Фрагмент повести Стенописец - На весах судьбы

Егор оборвал чтение.
- Дальше я пишу о нас с тобой. Читать не буду, поздно уже.
Он собрал листы и вложил их в общую пачку.
- Ну, что скажешь?
Пётр ответил не сразу.
- Уж сколько времени прошло, а всё по-прежнему. Как вчера! Для меня это сущая загадка. Ведь я после тех октябрьских событий дважды, как ты знаешь, чуть не лишился жизни. Обстановочка была и в том, и в другом случае, прямо скажу тебе, запоминающаяся. А вот не запомнилась! Видать, стёрлась за ненадобностью. А Белый Дом помню. Каждый шаг, каждый выстрел.
- Со мной точно такая же история, - неспешно сказал Егор.
- Мы с тобой живые свидетели низости и духовной высоты русского человека. И что прикажешь делать с нашим уникальным знанием? – добавил он с усмешкой.
- Если б уникальным, - возразил Пётр, - такое сейчас на каждом шагу. Возьми тот же знаменный распев. Я в церковном пении мало что понимаю, но всякий раз, когда слушаю эти поющие крюки, ощущаю, как бы это сказать, внутреннюю героику самого себя что ли. Эти монотонные попевки концентрируют всё русское, что во мне есть.
Пётр разлил остаток водки по бокалам.
- Ты же знаешь, я не великий патриот родного отечества и в Испании, куда часто убегаю от российского сословного хамства, я чувствую себя более защищённым. Да-да, более зашищённым среди чужих обычаев и нравов, чем в родной Московии. Причём, знаю, это ощущение – блеф, и всё как раз наоборот, но лечу на трижды лазурную Коста Бланку и радуюсь. И не потому радуюсь, что в России солнце не то, просто мне спокойней там, понимаешь, спокойней!
Они выпили.
- Нам-то что, - Егор повёл разговор, - мы уходим. Уходим и забираем с собой две прекрасные жизни. Быть может, кто-то умел прожить лучше, и слава богу о том. Но нам с тобой пенять на судьбу несправедливо – Господь благоволил к нам, грешникам, и житейская хмарь расступалась перед нами, как Красное море перед Моисеем.
Даже в девяносто третьем году мы попали с тобой в крохотное число избранных, избежавших гибели под пулями и гусеницами БТР-ов. Кстати, о наших несостоявшихся убийцах, - Егор на мгновение задумался, - сдать бы их всех, этих кровожадных дарвинистов, в Палеонтологический музей! А если постоянные экспонаты музея воспротивятся такому соседству – выстроить для этих тварей новый корпус и прикрепить над входом бронзовую табличку "Vip-зал – венец эволюции зверя".
Быть может, я и взялся за перо потому, что не вижу другого способа задержаться в этом мире.
- А задержаться-то хочется! – воскликнул Пётр.
- Хочется, Петь, правда хочется. Это как свидание с любимой девушкой. Она тебя разлюбила и собирается уходить. Ты понимаешь: расставание неизбежно, но пока ты её видишь, в тебе живы сладкие минуты ваших интимных встреч и любовных переглядов. И именно их (не девушку!), ты хочешь продлить в себе, зная, что вскоре всё изменится.
Быть может, ты попадёшь в рай и, вкусив райских блаженств, забудешь несовершенные земные прелести. Но сейчас воспоминания, как морские звёзды, устилают твой житейский фарватер. Они напоминают о своём небесном прошлом, посверкивая былым великолепием сквозь помутневшую от времени толщу вод…
- Э-э, куда загнул, гражданин писатель! – улыбнулся Пётр. – А я тебе так скажу: «Хороша Маша – да не наша!» Мы с тобой за этой затейницей житейской век на двоих пробегали. Подстилочки диковинные ей под ноженьки стелили, блюдами изысканными угощали, мол, «кушай, Маша, довольствуйся!» А как силы наши поубавились, стала Маша малость кобениться да на других заглядываться. «Пойдите прочь! – говорит. - Нечай мне тут с вами валандаться? Вы ж бесплодны и пусты, как земляные орехи. И дорога вам одна – в землю.» Так что, Егорушка, ждёт нас одиночество и сыра земля.
Пётр подмигнул Егору и многозначительно ухмыльнулся. Тема смерти присутствовала в их разговорах все последние годы. Но если прежде упоминание о неизбежном тяготило умы собеседников, то с каждым разом щемящие «воспоминания» о будущем всё более уступали место едва ли не веселью, подтверждая слова Бенедикта Спинозы о том, что свобода – это осознанная необходимость.
- Знаешь, Петь, а я рад твоим словам! – улыбнулся Егор. – Одиночество! Для меня одиночество – это как ангельский промельк в земной жизни…
Он вновь зарылся в стопку бумаг и через минуту вытащил один за другим несколько листов с печатным текстом.
- Не спишь?
- Ещё нет, - стряхивая сонливость, ответил Пётр.
-  Тогда послушай одну давнюю историю. Я записал её вскоре после произошедших в ней событий. - Егор помедлил с минуту. - Это случилось лет сорок назад, в той прошлой жизни, когда мы были с тобой ещё молоды и неутомимы…
- А разве с тех пор что-то изменилось? – Пётр единым глотком допил содержимое своего бокала.
- Вот именно, Петенька, дружок ты мой любезный! – Егор распрямился в кресле. – Изменились окружающие обстоятельства, но не мы!
- Впрочем, если я не ошибаюсь, тебе сегодня стукнуло… – решил подначить товарища Пётр, но Егор перебил его.
- Ты дорогой, путаешь объективную реальность и теорию относительности. Смешивая эти два понятия, получить правильный ответ невозможно. Теперь-то понял?
- Понял, - расплылся в улыбке Пётр, - читай!

(Продолжение следует).