Слепой. Над пропастью. Глава 1. Как все было

Однажды в жизни человека наступает главный момент. Весь его мир необратимо меняется. Как все это произошло для меня? Все так неожиданно, и так просто. Как снег на голову. Только не помню, что было вначале. Вспышка? Яркая, как солнце, и резкая, как отблеск стали. И потом резкий, как удар бича, взрыв.  А может, вначале был взрыв. А за ним сочная, пропитанная болью, вспышка. Или все было одновременно. Хотя в какой последовательности, сейчас было уже все равно.
Хозяин булькает, дергается, и замирает. Навсегда. Из развороченной груди хлещет фонтан горячей крови. Капли крови попадают мне в лицо, и в рот. Рядом с ним хрипит, пускает кровяные пузыри, напарник. Из рваной раны на шее толчками вытекает кровь. Во рту яркий привкус меди. По лицу что-то течет горячее и липкое, как свежий малиновый кисель. Я провожу рукой. Кровь? Моя? Но откуда столько взялось? Откуда? Осторожно провожу по голове и лицу. Разбита губа? Но крови, липкой, горячей, слишком много. Моя кровь, смешиваясь с чужой, течет мелким ручейками по всему телу, по лицу, заливает глаза. Мир закрывает красная пелена. А потом сменяется чернотой. Именно с этого момента для меня наступает тьма. Мой мир разламывается, как спелый апельсин. На две половинки. До вспышки. И  после. Первая часть мира, наполненная солнцем, морским прибоем, красивыми женщинами, картами, и цветами, исчезла. Растворилась в черноте прошлого. Во второй части жизни, той, что вынырнула из мрака, и осталась со мной, ничего из прежней жизни не осталось. Почти не осталось, кроме аромата цветов, и запаха духов. Но к ним добавились еще лекарства, вонь крови, хлорки, страдания, и боли. Рядом зловонный пот и моча. Именно эти запахи сейчас окружают на больничной койке простой муниципальной больницы.   
В самые первые минуты и часы после катастрофы не осознаю тяжесть потери. Пытаюсь вернуть мир света, кричу, возмущаюсь, и сопротивляться наступившей тьме. Бунтую против реальности жизни. Срываю с лица бинты, скрипя зубами от боли в надежде вновь увидеть свет солнца. Но, даже когда бинты сорваны, темнота не желает уходить. Свет солнца не возвращается.
- Что, со мной? Что с глазами? Я слышу рядом мягкий голос, полный сострадания:
- Успокойтесь, больной! – А потом ощущаю на лбу прохладную ладонь. Вдыхаю яркий аромат апельсинов, смешанных с горечью лекарства. Мне вспоминалась мама. Эх, если бы моя матушка жива! Может, беспутная жизнь сложилась по-иному. Не лежал бы на застиранной больничной простыне, придавленный тяжестью темноты. И неизвестности. А хлебал семейный борщ с густой сметаной, приготовленный женой. Но увы, нет ни борща, ни сметаны, ни жены. Что случилось, то случилось.
Прикосновение женской руки немного остудило разгоряченную натуру. Я обессилено падаю на плоскую, убитую подушку. А глазах острая боль. А ловкие, привычные к такой работе, руки медсестры наматывают бинты обратно на исполосованное разбитым ветровым стеклом лицо. Все остается в кромешной тьме. Губы пересыхают, покрываются мелкими трещинками.
- Воды! – Вырывается из пылающей глотки. 
- Нельзя вам сейчас пить. – Я ощущаю, как смоченная холодной водой салфетка касается израненных губ. Влага впитывается, как в сыпучий песок пустыни.
- Еще. – Шепчу распухшими губами.
- Много нельзя. Вас готовят к операции.
- Хоть немного. Обратно салфетка касается губ. Это немного смягчает пожар жажды.
- Больше нельзя. Сейчас вас будут везти в операционную. – Отвечает мягкий, похожий на голос мамы, голос.
Несколько сильных рук поднимают с кровати. Перекладывают мое израненное тело на жесткую каталку. Поскрипывая, как старое инвалидное кресло, катит по коридору.
