Епифан и Маврикий. Часть первая

- Совсем у деда Епифана тапки прохудились, - пригорюнился Маврикий, бывший по совместительству котом и квартирантом в доме номер четыре по улице Кривых гвоздиков. - Надо чуни ему заказать из овчины.
Чудное имя дал ему вышеупомянутый дед, в прошлом боцман торгового флота, обошедший на кораблях чуть ли ни весь мир и загрузивший "трюмы" своей памяти чужеземными названиями, устаревшими курсами валют и реальными историями, приукрашенными на удивление сухопутным морской небывальщиной.
Когда Епифана списали вчистую на берег, он какое -то время перебивался случайными заработками, лишь бы не удаляться от солёной воды, а потом, плюнув три раза на морских чертей и чертенят, сгрёбся и укатил в глушь, в Архангельскую область, где осел в деревне "Долгие нашлёпыши". Сторговал там дом с голубыми ставнями и тремя старыми соснами, стучащими шишками по крыше. Жилище досталось крепкое, хоть и обросшее зелёными мхами. Епифан, закатав рукава тельняшки, отдраил его, словно палубу "Академика Вернадского" - судна, на котором он впервые попал в Кейптаун и обожрался там незнакомой рыбы, от которой его травило, как от приступа морской болезни. Дом, несмотря на осеннюю непогодь, засиял и даже зазвенел старой корабельной рындой, подвешенной под навесом у крыльца.
- Ишь, занесло к нам кота в полоску, - ехидно скалили зубы местные бабы, на северный манер растягивая гласные. - Знам таких гулён! Всю жизнь по экватору скачут, а на старости лет норовят к солидной женщине под бок приткнуться. Будто нужон такой обтрёпыш!
Но Епифан не интересовался аборигенами и потихоньку обрастал хозяйством в виде белой козы по прозвищу Шантеклер, "батареи" крынок под будущую сметану, внушительной поленницы у забора, нескольких мешков с картошкой и морковкой, здоровенной бутыли с мочёной брусникой и трёх банок с солёными огурцами.
В конце сентября резко захолодало и небо стало сбрасывать снег, усердно орудуя в облаках лопатой. Из труб повалил коричневый и сизый дым, в зависимости от того, чем топили - торфяными брикетами или дровами. Дед Епифан, облачившись в чёрный морской бушлат, деловито откидывал сугроб-недомерок с крышки погреба, когда разглядел в кустах смородины здоровенного кота с рваниной в левом ухе. Пришелец явно планировал брать погреб на абордаж, учуяв в нём НЗ - почти неприкосновенный запас сливок, уместившийся в горшочке из-под вологодского масла.
- Э, брат, - сказал Епифан, пряча улыбку в шикарные усы и бороду, - так дело не пойдёт. Какой из меня будет боцман, ежели пиратам дозволю лишнее? Ты давай-ка принимай решение: либо греби отсюда по-быстрому, либо, наоборот, к нашему борту прибивайся, до пущей компании.
Кот подумал, дёрнул хвостом и хрипло рявкнул, как кандальник на галере, пытающийся продрать глотку после ночи. Он вразвалку утоптал снег на дорожке и потёрся щетиной о дедов валенок. С тех пор прошло три года. Кот и боцман сдружились настолько, что везде ходили вместе: будь то в магазин за колбасой и хлебом, или же на болото за клюквой, или в гости за пятьдесят вёрст в местный краеведческий музей, либо на берег Вычегды, реки с фортелями да вывертами. Но местными они так и не стали - не прижились.