ещё. Открываю шкаф и смотрю, чтобы ещё им дать. Яблок и апельсин больше не даю, ведь такие же дети будут ходить целый день, нужно и для них оставить, но этих детишек мне особенно жаль. Сам не знаю почему. Рядом  с кофе стоит полная банка сахара из-под нашего русского кофе. Я в сомнении, догадаются ли детишки что это, ведь точно можно сказать, что они никогда не ели сахара. Беру банку, показываю на девочку и со словами «For girl!» (Для девочки!) бросаю банку в протянутые худенькие ручки девочки. Дети разглядывают банку, крутя её в руках. Мальчик ловко открыл пальцем крышку, что меня сильно удивило - обычно я открываю эту банку поддев крышку ножом, высыпал горсть на ладошку и посмотрел на меня. Я жестом показал ему,  что это можно кушать. Мальчик лизнул языком один раз, второй и протянул ладонь девочке. Девочка лизнула языком сахар, заулыбалась и начала доставать языком прямо из банки. Затем мальчик достал из сумки небольшой бумажный пакетик, и они по-братски поделили сахар.  Банка утонула в сумке девочки, а пакет – в сумке мальчика.
- Finish. Good-bye! – сказал я детишкам, помахав им рукой, после того как они снова стали просить.

    На стоянках я вахту больше всего люблю стоять или в каюте, или на палубе. Вот и в тот день, проверив машину и дав указания мотористу, выхожу на палубу. Детишки по-прежнему стоят у борта и смотрят на мои иллюминаторы. Я схожу по трапу на берег покурить. Не успеваю достать сигарету, как ко мне подбегает какой-то воин в зелёной униформе и вполголоса начинает клянчить сигарету. Даю ему сигарету, он зажимает её в кулак и так же быстро исчезает. Грузчики, грязные от жира, лежат в тени под ящиками, прямо на асфальте и дремлют в ожидании машин. Мимо судна проходят три женщины-бенгалки, неся на головах огромные пустые деревянные поддоны. Позже я узнал, что эти женщины ходят в «Принс-док» на ремонт причала, где они в этих поддонах носят щебёнку и бетон. Все три женщины очень худые, настолько, что создаётся впечатление, будто их специально высушивали на солнце.
   Кого только не увидишь на причале. Здесь и нищие, и мальчишки, разносчики воды, и чистильщики обуви, и парикмахеры, и продавцы какой-то жвачки, от которой во рту неприятная краснота, и всякого рода торговцы, менялы. Как-то раз один тип, одетый в приличный европейский костюм, с деловым видом поднимается на трап, проходит мимо попытавшегося задержать его  вахтенного матроса и бежит уже по трапу к надстройке. Матрос даёт два звонка, вызывая вахтенного штурмана, а я закрываю перед наглецом собой трап. Он даже не смотрит на мои погоны, отталкивает меня и беспрепятственно устремляется вперед. Я берусь двумя руками за релинги и в конце концов останавливаю его.
- Что Вам угодно? Вы кто?- строго спрашиваю я.
     Людей, связанных с нашим судном, мы уже хорошо знаем всех в лицо, а этого типа видим впервые. Сзади собираются наши парни и уже предлагают вышвырнуть джентльмена с трапа.  Появляется старпом.
- Я старший офицер. Что Вам угодно? – спросил он.
- Водка. Русский водка.
- Водки нет. Ченчжа нет, – говорит старпом  и указывает этому наглецу на берег.
    Тот возмутился.
- Не ченчж, так в презент дай!
- Ничего себе делец! – воскликнул старпом и с помощью наших парней выпроваживает «джентльмена» на берег так, что тот аж спотыкается.
     Подобные вымогатели появлялись на судне несколько раз. Другие более честным трудом зарабатывают свой хлеб. В столовой расположился портной. Разложил образцы тканей и журналы мод. Принимает заказы на пошив, сам снимает мерки. «Фирма» шьёт всё, что вы пожелаете, начиная от форменного обмундирования и кончая детскими распашонками. Женщины заказывают платья, парни - джинсы, шорты, сорочки, комсостав заказывает тропическую форму. Заказы готовы на следующее утро. Качество материала оставляет желать лучшего, но и цены сносные: по 40 – 50 рупий за каждое изделие.

    И вот настаёт тот долгожданный момент, когда я выхожу в город. Уже почти все из нашего экипажа побывали на берегу. Отправились мы небольшой компанией: я, мой моторист Анатолий, и в последний момент к нам в попутчики набивается старпом. Отлично! Он свободно владеет английским языком, значит, с ним нам в городе будет легче. Так втроём и отправляемся на берег.
    Проходим через проходную. Через неё идёт много народу, мы стараемся держаться поближе друг к другу, чтобы не потеряться в толпе. На проходной два полицейских ощупывают проходящих, заставив стоять их с поднятыми руками.
- Сейчас заставят и штаны снять, - пытаюсь пошутить я.
