Мамонтёнок

В детстве мы любили давать друг другу прозвища. Я был «Мамонтёнком», уж не знаю почему, толи от того, что нашли в Магадане мамонтёнка и назвали его Дима, толи потому, что был я в детстве физически крепок, правда, на взрослого мамонта не тянул, а вот "мамонтёнок" – в самый раз. Теперь, когда мне сильно за пятьдесят,  я часто вспоминаю своё счастливое детство.
Вот мы с Азатом ищем в снегу твёрдый водород – идея Азата, он всегда был умнее всех нас и потом стал учёным. Мороз под пятьдесят, с неба на нас смотрят удивлённо огромные яркие звёзды, а мы ковыряемся в снегу. Сугробы рассыпаются в прах, стоит только в них запрыгнуть с разбегу, и остаются самородки твёрдого водорода – льдинки, которые упали с крыши. Возвращаюсь домой, весь продрогший. Слева от входа – чулан. Дом «маневренный» - для временных переселенцев, и, поэтому, чулан пустой, только куча песка в углу. Судя по запаху, кот из жилконторы этот песок облюбовал. Толи дело - наша кладовка в старом доме на Фрунзе – огромная, с окном на улицу, с купеческим сундуком и лазом на чердак! Сундук был окован железными полосками, а когда его открывали тяжёлым кованым ключом, он издавал красивые мелодичные звуки. На артефакте былых времён я спал летом, а брат Лёшка любил в нём играть, как в домике. Сундучище достался нам в наследство от Прасковьи Ильиничны, вместе с рыжей кошкой Марфой.
В доме для переселенцев пол был каменный, ледяной, но, зато, мы постоянно топили печку-буржуйку, да и батареи, сваренные из труб, грели что надо! Год был очень  холодный, но воспоминания о нём у меня сохранились самые тёплые. Нам дали новую квартиру, и после Нового года я перешёл в другую школу. Автобусы ходили каждые десять минут, чтобы люди не замёрзли на улице, я сам прибыл к месту учёбы, родители были на работе. В новой квартире было как  в горах – светло, просторно, пусто  и холодно. Мы все заскучали по печке.
Печи нас всегда грели и выручали! В Кумзеро, у бабушки с дедушкой, была голландка, на которой мы готовили днём. На небольшом выступе печи, под самым потолком, сушились пачки с махоркой. В редкие свободные минуты, дед Гена сворачивал из газеты «козью ножку» и задумчиво дымил махрой, грея руки на тёплом боку печки. Ему, сельскому ветеринару, часто приходилось ездить на срочные вызовы по окрестным деревням, через лес, ночью, в любой мороз, сквозь ледяной ветер, по огромным сугробам. Уж он- то  умел ценить это тепло!
Ещё у нас была настоящая русская печь – огромная, будто слон, белая и горячая. Бабушка Вера топила её утром и вечером. На ней я спал. Справа, у стены, стояли большущие  жестяные банки из-под повидло. Они были доверху наполнены сушёными грибами и рыбой. Слева, в сетке-авоське, на гвоздике, висели пачки с толокном. За трубой начинались дощатые полати, на них хранился лук. Такое изобилие меня очень радовало, мне казалось, что я очутился на картинке из какой-то доброй сказки. Старый тулуп деда был мягким, тепло от печи  ровным и живым. Я быстро засыпал, невзирая на завывания ветра в трубе, за вьюшкой.
С утра дома было холодно, бабуля растаплива печь, брала ухват и ставила щи, кашу томиться в чугунках до вечера. Ровное, дружное гудение горящих дров согревало, сначала сердце и душу, а потом и тело.
«Хорошо и тепло, как зимой у печки», - я, ископаемый мамонтёнок, об этом помню!