Куба. Так, как это было

Я ненавидел уроки украинского языка в нашей школе (хотя легко имел круглую пятёрку по этому предмету). Не только потому, что все вокруг меня - в магазинах, на лестничной площадке, в автобусах и трамваях - говорили только на русском; и не потому, всё же, что учителя украинского были недалёкими выходцами из глубинки, какие-то все несчастные, пострадавшие от надуманной власти москалей (но - от своего хронического неумения, непонимания жизни, от взлетевшего до небес посему себялюбия), заплаканные, красноносые шевченковские Катерины в вышиванках и подобные прочие; не потому, что мы, интеллигенты-русскоязычные не на жизнь, а на смерть дрались в лесопосадке с селюками из "гэ" и "дэ" классов, говорящими на ломаном русском - на суржике; а потому, я чувствовал,- перековывают какой-то незримой силой мой генетический языковой, а, значит, и жизненный код. Заставляли говорить, чуть ли не на вилы меня и прочих бунтарей вздымая, вызывая к директриссе школы за неповиновение, что - "мама" это исключительно - "маты", "папа" - "тато", "кот" - "кит", "собака"(она) - "собака"(он); "дождь" - "дощ" и прочее.
И стояла незабвенная остроносая Свэтлана Олэксийывна, завуч по внеклассной работе, сложив руки за спиной, расставив ноги под юбкой, ей-богу, как эсэсовка в концлагере, делая пугающие, пронзительные окрики фамилий на весь коридор и раздавая нам, детям, затрещины, заставляла наизусть выучивать страницы из какого-то Нечуй-Левицкого...

Зато уроки русского языка и литературы я обожал. Никто меня ничего делать не заставлял. Я читал по ночам СВЫШЕ ДОМАШНЕГО ЗАДАНИЯ, наслаждаясь, как мёд на душу,- Ломоносова, Пушкина, Гоголя, Тургенева...

70-е 20-го столетия, город Харьков.

А теперь нахлынуло.