    Но нас не проверяют. Подаём пропуска и спокойно проходим. Чуть дальше замечаю, что одно из такси определённо ждёт нас. Нас хорошо видно таксисту и он волнуется, в какую сторону мы пойдём, в город или в порт?
- Карета подана! – говорю я своим попутчикам, делая приглашающий жест в такси. Старпом садится рядом с водителем, а мы с Анатолием расположились на заднем сиденье.
- В город, пожалуйста, - бросает старпом таксисту.
     Таксист что-то тараторит нам на хинди, мы естественно ничего не понимаем. 
- О! У этого малого туговато с английским, видимо парнишка приехал из глухой деревни, - с досадой говорю я.
- В центр, - старпом в упор смотрит на таксиста. - Бизнес стрит, банк стрит, шоп сентр.
     Как только не пытался Семёныч  втолковать парню наш маршрут, тот только хлопал глазами. Мы начинаем злится, я посматриваю по сторонам, нет ли ещё свободного такси поблизости. Вдруг на нашего водителя пришло озарение, он начал что-то кричать проходящим мимо мужчинам.
- Мы говорим по-английски, - говорит один из них. - Куда вам нужно ехать?
     Старпом объясняет, что нам необходимо в центр города, но прежде пусть покажет нам немного город. Мужчины наперебой переводят это таксисту, и он с видом победителя, наконец, трогается с места. Таксист на бешеной скорости гонит свой полуразвалившийся «Премьер» в направлении города. Мы едем по широкой трассе с двумя полосами движения в каждом направлении. Лихо обходим неуклюжие грузовики и вклиниваемся в поток таких же жёлтеньких «Премьеров».
     Автомобиль «Премьер» индийского производства отдалённо напоминает наш «Москвич 407» - модель морально устаревшая лет на двадцать. Все такси имеют жёлтую крышу и по количеству крыш другого цвета можно сказать, что в частном пользовании  машин очень мало. Из других марок легковых автомобилей  за весь день встретили одну нашу старенькую «Победу», один «Москвич 401» и два новеньких «Форда». В городе много мотоциклов. На них ездят либо молодёжь, либо совсем старики. Проезжаем огромный стадион, обнесённый полуметровой толщины каменной стеной. Вдоль всей стены раскинулся один из «дерюжных городов». «Дерюжными городами» в Бомбее называют места обитания бездомных. Они обычно расположены у стен домов, у каменных заборов, у оград парков и скверов. В этих «городах» нет никаких зданий, домом является навес из какой-нибудь тряпки или мешковины-дерюжки (отсюда и пошло название) натянутых между стеной и двумя палками, чудом держащихся на тротуаре. Полом этого «дома» служит тротуар, а забор или стена прикрывает от ветра. Здесь же готовится обед (если есть из чего готовить), здесь же ползают голые дети, здесь же кипит бурная семейная жизнь. Стена украшена картинками из журналов, под стеной скудный скарб. Туалетом в таких «городах» и для детей, и для взрослых служит канализационная решётка, а где её нет - просто ближайший бордюр. Никто никого не стесняется. Люди живут здесь с самого рождения и до смерти. Они не знают другой жизни, и понятия не имеют про блага цивилизации. Население таких «городов» очень большое, в семьях по десять детей, а бывает и больше. В каждом таком «городе» находятся около сотни плотно стоящих друг к другу разноцветных навесов – «домов». Когда стоишь во весь рост и смотришь на эти огромные раскинувшиеся просторы пёстрой ткани, зрелище предстаёт перед тобой удручающее.
    Бомбей насчитывает более трёх миллионов человек, и большая часть населения проживает в подобных «дерюжных городах». Нищету этих городов описать невозможно. Это постоянный голод, уйма всевозможных болезней и никакой надежды. В «дерюжных городах» люди полураздеты, а дети до восьми лет вообще не имеют понятия об одежде. Человек от самого рождения и до глубокой старости не знает запаха мыла. Их спутниками на протяжении всей жизни являются: вши, неизлечимые болезни, вечная грязь и удушающий смрад, от которого не спасает даже свежий ветер.
    Мы движемся дальше. Чем ближе продвигаемся к центру города, тем улицы становятся шире, а народу на улицах всё больше и больше. В центре народ одет чище и аккуратнее, но стоит автомобилю остановиться на перекрёстке, к нему подлетает добрая дюжина нищих, протягивают к тебе руки, суют в кабину голодных детей, тянут тебя за сорочку и всё просят, просят, просят. Я предусмотрительно поднял со своей стороны боковое стекло. Старпом оказался в плачевном положении - у него не закрывается окно и его левое плечо тотчас стало грязное от рук хватающих его нищих. Какая-то женщина суёт ему в руки младенца, шофёр пытается разогнать нищих криками и кулаками, но нищие не унимаются. Ко мне пытаются лезть через стекло водителя. Я, перегнувшись через спинку сидения водителя, пытаюсь закрыть его стекло, но там что-то заклинило, стекло не закрывается. Бедолага Семёныч уже прикрывает лицо руками, чтобы хоть за лицо не хватали грязными ручищами. Таксист начинает взад-вперёд дёргать свой «Премьер», но и это не помогало. Спасает двинувшийся наконец-то поток машин, но и нищие продолжают бежать за машиной, ухватившись за открытые окна и ручки дверей.
