rice-fields note

Я не умею говорить прямо.

Мой язык – крылатые аллегории, моя стихия – игра, самодовлеющая, как эго фламинго, напрасная, как серебряный век. Я всегда между строк, я в отзвуках и послевкусии; моя среда — нерождённый лотос фантазии, звукопись звёзд, вес словес, эфир эвфемизмов…

Моя среда — оплачиваемый гроб в нейминговой компании, один из многих, стойкий среди равных.

Иронично как ничто, справедливо как закон джунглей. Мне платят, чтобы я называл вещи, писал оды конкретике в одно-двухсловных афоризмах, восемь часов в сутки, пять дней в неделю набивая зев капитала ломтями суток. Польщённо потирая зоб, он оставляет объедки часов объедкам-мне — жадный до внимания, как далёкие галактики.

— <...>, где отчётность? Сегодня конференция по кварталу. — сыпет кто-то каменную соль. Я смыкаюсь под злободневными шипами, без шума шипя.

Меня отмечают высшие пищевые звенья за “креативное мышление” и “продуктивность”, а я строю каменные бараки из прессованного ветра. В одном щербатом камне умещаются целые равнины воздуха — от меня требуют по нескольку десятков, и приходится сквозь скрип сердца отбирать дыханье весны у неимущих пустынь.

Знали бы звенья, сколько даров Эола уходит впустую, в продуктивизм! Под градом выстраданных камней трепыхаются нежный цветок, перистый птенец — пока живые, но отнюдь не бессмертные. Я пересиливаю вертикальный холм с охапкой валунов подмышкой.

Руби, как топором, своим слаженным слогом, разрывай пространство слезливым словоблудием! Только так, быть может, заслужишь премию с барского плеча.

О Сизиф, как ты безбожно молод!