Обратно перекладывают, но на операционный стол. Укол в вену, но боли почти не ощущаю. Неожиданно, словно со стороны, вижу, как плыву по огромной реке, сотканной из густого, молочного тумана. Берегов ни справа, ни слева не видно. Да они не нужны. Я лежу на спине, и любуюсь огромными звездами на ночном небе. Они закручиваются водоворотом, превращаясь в длинный белый коридор. Около входа стоит мама.
- Мама.… Как я соскучился за тобой! Но мать отступает назад, грубовато отталкивает протянутые навстречу руки.
- Сынок, тебя здесь не ждут. Уходи, возвращайся назад.
- Мама.… Но коридор исчезает. Словно его не было. Меня окружает темнота. Может, я умер? Нет, не похоже. Все тело болит точно так же, как будто играл в футбол. Но был не игроком, а футбольным мячиком. Что со мной сделали хирурги? Пока что не знаю. Осторожно ощупываю лицо. Глаза под плотным слоем бинтов. Что сейчас, утро, полдень, вечер или ночь? Скрипит, как стонет старуха, дверь. В больничной палате, пропитанной насквозь хлоркой, кровью, мочой и болью, слышу нестройный топот ног. Рядом с кроватью кто-то останавливается. Улавливаю запахи спирта, вчерашнего перегара, кофе и сигарет.
- Сестра, какая у больного температура? – Рядом сиплый голос, насквозь пропитанный усталостью.
- Тридцать семь и девять. Немного температурит.
- После операции вполне нормальное состояние. Главное, чтобы температура не повышалась. Наверное, мой лечащий врач? Шелестят бумаги. Значит, читает лист назначений. Трогает лоб. 
- Ну что, летун? Вернулся к нам?
- Скажите, доктор, я буду видеть? Этот простой, но очень насущный для меня вопрос словно завис в воздухе. – Так буду видеть или нет? Говорите правду. Врач молчит. Эти несколько секунд превращаются в бесконечность. Почему не отвечает? Не знает, как лучше соврать? Или обдумывает красивый ответ? Врач, кашлянув, жестко говорит:
- Какого цвета ваши глаза?
- Карие.
- Вы можете заказать протезы любого цвета.
- Протезы? - Внезапно во рту стало сухо, воздуха не хватает. Как будто на учениях. Когда в полной боевой выкладке, в противогазе, бегу километров десять, а может, все двенадцать. – А глаза?
- Зрение никогда к вам не вернется. Я оперировал. Глазные яблоки пришлось удалить. От услышанного приговора голову точно сдавили огромные тиски.
- Как дальше жить?– Упавшим голосом скорее, простонал, чем проговорил.
- Ну, батенька, не вы первый, не вы последний с такой бедой. – Холодно, как судья зачитывает приговор, отвечает хирург. – С такой травмой глаз люди живут долго, до старости.
- Да, живут долго. Но не слишком счастливо. – Шепчу в ответ. Протезы. Это слово, как острый нож, вонзается в сердце. Боль прожигает пустые глазницы. О, если бы в  этот момент в голову ударила молния, то это было так, пустяком. Внезапно кажется, что попал  в кошмарный сон. Сейчас стою на краю глубокой, черной пропасти. Земля внезапно рушится под ногами. Напарника нет. Некому бросить спасительный трос. Страховочного троса под рукой нет, зацепится не за что. Кажется, что лечу в густую, как черничный кисель, черноту. Как из другого мира, до меня доносится голос хирурга:
- Главное, вы живы. Но я ничего не говорю в ответ. Кажется, на плечи падает каменная тяжесть усталости. Застонав, натягиваю больничное одеяло на голову, и резко поворачиваюсь к стене. Все. Жизнь для меня с этого момента заканчивается.
Не слышу, не замечаю, как врач в окружении медсестер величественно ходит между кроватями по палате. Осматривает других больных. Разговаривает с ними. Даже пытается немного шутить. А потом выплывает в коридор. Как нянечка закрывает за ними дверь.
