Под бомбами

ПОД БОМБАМИ.

I.

Признаюсь, не без доли иронии всегда воспринимал рассказы батяни о массированных бомбардировках ближайших к нашему дому сопок и улицы Новой в целом. Если бы я тогда поменьше отмахивался, то сегодня бы не был столь скупым на подробности.
В том, что часть смертоносного и разрушительного груза угодила и в наш район, сомнений конечно не вызывало. Более того, это и не могло быть иначе. Ведь опорожнение бомболюков в стороне от объекта нападения, а нередко, когда обстоятельства поджимали, и над головами своих солдат, было расхожим штампом в тогдашней литературе о войне. Немец часто праздновал труса в тех книгах.
Между тем неумелыми, трусливыми воинами немцы не были. С идеологическими штампами прошлого пора расстаться. Величие победы в Великой Отечественной войне, в том числе и в том, что она была одержана над грамотной, отлаженной, дисциплинированной военной машиной. Да, и у них были неумелые пилоты, но другая литература о войне говорит, что посылать слабо подготовленных летчиков на боевые задания они не торопились. А способных перепутать первую террасу Мурманска с четвертой и подавно. Да и мудрено было перепутать при наличии в планшете каждого немецкого летчика подробной карты города, с обозначенными объектами и коммуникациями.

И все же четвертой террасе в июне 42-го досталось крепко. Но причиной тому послужили обстоятельства иного порядка. Упорство, с которым немецкие пилоты стали раз за разом обрабатывать не имевшие, казалось, особого стратегического значения сопки, расположенные к тому же весьма далеко от главных объектов их дежурного бомбометания – торгового порта и железнодорожной станции, объяснилось необходимостью подавления зенитных батарей на них размещенных. Огонь же батарей немцам срочно потребовалось подавить, чтобы не мешали они им выполнить важное задание в этой части Мурманска.
Обратимся здесь к авторитетному свидетельству Александра Воронина, возглавлявшему в годы войны МПВО Кировского района города:
«5 июня 1942 года многие мурманчане, наблюдая энергичную бомбежку Планерного поля, удивлялись, почему немцы бросают бомбы фактически на пустырь. Мало кто знал, что под скалы на северную окраину поля были перебазированы продовольственные запасы. Кроме того, по этому участку проходил главный водовод, снабжавший пресной водой южную часть города и рыбный порт. В результате этой бомбежки было выведено из строя головное сооружение водопровода, в шести местах разрушен водовод, а продовольственные запасы почти полностью уничтожены». А. Воронин. Мурманск в огне войны. – Мурманск, 1979, стр. 37.

Так что прислушиваться к батяниным байкам о налетах на Новую улицу следовало внимательнее. Не мог не знать он и почему, столь кардинально обострилось внимание немцев к нашей улице: командир зенитной батареи, расположенной на сопке за нашим домом, квартировал по соседству и поддерживал с батяней приятельские отношения.
Вывод: летом 42-го на планшетных картах немецких летчиков значились, как стратегические объекты особой важности, и сопки у Планерного поля.

II.

Вспоминая первые дни войны, батяня с гордостью отмечал то, что всех мобилизованных успел рассчитать. «Ночь не спал, - говорил он, - но к утру и зарплата за отработанные в июне дни и полный расчет на всех призванных были готовы, ни одному не задержал». Называлось всегда им и число уходивших тогда на фронт из их стройконторы по первому призыву. Увы, с цифрами память моя не особо дружит, да и не придавал, честно говоря, тогда этому большого значения.

К числу самых первых батяниных впечатлений о войне относятся, бесспорно, его рассказы о первых налетах. Появление над городом самолетов тогда многими еще воспринималось как зрелище, как развлечение, смотрели и гадали: «Наши? Нет, немец. Наши!». И только, когда фашистские самолеты несколько раз пулеметным огнем рассеяли толпы зевак и появились среди жителей первые пострадавшие, первые убитые, отношение к появлению самолетов над городом изменилось.

Касаясь вопросов осведомленности немцев (это еще до книги Воронина с его рассказом о подробной карте Мурманска, обнаруженной в планшетке взятого в плен фашистского летчика), в качестве примера батяня приводил частые перед войной посещения нашего города туристами из Германии. «Идут большими группами, раскованные, оживленные, гогочут по-своему и у каждого на шее фотоаппарат болтается. На сопки поднимутся и только – щелк, щелк. А ведь фотографировать Мурманск, тогда было категорически запрещено. Но милиционеры демонстративно отворачивались. Немцам ли наши секреты было не знать», - всегда сокрушенно подытоживал он.