   Наш «Премьер» продолжает катить по городу. Одна, вторая, третья улицы. Таксист показывает то направо, то налево и что-то постоянно тараторит на языке хинди. Улицы грязные, дома серые, парки запущены. Иногда таксист останавливается и вопросительно смотрит на нас, мол, здесь?
- Дальше, - показываем ему, и опять он колесит по городу. Мы не спешим, времени у нас предостаточно, поэтому нет никакого желания расставаться с таким надёжным укрытием от нищих, как автомобиль. Мы въезжаем в какую-то улочку-базар. Таксист, истошно сигналя, пытается протиснуться через толпу людей.
- Семёныч! Может, ознакомимся с колониальным товаром? – спрашиваю старпома, показывая ему на облепившие улицу лавки.
- Давай посмотрим, - отвечает старпом и делает шофёру знак остановиться.
    Автомобиль останавливается, но выйти мы не можем, нас плотным кольцом облепили нищие. Опять такие же чёрные, грязные руки потянулись к нам: «Дай!» Вдруг водитель резко начал сдавать назад и разворачиваться в обратном направлении. Глаза его загорелись, и он впервые улыбнулся. До него дошло, наконец-то, куда нужно отвезти этих странных чужестранцев, которые битых полтора часа гоняли его по городу. Он гонит такси по каким-то закоулкам на повышенной скорости и останавливается на широкой улице. Парень вопросительно смотрит на нас, а мы в свою очередь изучаем улицу, не покидая своего убежища. В нижних этажах домов сплошной стеной расположились большие магазины, на тротуарах выстроились деревянные лавчонки. Рядом с машиной уже отирается довольный полицейский, с тонким хлыстом-дубинкой в руках. Он увидел машину с европейцами и готов служить им. Полицейский улыбается нам и успел уже перетянуть своим хлыстом пару нищих, пытавшихся подойти к машине.
- О кей! – говорю шофёру и протягиваю ему пятирупиевую купюру, на счётчике было четыре с копейками. Парень снимает висевшую на ветровом стекле табличку и показывает на цифру шесть- восемьдесят. Из объяснений таксиста мы совершенно ничего не поняли, но спорить с ним не стали. Видимо счётчики на машинах стоят или по старым каким-то ценам или по другой системе, а оплату за проезд производят по таблице, скорректированной по показаниям счётчика. Подобные таблицы установлены на всех такси. Достаю ещё два рупия и подаю таксисту.
- Гуд бай! Сдачи не надо!
    Выходим из машины и смотрим, в какую сторону лучше идти. Полицейский улыбается и жестом показывает в сторону улицы с множеством лавок.
- Дай ему сигарету, - вполголоса говорит мне старпом.
- Пусть привыкает на зарплату жить, - отвечаю я старпому, делаю полицейскому приветственный жест рукой, и уходим ленивой походкой праздно шатающихся бездельников, разглядывая в лавочках «колониальный товар». Товара много, но цены явно завышенные. Мы пока смотрим и ничего не покупаем. Стоимость каждой вещи переводим по курсу в иены и приходим к выводу, что здесь обувь и одежда в три-четыре раза дороже, чем в Японии, хотя качество гораздо хуже. Мы в ценах чаще всего ориентируемся по Японии – самой известной для нас страны. Значит, покупать что-то просто нет смысла. Правда, в одном из магазинов я выторговал за 35 рупий мужской портфель. Это и была единственная наша покупка. У меня в руках портфель, прихваченный с парохода, так что новый портфель пришлось нести Анатолию. Так и ходим по улицам со скучающим видом. Часто пристают нищие, женщины с детьми. Если отцепиться невозможно, приходится заходить в ближайший магазин.  Нищих в магазины не пускают и, поэтому мы избрали этот удобный метод избавляться от столь неприятного «хвоста». В лавках торгуют кто угодно, а в магазинах – в основном индусы. Товар не предлагают, а чинно идут рядом, и, если ты остановился, и что-то привлекло твоё внимание, он молча достаёт эту вещь и разворачивает перед тобой. Если спрашиваешь цену и не начинаешь торговаться, он никогда первым не начинает сбрасывать, а молча следует за тобой. У них принято, чтобы первым начал торговаться покупатель. Ещё что примечательно, здесь не благодарят ни за покупку, ни за то, что зашёл в магазин: молча встречают и молча провожают.