Для меня все окончено. Я сдаюсь без боя. Самый первый раз в жизни. И раздавлен темнотой. Боль и пропасть победили. Без единого выстрела. Слепота? О, лучше бы умер вместе с теми, кто был со мной в машине! Но смерть почему-то обошла стороной, выбросила из веселой реки по имени жизнь. Я лежу на больничной кровати, как на обочине сбитая насмерть собака. Или вынесенная на берег приливной волной морская звезда. Как жить дальше? Говорят, что самая непроглядная ночь наступает перед рассветом.… Но как дождаться рассветных лучей? Как? Если каприз судьбы загнал на дно глубокой и мрачной пропасти? Я не увижу солнце. Возможно, все это предначертано рукой судьбы? Не знаю. На меня нахлынули густым, холодным туманом новые чувства, и мысли.… Все это начинает постепенно сводить с ума. Да, можно часами повторять мантры. Можно представлять, как жизнь понемногу налаживается. Но хоть сто раз скажи халва, халва, во рту сладко не станет. Глаза не прорастут обратно в глазницах.
Что сейчас? Вслушиваюсь в темноту. Рядом храп. С другой стороны стон. Чуть дальше сонное бормотание. Кто-то вздыхает, шепчет молитву. Соседи по больничной палате почти все спят. Только рядом слышу всхлипывание. Значит, ночь. Начинаю мысленно прокручивать кадры из прошлой жизни. Той светлой части, где меня уже нет. И где меня уже никогда не будет. Я помню почти все. Каждое мгновение, каждое дыхание. Но для той, прошлой жизни я умер. Хотя время не остановилось. Только жизнь стала другой. Я начинаю запоминать новые чувства, с которыми жить до конца своих дней. И первое, это боль в глазах. Хотя их нет, но боль поселилась в глазницах навсегда. 
Наверное, наступает утро. Постепенно просыпаются больные. Зевают, стонут. Ходячие, шаркая ногами, идут в коридор. К лежачему подходит нянечка, уносит утку. Звякает ведро. Шаркает швабра. Резко тянет хлоркой. Нянечка моет пол. Запахи манной каши, и чаю. Это принесли завтрак. Но не прикасаюсь к ложке, лежу лицом к стене. Запах апельсинов. Мягкий голос.
- Максим, повернитесь, я покормлю, пока каша не остыла.
- Я не ребенок. - Сердце почему-то вздрогнуло, и быстрее забилось. Но пытаюсь сопротивляться, ворчу, - А зачем переводить харчи? Я все равно умер.
- Нет, вы живы. Будете сами есть. Я вам помогу. Сопротивляться нет сил. Я сажусь на кровати. Чувствую, как медсестра вкладывает в ладонь ложку. Пробую, есть вслепую. Не сразу получается. Что в рот, что попало на одеяло. Но каша показалась необычайно вкусной. Сестра забирает пустую тарелку.
- Может, подать утку? Щеки краснеют, как у нашкодившего школьника.
- Еще чего не хватало! Я не старый дед! Помогите дойти до туалета.
- Но у вас строгий постельный режим.
- К черту постельный режим! - Встаю, опускаю босые ноги на пол. Медсестра надевает больничные тапочки.
- Идемте. Опираюсь на руку. Выходим из палаты. В коридоре воздух тоже пропитан хлоркой. Но нет вонищи пота и мочи. Считаю шаги, чтобы знать, не промахнуться. В коридоре медсестра передает меня нянечке.
- Тетя Маша, покажите дорогу в туалет. Мне бежать надо, еще куча дел. И скоро конец смены.  Старушка подхватывает под локоть.
- Пошли, сынок. Я шагаю рядом, опираясь на руку нянечки. Мысленно считаю шаги, запоминаю дорогу. Жизнь с потерей зрения не остановилась, продолжается. Если остался жив, значит, у Бога есть на меня планы? Постепенно начинаю смиряться с миром темноты. Привыкаю к факту, что не увижу солнце, не буду любоваться голубизной неба и моря. Для меня навсегда исчезают летящие чайки над прибоем, и белые паруса прогулочных яхт.