Запомнился ему и большой налет на Жилстрой, в результате которого буквально на его глазах сгорел продовольственный магазин, спасать который от пожара он собственно и прибежал через весь город. «А его и нельзя было спасти, - рассказывал батяня. - Когда я прибежал, магазин уже пылал факелом. Тут бы и пожарные ничего не сделали. Здание магазина одноэтажное с односкатной, почти плоской крышей. Зажигалки такие крыши сразу насквозь прошивали».
Но акцент в этой истории с магазином он постоянно делал все же не на факеле и не на бегавшей с ревом вокруг пожара продавщице - это все проговаривалось для затравки рассказа. Памятной зарубкой остался для него из того дня, несомненно, сам путь до Жилстроя, проделанный им в разгар бомбежки. Об этом он рассказывал примерно так:
«Вокруг взрывы, осколки свистят, милиционеры из подвалов свистят: тогда ведь строгости были большие с перемещениями по городу во время налетов. Разрешалось только пожарным, бойцам местной обороны, да милиционерам. Последние, к примеру, обязаны были посты выставлять у всех разрушаемых во время налета казенных и жилых строений.
А на меня какой-то кураж напал, какое-то мальчишество. Опять же пообещал. Они мне звонят из управления, говорят, что магазин горит, продавщица одна, пожарные и оборона на звонки не отвечают, все на выезде. Просят, чтобы выручал. Я и шуранул».

III.

Приезжавшие в Мурманск по делам службы с передовой и с боевых кораблей, торопились вернуться в свои части: «Здесь убить могут». И в этом не было никакой рисовки. Война сделала их людьми безошибочно распознающими опасность. Примеры такого настроения батяня приводил часто. Нередко фразу эту в его рассказах произносил известный подводник Николай Лунин, с которым он был шапочно знаком.

Кстати, шапочно знаком во время войны батяня был со многими известными людьми. Причем знакомства эти искал отнюдь не он. Разумеется, в равной мере способствовало этому и его возможности по части известного товара, а работал он главным бухгалтером строительно-транспортной конторы Мурманторга, и известное отношение многих к этому товару, без которого, как известно, довольно часто ни дела не спорятся, ни войны не выигрываются, ни победы не празднуются.

Стоит ли удивляться, что среди прочих страждущих разыскала его однажды и оживленная кампания с крейсера «Эдинбург». Кому сегодня неизвестно название этого английского военного корабля, умудрившего весной 1942 года на обратном пути из Мурманска утопить десять тонн золотых слитков на сумму 100 миллионов рублей. Тогда, однозначно, об этих слитках знали единицы. Ни разухабистые английские моряки, ни их новый русский друг Василь не знали точно. И памятен батяне был всегда этот «Эдинбург» лишь кожаным пальто, которое то ли как результат, как сейчас бы сказали, удачного бартера, то ли как приз-презент моряки ему оставили. Проносил же батяня этот всепогодный кожан всю жизнь.
К сожалению, в семейном альбоме только слабая любительская фотография батяни в этом кожане. Снимок сделан в январе 1966 года. В этот день Кольский залив замерз в третий раз, а мы хоронили дедушку.

Сохранилось и о его отношении к бомбежкам свидетельство. В рассказе Лили, приемной дочери батяни, это звучало так: «Во время налетов мы прятались в щель – в обустроенном у ближайшей к дому отвесной скалы самодельном бомбоубежище. Две стороны нашего убежища составлял монолит скалы, две другие выложены были из валунов. Плюс накат из разного подсобного материала: досок, кровельного железа, фанеры, мха. Понятно, что защитить такая землянка могла только от осколков на излете, да обломков камней. Вероятность прямого попадания, наверное, была не велика, хотя временами осыпал он нашу сопку бомбами основательно. Большую же опасность представляли даже не бомбы, а прошивавшие сопку пулеметные очереди наших и немецких самолетов, раскручивавших над ней отчаянные воздушные схватки. Отец никогда в бомбоубежище не прятался. Если налет заставал его дома, то он становился в проеме открытой входной двери и, облокотившись на косяк, курил».

Часто вспоминал батяня и о своей встрече со шпионом-диверсантом, разыскивавшем несуществующую улицу Дзержинского. А рассказывал он ее так: «Возвращаюсь домой поздно. Улицы не освещены. Вдруг чиркает перед самым моим лицом спичка, и сверк ее выхватывает из темноты щетинистый подбородок и поднятый воротник шинели без ремня: «Как пройти на улицу Дзержинского?» Хотя и растерялся от неожиданности, но успел сообразить: «Шпион! Если заикнусь сейчас, что такой улицы в Мурманске нет, разом пришьет». И тут же интуитивно пришло решение, махнул в сторону города рукой: «Этой дорогой вниз под гору». Через секунду мы быстро удалялись друг от друга, каждый в свою сторону».
Понятно, что ссылку на шпиона в этой встрече я всегда безоговорочно отмахивал. Но вот ведь как бывает, когда в одной из книг о военном Мурманске прочитается строчка, что в декабре 1942 года немцы неожиданно для всех отбомбились по окраинным улицам Частного сектора, то первой на ум придет история с батиным шпионом-диверсантом. Не был ли этот налет, например, местью немцев за провал своего агента, благо время и место действия совпадают? Нет, не «щетинистый подбородок» был агентом – он мог быть связником, который, убедившись, что агента замели, пошел отрабатывать вариант с запасной явкой на улице Дзержинского.
В результате этого декабрьского налета на Частный сектор погибло 26 человек.   

Продолжение следует.