    Мы бесцельно бредём дальше, только чтоб убить время. Пройдя торговую улицу, идём знакомиться с городом. Бомбей очень грязный, унылый и пыльный. Много отелей и кинотеатров современной европейской, вернее, американской архитектуры вписано в старинный ансамбль города. Но все они находятся в запущенном состоянии. Небоскрёбы и те запущены настолько, что слились в общий серый мотив города. Возле крупных банков и офисов улицы убираются, но чище от этого город не становится. Парки, хотя и огорожены, в большинстве своём не ухожены. По пути нам попадается очень большой кинотеатр. Читаем афишу. Вечером два американских боевика, а днём – какие-то Радж Капуровские фильмы.  На всех афишах изображено, что он бежит, она догоняет, затем, она бежит, он догоняет. Приходим к выводу, что они так и будут бегать друг за другом все четыре часа. Решили фильм не смотреть. Куда идти дальше? Нам всё равно, и мы решили идти, куда ноги занесут, благо, что здесь в любом месте можно взять такси, так что не заблудимся.
    Попадаем на какую-то улицу с огороженным и развороченным тротуаром. Оказывается, производятся ремонтные работы. Около тридцати мужиков копают какие-то траншеи, а женщины в подносах на головах носят грунт в кузов грузовика. Грунт в подносы насыпают дети. Дети самых разнообразных возрастов – от года и лет до десяти. Грудные дети лежат под каменным забором прямо на развороченном тротуаре. Детей много. На широком заборе спят бездомные. Вообще-то, спящих людей можно увидеть где угодно: спят и на тротуарах, и на заборах, и в арках домов.
     Гуляя по злачным улицам, мы постепенно стали привыкать к местным особенностям быта и нам казалось, что нас уже ничем не напугаешь. Но не тут-то было. Неожиданно для себя попадаем в настоящее гетто Бомбея. Проходя через какой-то заброшенный парк,  у меня возникло подозрение, что мы сейчас куда-то «влипнем». Ещё издали я заметил в парке много нищих. А заметив нас, они  тут же к нам бросались со всех сторон. Оборванные, грязные, опухшие от голода они преследовали нас, хватая за руки, за плечи, за одежду, а мы, выворачивались от них или совали им в руки монеты, стараясь как можно быстрее пересечь этот парк и выйти из этого ада. Однако до того, как мы вошли в парк, какой-то парень из группы молодых людей в европейских костюмах, свистел нам и кричал, показывая рукой.
- Эй, Европа! Идите правее! Туда не ходите!
    Это явно касалось нас, так как из европейцев кроме нас поблизости никого не было, но мы только удивлённо посмотрели на молодых людей и продолжили идти прямо, пока не попали в западню. Оглянувшись назад, мы увидели огромную толпу, так что нам ничего не оставалось, как пробиваться вперёд. К несчастью, ни одного полицейского поблизости не было. Уже не идём, а бежим, как вдруг - впереди спасительная улица, на неё и держим курс. Но попадаем из огня, да в полымя. Здания вдоль улицы очень ветхие и до ужаса страшные. Стёкол в окнах нет, на их месте натянута металлическая сетка с большими ячейками. В нос ударил неприятный запах. Солнце давно сошло с зенита, но зной по-прежнему не спадает и раскалённый воздух, насыщенный какими-то зловонными парами, с непривычки давит горло. Во рту появился неприятный привкус, и приходилось постоянно сплёвывать, чтобы удалить появившуюся тошноту. Нищие обитатели парка оставили нас в покое, а для жителей гетто мы были такой диковинкой, что они все только удивлённо смотрели на нас, не понимая, как эти люди могли попасть в их трущобы. Мы идём посреди улицы спокойным шагом. Впереди вышагивает Анатолий с дипломатом в руках, он был похож на колониального инспектора, мы в нескольких шагах сзади. Воспользовавшись случаем, я стараюсь вникнуть поглубже в жизнь людей «на дне». А «дно» такое, что представить подобное даже невозможно. На это страшно смотреть.
    На улице полно детей. Примерно до семилетнего возраста дети совсем голые. Они ходят, ползают, лежат под открытым небом. Их родители лежат здесь же прямо на тротуарах, провожая нас любопытным взглядом. Я осторожно обхожу мальчика лет трёх лежащего на раскаленном асфальте. Ребёнок такой худой, что на нём видны все косточки, а круглые глазёнки провалились в глазницы. Он так слаб, что когда моргал, даже веки не сходились. Глазки какие-то бесцветные, будто выцвели. Лежал он в неестественной позе. Даже со стороны было видно, что ему очень неудобно лежать, а повернуться, наверное, не было сил. Мальчик лежал на левом боку, поджав под себя ноги и вытянув вперёд ручонки. Я нагнулся и положил возле его рук металлический рупии. Мальчик с трудом пальчиками подтянул к себе монету  и накрыл её ладошкой, а глаза безразлично уставились на меня, я подсунул под ручонку ещё пятирупиевую купюру.
