Рыбий шёпот

Кто-то подзуживал меня, поддевал. Насмехался, дескать я воды боюсь. А мне и, правда, от неё не по себе, но показывать слабину на людях не хотелось. Пришлось сойти с берега, пройти по дну озера и остановиться лишь, когда вода доставала до пояса. Мутная, но в целом прозрачная – проницаемая взглядом. Менее ли от того опасная? Это уж вряд ли.

Я заткнул нос и погрузился в воду. Пусть люди снаружи думают, что мне совсем не страшно… хотя страх навалился на меня всем жидким объемом. От воды ничего хорошего не жди – мне это и во сне очевидно было.

Будто в подтверждение, она начала темнеть. За каких-то несколько секунд стала практически беспросветной для людского взора. Прочь отсюда! Наружу! К берегу! Который уже никакой не берег, а деревянные мостки покрытые плесенью. И облака потемнели, набухая тёмной водой…

Просыпаюсь и перестаю волноваться. Ни к чему!

Сны, всё-таки, вещь странная, даже любопытная, но определенно зловредная. Где кроме снов можно испытать боль и страх? Уж точно не наяву. Тут в самом бытие им места нет. Как и яркому солнцу, прозрачной воде, эмоциям и насекомым. Я и с понятием смерти знаком исключительно в мире снов, ведь какая смерть может быть наяву? Нелепо представить.

Откинув холодный, чуть покрытый плесенью, плед, я поднялся на ноги. Пол приглушённо скрипнул под ногами. То есть, скорее всхлипнул. Спать приходилось в одежде и обуви, так как поношённое тряпье – это то немногое, что хоть как-то удерживает твою физическую форму в целости.

За кривобоким столом восседал дед на стуле без спинки. Он, кажется, тоже недавно проснулся, и теперь смотрел на меня исподлобья, хмуро, уцепившись кистью правой руки за стакан с рыбной брагой. Левая его рука висела вдоль тела, кисть на ней отвалилась давным-давно… еще до того, как в тёмных водах родился я.

Мы, как всегда, не обменялись ни кивками, ни приветствиями. Местные, наверно, как и я, знали о таком обычае из одних лишь снов. Вечером, как покончу с работой, надо не забыть прихватить старику рыбной браги из трактира. И себе заодно. Может оно даст ему утешение во время сна. Никак не раньше, само собой.

Дверь пришлось приподнять, чтобы выйти. Искривилась она уже порядком от влаги и гнильцы. Думаю, отдать её на доски, а то провалов на путях нынче многовато.

По роду деятельности я сеятель, во сне эта профессия аналогична могильщику. Хожу по городу, среди деревянных халуп, а под ногами скрипят влажные доски. Одни они отделяют нас от тёмной воды, из которой нет возврата.

Основная часть города стоит на воде, только самая окраина на рыхлой землице. Ох, помню, вытаскивал одни потроха из той рыхлой грязи… муторное дело! Она поглотила всё ниже пояса, хотя это, в конце концов, пустяки. Главное, чтоб глаза у людской требухи целы остались. Они ведь продолжают смотреть – буднично, как ни в чем, ни бывало... В ту сторону в эту… Сердце уже не бьется, легкие не дышат, а глаза всё вращаются. Пожалуй, кроме них всё в людском теле подвержено разложению. А глазные яблоки, кстати, и нарочно не раздавить! Прочнейшие камешки.

Возвращаясь к разговору о моих задачах на день. Что делает сеятель? Брожу меж домами в поисках человеческой требухи. Это те, у кого в силу возраста сошла уже и кожа, и мясо, и части тел отвались, и органы за обнажёнными ребрами не рабочие. Если никто не попадается или почивший лежит в доме… Я слушаю ветер, или как его еще называют “рыбий шёпот”. Он всегда донесёт даже самое вкрадчивое, едва слышное слово “потроха”, а потом и выведет к цели поиска.

Я вслушался. О, теперь понятно направление… Вот и безногий старик, наполовину скелет, безвольно возлежащий на пороге. Он взглянул на меня лишь раз, не проявив интереса. Одна из его костлявых ног застряла в досках неподалеку. Пришлось чуть пошатать, чтоб протолкнуть её вниз, в тёмные воды - балласт плоти и костей, не более. Главное дотащить его глаза до края города, где начинается бескрайнее тёмное море. Ну, а там уж сбросить в жидкую тьму, как подвижные яблоки, так и прочую требуху, что остаётся от человека.

У самой пристани я осмотрел карманы старика. В них отыскалось несколько маленьких прочных шариков, точно таких же глаз, что и у него, но в разы меньше. То были рыбьи глаза, они, как и людские, продолжали осматриваться и после того, как рыбу зажарили, завялили, сварили, или распотрошили. Местная валюта. У меня имелось право забирать глаза рыб у людской требухи, в качестве платы за то, что я отправлял их останки в морскую тьму.

Близ пристани, маячило несколько лодок. Это трудились рыбаки, вылавливая рваными сетями водных обитателей. Рыб, разумеется. Самое прибыльное дело! Но и самое опасное. Лодки не славились надёжностью… Отсыревшее дерево легко ломалось, а стоило рыбаку упасть в тёмные воды - всплыть ему, уже было никак не суждено.

Всплывали только подростки, которых изредка прибивало к балкам пристани... и вздумай они по глупости нырнуть обратно… в общем, из водной тьмы выныривали лишь однажды – будь то рыбы, будь то люди.