    По улице двое худощавых мужчин катили тачку, из которой торчали чьи-то вспухшие ноги. Хозяин ног был покрыт мешковиной, и его не было видно. Ребята наши сошли на тротуар, пропуская тачку, а я, немножко приотстав, заглянул в одну из квартир. Моё внимание привлёк дым, шедший с двери. Дверей в таких домах, конечно, нет, есть только пустые дверные проёмы. Окон тоже нет, в лучшем случае оконные ниши затянуты металлической сеткой. Я заглянул в оконный проём и увидел, что творилось внутри комнаты. Приблизительно в пятнадцать квадратов комната вся была чёрная от копоти, кое-где на стенах просматривалась обвалившаяся штукатурка. Совершенно никакой мебели. В комнате находилось много людей, возможно, это несколько семей. В узелках скудный скарб, на стенах картинки из журналов. Почти все лежали на голом цементом полу, детишки, которые не лежали, сидели, прижившись к стенкам или к спинам родителей. Посреди комнаты очаг из газет, одна из семей подогревает что-то в алюминиевой миске. Женщина лет сорока пяти держит над огнём миску, обмотав руку грязной тряпкой, парень лет пятнадцати отрывает куски газет и подкладывает их в огонь. Пятеро детишек стоят вокруг костра и жадными глазёнками смотрят на пищу. Дети из разных концов углов комнаты, также безотрывно смотрят на алюминиевую миску в руках женщины.
    Мы идём дальше. Впереди над крышами ветхих полуразвалившихся домов виднеется небоскрёб - высоченное здание из стекла и бетона. Держим курс на него, должны же мы, наконец, выйти из этого ада. По некоторым признакам видно, что где-то близко конец гетто. Улица становится чуточку шире, взрослые и дети, хоть и скверно, но уже одеты, в домах появляются оконные стёкла. И хотя на улице по-прежнему кричащая нищета, но этот район уже отличается от предыдущего. На улице начали появляться натянутые тенты. Если в центре гетто в поведении людей видна была полная безнадёжность, то здесь народ более подвижен. За нами уже хвост попрошаек, а впереди уже видна улица с зеленью и движущимся транспортом. Когда мы выскочили на неё, то долго не могли прийти в себя. Мы стояли в тени высоких деревьев, курили и долго смотрели в сторону тех полутора километров «фильма ужасов», которые нам пришлось пройти. Зрелище, конечно, ужасное. Тысячи, сотни тысяч людей выброшенных на помойку без пищи, без одежды, без каких-либо перспектив на хорошее будущее. У старпома скверное настроение, у меня разболелась голова, а Анатолий намекает, что пора бы и домой. В городе нам делать больше нечего и мы, наняв первый попавшийся дребезжащий драндулет, летим в «Виктория док».
 
    Ещё издали я увидел, что под моими иллюминаторами меня ждут мои друзья. «Чёрт побери, я совсем забыл купить им подарок», - выругался я про себя. Выскакиваю из машины и бегу к ним.
- How do you do, my little girl? (Здравствуй, моя маленькая девочка), - хватаю за худенькие плечи свою подружку и прижимаюсь щекой к её коричневой щеке.
- How do you do, my boss, – отвечает она и кокетливо улыбается мне.
- Дурочка! Какой я тебе босс? – говорю ей по-русски и легонько щёлкаю её пальцем по кончику носа, - I’m not your boss. I’m your friend. (Я не твой босс, я твой друг!).
    Отец её сидит под ржавым колесом портового крана-динозавра и радостно улыбается мне. Я повернулся и приветливо помахал ему рукой. Они дождались этого странного русского офицера, сегодня они будут сыты. Я держу в своих руках смуглые ручонки девочки и удивляюсь, до чего же могут быть худые руки. Интересно, ела она сегодня что-нибудь или нет. Прошу подождать меня минутку и бегу в свою каюту. Переодеваюсь в шорты, второпях забрасываю под диван свои полуботинки, сую босые ноги в сандалии и бегу в буфет.  Что же сегодня было на чай? Всё ясно, пироги со сливами. Опять Ольга Михайловна постаралась. Молодец. Сгодится. Беру четыре пирога, в каюте беру несколько яблок, несколько апельсин и бегу к своим друзьям. Отец снимает свою клетчатую юбку и расстилает её на бетон. Я подаю один пирог в протянутые ручонки девочки и выкладываю содержимое сумки на грязную рваную юбку, разостланную под ржавым портовым краном. Этот тамил мой старый знакомый.
     Ещё в первый день стоянки у причала «Виктория док» я обратил на него внимание. На вид ему было лет тридцать, худощавого телосложения, невысокого роста, но шустрый он был до чёртиков. Он носился по причалу туда и обратно с двумя огромными банками из-под автомобильного масла фирмы «Шелл», в которых носил воду. Ничего примечательного в его внешности не было: тамил, как тамил: грязная клетчатая короткая юбка, клетчатая рубаха, на голове намотано что-то подобие шарфа, босые ноги. Единственное, что отличало его от других тамилов – он не попрошайничал. Все тамилы, проходя мимо судна, клянчат хлеб, мыло, сигареты. Но что мне бросилось в глаза, у него отсутствовала кисть правой руки.
- Ты не знаешь, где этот человек потерял руку? – спросил я как-то раз у одного бенгальца, когда мы курили с ним, сидя под ящиками на причале. В это время тамил пронёсся мимо нас со своими банками «Шелл».
    И вот мой друг бенгалец, подбирая понятные для меня английские слова и несколько раз переделывая фразы, чтобы я лучше мог понять его, рассказал мне ужасную историю, которая никак не укладывалась в моей голове. У меня мороз по коже до сих пор, когда я вспоминаю эту историю. Мне приходилось много раз переспрашивать его, боясь, что я неправильно его понял. А всё было примерно так:
   Тамилы – очень бедный народ в Индии. Оказывается, основная масса жителей «дерюжных городов» - именно они. Это извечные воры, бродяги и попрошайки. Каждый человек в нашем доке, да и в соседних доках тоже, знают этого тамила. Зовут его просто «безрукий». В детстве ему мать отрубила руку,  чтобы ему легче было попрошайничать, но он отказался выходить на улицу с протянутой рукой и тогда мать выгнала его из дому. Он бродяжничал, пока не попал в Бомбей. Здесь один человек, я не понял кто, сжалился над ним и привёл его в порт, где дал ему работу. Вот уже несколько лет он носит здесь воду.
    После этого рассказа я с глубоким уважением начал смотреть на безрукого тамила. Человек, выросший в падшем мире, имел свою гордость и не унижался перед каждым, а честно зарабатывал свой скудный хлеб. Я не знаю, может мы никогда и не заговорили бы с ним, если бы ни один случай.
    Однажды после тяжёлой вахты я завалился на диван, решив почитать Герберта Уэлса. Когда я дочитал до «метода общественного порицания» на острове Ремполь, вдруг я услышал глухой, но резкий стук на причале, недалеко от нашего судна. Затем закричал ребёнок. Кричала девочка лет шести-семи. Я встрепенулся и, соскочив с дивана, выглянул в иллюминатор. У трапа, стоявшего у нас по корме бомбейского судна, молодой индус-офицер в белых брюках и белой форменной сорочке с погонами, избивал широкой деревянной доской безрукого тамила. Опрокинутые банки лежали в лужах вылитой воды, а маленькая девочка в длинной цветастой юбочке и грязной кофточке розового цвета громко плакала и пыталась выхватить банки из-под ног офицера и тамила. Несколько наших парней на причале с возмущением наблюдали эту картину и бурно обсуждали это происшествие. Я поспешил покинуть каюту и присоединился к ним.   Я не видел, с чего всё началось, и решил выяснить у парней. Мне жаль было безрукого тамила, а ещё больше жаль маленькую девочку, но я ничем не мог им помочь. Никто из нас не мог вмешаться в это позорное избиение, нам здесь отводилась только роль посторонних наблюдателей.
    Я достал из кармана сигарету и начал разминать тугой фильтр. Рядом со мной появился полицейский-попрошайка. Протянув ему сигарету, я печально сказал:
- Этот человек в белом - очень плохой человек.
    Как вдруг полицейский резанул воздух своим хлыстом-дубинкой и побежал к трапу бомбейского судна, что-то выкрикивая на хинди и размахивая хлыстом. Для меня до сих пор осталось загадкой, как ему удалось понять меня? Ведь говорил я по-русски. Офицер прекратил избиение и начал оправдываться перед полицейским. Полицейский размахивал своим хлыстом и орал на офицера. Пока они так препирались, тамил схватил за руку девочку, которая уже держала в руках пустые банки, и побежал прочь.
    Увидел я их часа через два. Они шли по причалу, и по их виду ни за что не сказал бы, что два часа назад им была нанесена крупная обида и побои. Они шли, мило беседуя, пустые банки висели у тамила на изгибе отсутствующей руки, а девочка шла рядом, держась своей ручонкой за его здоровую руку. На их лицах была радость. Я облокотился на свой «подоконник» и через открытый иллюминатор наблюдал за ними.  Девочка что-то рассказывала тамилу, жестикулируя свободной ручонкой. Я невольно залюбовался ими.
    Вдруг ёкнуло моё сердце, и я более внимательно присмотрелся к девочке. Определённо точно я её где-то видел. В порту? Нет. Где же? Я смотрел на девочку и никак не мог вспомнить, где же я мог её видеть? Меня сильно поразило то, что всё в ней мне было знакомо: манера говорить, жесты, походка, осанка, а самое главное её внешность. Всё это было очень и очень знакомым. Откуда? Где я мог видеть её раньше? Внезапно меня осенило.
- Инна! Инка! – выкрикнул я. Так это моя старшая дочь Инка только несколько лет назад, когда ей было лет шесть. Моя Инка, которая очень боялась цыган, хотя сама была похожа на цыганку.
    Тамил обводил глазами надстройку нашего судна и вдруг наши взгляды встретились
- Hey, friend. Stop, please! (Эй, друг! Остановись!) Крикнул я, махнув ему рукой. - One moment! (Минуточку!)
    Тамил остановился. Девочка замолкла на полуслове и удивлённо посмотрела на отца, а затем и на меня переместила свой удивлённый взгляд. Я лихорадочно шарил в своём столе, доставая оттуда яблоки и мандарины. В мозгу пытался построить на английском языке простейшую фразу «возьми для своей маленькой девочки», но никак не мог.  Наконец-то получилось!
- Take this for your little girl, please, - вырвалось у меня из груди.
     Я высунулся в иллюминатор и показал на девочку. Мужчина заулыбался, девочка что-то сказала ему и тоже улыбнулась мне. Было время отлива и мои иллюминаторы находились не очень высоко над причалом. Тамил подставил руку, и я легко смог бросить яблоко, стараясь не промахнуться. Он ловил яблоки и передавал их девочке.
- Just a minute! – попросил я подождать немножко и, достав с рундука сумку,  в которой лежало множество японского, китайского и австралийского шоколада, который я скупал по всему миру в подарок своим дочерям. Я начал рыться в сумке, выбирая плитку шоколада привлекательнее. Австралийский – маленькие плитки, китайский – невзрачный вид. Остановился на японском шоколаде – и плитки больше, и обёртка ярче. Выбираю самый большой и самый яркий шоколад и показываю девочке.
- Вот держи, – сказал я, протягивая ей плитку шоколада.
    Её и так круглые крупные глазёнки стали ещё больше. Она замерла на месте и в недоумении смотрела на него. Я бросил ей шоколад, она ловко его поймала и долго крутила плитку в руках. 
    Так и завязалась наша дружба. В первый день мы общались только через иллюминатор, затем издали увидев их, я начал выходить к трапу, никогда не забывая прихватить гостинцев «for little girl». А позже, если меня не было ни в каюте, ни на палубе, они просто садились под колёсами ржавого крана-динозавра и ждали меня. Они никогда не злоупотребляли моим расположением к ним, но для меня это стало определенной традицией - ежедневно утром и вечером я с нетерпением выглядывал в иллюминатор, в надежде увидеть своих друзей. Девочка, обычно издали увидев меня, оставляла отца и с радостной улыбкой бежала к нашему судну, а я в свою очередь брал со стола приготовленный пакет и выходил к ней. Сверху в пакете я заботливо клал что-нибудь самое вкусное. Мне пришлось перевернуть вверх ногами всю артелку у Магомеда, и мы нашли штук сорок хороших шоколадных конфет, отобрали лучшие килограмма четыре ирисок в бумажках, чуть ли не с кулаками выбил у Магомеда несколько банок дефицитного сгущённого молока с сахаром. Жалел только об одном, что у меня не было ни одной детской игрушки, хотя бы паршивенького пупсика.
    Девочка обычно мне что-то рассказывала. Жаль только, что она говорила на тамильском языке, и я естественно ничего не понимал. Позже я стал болтать с ней по-английски, к моему удивлению она хорошо меня понимала. Отец её никогда в наши разговоры не вмешивался, а только улыбался, наблюдая со стороны. Однажды я подарил девчушке большую расчёску, забытую в каюте моим предшественником, и пытался расчесать её длинные волосы. Отец пожаловался, что нет мыла помыть девочку, и я вынес им пять кусков пахучего туалетного мыла. Радости их не было предела. А на следующее утро девочка пришла вымытая, чистенькая, и её чёрные как смоль волосы были аккуратно расчёсаны и  собраны сзади в хвост красным лоскутком.
    Я очень привязался к девочке, ведь она так сильно была похожа на мою Инулю, а девочка привязалась ко мне. Бывало сидим на причале я ей рассказываю об Инне, которая очень похожа на неё, о маленькой Марине, которая очень забавная у нас, о большом чистом и красивом Владивостоке, об Инниной школе, о снеге, о холоде, о Советском Союзе. Девочка представить не могла, как наша страна может быть такой огромной. А ещё я ей рассказывал о советских людях, которые счастливы и улыбаются друг другу. А иногда мы просто болтали с ней, о чём попало. Девочка всегда садилась против меня на корточки и внимательно слушала.
    Но вот однажды я сказал им, что завтра наше судно уйдёт в море, и просил прийти попрощаться. Девочка очень расстроилась и спросила: - Ты вернёшься ещё сюда?
- Не знаю. Если судно вернётся, то с ним вернусь и я.
- Я очень хочу, чтобы ты вернулся, - она робко улыбнулась, губы её задрожали.
    Я сам был на грани того, что вот-вот брызнут слёзы.
- Я тоже хочу вернуться.
    Мне очень тяжело было расставаться с ними, но груз выгружен, двигатель починен и нас больше ничто не держало в порту.
     На следующий день с самого раннего утра я с волнением высматривал своих друзей на причале. Отход намечался в полдень. Мне нужно было готовить машину к отходу. Предупредив третьего штурмана, что буду в каюте, чтобы он в случае команды «Товсь!» знал, где меня искать, я не отходил от иллюминатора. На столе стоял с вечера приготовленный пакет, в который я собрал всё самое лучшее. Там была даже огромная гроздь винограда. Я с нетерпением смотрел на проходную. Время шло, но моих друзей не было. Я начал волноваться.
- Готовь машину! – открыл каютную дверь третий штурман.
- Лоцман уже на борту? – спросил я, надеясь, что лоцман может задержаться.
- Будет ровно в 12. На это время назначен отход.
    В последний раз, окинув взглядом весь «Виктория док», я спустился в машину. Я быстро сделал там все дела, которые входили в мои обязанности, но в душе оставалась маленькая надежда увидеть своих друзей. Ровно в полдень сдал вахту, и пулей бросился на палубу, но так их там не было. « Почему они не пришли попрощаться?» - недоумевал я. Уже убран трап, уже швартовщики отдали концы, но моя «little girl» так и не появилась. Я поднялся выше на пеленгаторную палубу и с грустью смотрел на удаляющийся причал. Несколько судов уже вышло из дока. Как вдруг огромный «либериец» застрял в канале. Буксиры напрасно пытались развернуть ему корму. Начался отлив, но «либериец» по-прежнему торчал в канале. Пока буксиры опять затаскивали его в док, вода в канале упала, и мы вынуждены были вернуться к причалу. Следующая «большая вода» будет только завтра в полдень. Моей радости не было предела.
     На следующий день я опять дежурил у иллюминатора и опять напрасно. Уже лоцман с берега смотрит осадку судна, проверяет концы, смотрит, как мы стоим относительно других судов. Я напряжённо слежу за лоцманом, за стрелками часов и за дорогой. Лоцман поднялся на борт. Было без четверти двенадцать. В дверях снова появился третий штурман.
- Сергеич, пойдём перекурим, а затем готовить машину.
- Пойдём, - с грустью пробормотал я, бросая последний взгляд в иллюминатор и, о чудо, я увидел её.
   Девочка только что прошла проходную и, увидев наш «Айхал», бросилась к отцу и потянула его за руку. Она так громко и радостно с ним говорила, показывая на судно.
    Я мигом влетел в машину.
- Анатолий! Прокачивай форсунки, отсоедини валоповоротку, я сейчас приду. Если уж срочно понадоблюсь, вруби сирену.
    Матросы уже разбирали трап. Девочка очень обрадовалась, увидев меня. Взяв её на руки, я ощутил, что она горит. Руки, лоб были очень горячие. И тут я заметил, что она вся бледная и от температуры потрескались губы.
- Что с ней? – спросил я тамила.
- Вчера ночью было очень холодно.
- Подожди минутку, - быстро выкрикнул я и бросился к трапу.
    Когда я влетел в лазарет, у меня был очень страшный вид, потому что сильно напугал нашего доктора. Она подумала, что произошёл несчастный случай.
- Татьяна! Дай что-нибудь от простуды. Короче, большая температура и болит голова.
    Татьяна достала из ящика пачку Пенталгина, я выхватил её у неё из рук и, бросив на бегу «спасибо», побежал в каюту. В каюте схватил оставшиеся два рупий и горсть стойеновых серебряных монет. Пробежав по каютам, сменил у парней йены на рупии, получилось больше ста рупий, и выскочил на причал по уже разобранному трапу. Наспех сунул деньги тамилу.
- Купишь девочке туфельки!
     И отломив половинку таблетки, добавил:
- Будешь давать ей по полтаблетки три раза в день. Понял? Повтори!
- По полтаблетки три раза в день.
- Эй! Четвёртый! Трап убираем! Или ты остаёшься? – кричат матросы с палубы.
- Ну, прощай! – с горьким сердцем, произнёс я и крепко пожал тамилу руку. - Береги девочку!
- Good bye! – тихо пролепетал тамил. У него задрожали губы, но он пытается улыбаться.
- Good bye, my little girl!
     Я беру девочку за худенькие плечи и целую в горячую щёку.
- Good bye, my friend!  - нежным голоском отвечает она. Девочка двумя ручонками прижимает к себе огромный пакет и грустными глазёнками смотрит на меня.
     Оглядываясь назад, взбираюсь по трапу. Сдаю с задержкой вахту и опять на палубе. Концы убраны, буксиры оттаскивают судно от причала. Девочка и тамил всё ещё стоят на причале и машут мне рукой. Я машу им в ответ. «Айхал» медленно вползает в канал, а девочка и тамил стоят на прежнем месте. Я долго стою, облокотившись о релинги, и смотрю на удаляющийся берег. Прощай, Индия! Вернусь ли я когда-нибудь к тебе? Забросит ли ещё когда-нибудь меня случай к твоим берегам? Увижу ли я ещё когда-нибудь своих друзей?
     Прощай, Индия! Прощай, безрукий тамил! Прощай, «my little girl»!

           ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ ...
http://proza.ru/2020/11/22/1596