***

-Два стакана рыбной браги и еще бутыль бормотухи с собой, - я произнёс минимум слов и как можно тише, однако, трактирщик за стойкой всё равно покривился.

Говорить, а особенно вслух, следовало как можно реже и уж точно не вне домов. Считалось, что звуки, а особенно речи, тревожат рыбий шёпот. Провоцируют его, раздражают… А будучи возмущённым, он становится сильнее. Может обратиться шквалом, если взбешён, и тогда все наши хлипкие хибары и сырые балки гнутся, стонут и разваливаются.

Одно есть спасение! Если все жители выйдут к пристани и, вывернув карманы, сбросят рыбьи глаза в тёмные воды. Только так рыбий шёпот и можно усмирить. С его властью шутить не стоит – он куда сильнее отсыревшего, покрытого плесенью, дерева. А из него, как ни крути, построен весь наш обжитой мир. Многие дома пали жертвой негодовавшего ветра… Рухнули в бездонную пучину и даже обрывка одежды или лоскута кожи на поверхности не показалось.

Трактирщик поставил два стакана на стол, а следом и бутыль. Мерзкое пойло! Но благодаря нему ты меньше вертишься и чешешься во сне, следовательно, отдаляешь момент, когда останутся одни лишь потроха.

Человек за стойкой смотрел на меня требовательно, пока я копошился в карманах, отсчитывая рыбьи глаза. У него уже оголилась половина черепа, демонстрируя теперь грязноватую головную кость. Не могу представить, сколько плоти у него еще под одеждой, хотя двигался трактирщик довольно резво, хоть и осторожностью. Мышцы, видать, были пока на месте.

Расплатившись, я уселся за свободный столик. Была охота поговорить – о снах, например. Спросить, думает ли кто о них, да и видел ли? Меня уже давно мучил вопрос, похожий на догадку… Я ведь помню день вчерашний, как и позавчерашний. А что если сны – это какие-то крайне вчерашние дни, некое вчера, которое было очень и очень давно. Имелись ли у здешнего люда подобные давно ушедшие минуты? Спрашивать глупо. Рыбаки, строитель, сеятели и прочие - безмолвствовали, угрюмо всматриваясь в стаканы. Никто не хотел беспокоить рыбий шёпот, а потому мне оставались одни домыслы и диалоги с самим собой.

***

Покачиваясь, я добрёл до своего домика. Поставил бутылку бормотухи перед дедом и разлёгся на влажной от местной сырости койке. Уснуть бы поскорее, и чтобы в этот раз обошлось без… Насекомых! Они ползали по моим рукам и лодыжкам – мелкие и назойливые. Если наяву они и существовали, то были бесплотны и невидимы, что не уменьшало наносимого им урона.

Проснулся я от того, что расчесывал свою телесность. С кистей, плеч и локтей сошло немало кожи, но хуже всего выглядело бедро. Похоже, избавляясь от зуда, мне пришлось сковырнуть там достаточно много мяса.

Продолжать спать было не лучшим решением. Хотя деду вот повезло – недвижно дремал себе лицом на столе. Возможно, правда, у него уже сил оставалось мало, даже для рефлекторных движений.

За порогом царила ночь. Это такое время, когда повседневная серость на небе, сменяется чернотой. Ночные небеса, честно говоря, мало отличаются от морской глади. Они даже источают капельки влаги… Частички тьмы, наполняющие бескрайний океан. Я бы назвал происходящее дождём. Но незачем приплетать сны к реальному миру.

Ночью мало кто выходит наружу. Легко провалиться, ободраться и пойти ко дну. Ведь всё пространство меж небом и водой сливалась во всеобщий мрак. Толком даже не разобраться, ты еще тут, или на дне, или на небе?

Пора бы возвращаться… Но я вдруг понял, что ночью рыбий шёпот звучит по-иному. Маняще, завлекающее… Умным поступком было бы вернуться и не внимать ему, но, наверно, у меня уже загнили и отвалились внутренние инстинкты. Я вслушался в него и, кажется, расслышал слово “потроха”, произнесённое на булькающем рыбьем наречье. Оно доносилось как эхо, как отголосок другого времени и другого образа бытия.

 Чтож… Любопытство во мне еще не стёрлось в требуху. Я пошёл вослед шёпоту, и он, что странно, безопасно провёл меня через все щели меж досок и сквозь все опасности ночи. Препятствия вообще не ощущались, словно, моя сущность из чешуйчатого вида, и теперь плывёт с сородичами в едином потоке… К западной окраине городка, где на фоне непроглядной тьмы, высится нечто еще более тёмное.

Утёс. Я что сплю? Иначе откуда бы ему тут взяться.

Рыбий шёпот звал меня к вершине. Под ногами хлюпала топкая грязь земли, но я скользил по ней, не теряя, ни одной чешуйки.

Вот и основание утёса. Придется карабкаться… Здесь уже не проплыть.

Я пошёл, затем пополз на четвереньках. Одежда рвалась, приходилось обдираться об острые выступы, а рыбий шёпот словно начал ускользать от меня. Удаляться… Нельзя его упустить!

***

Серый рассвет я встретил на вершине утёса. Подо мной простирался весь наш городишка – такой маленький и хрупкий.

Чтож, подъем дался мне дорогой ценой. Руки содраны едва ли не до костей, локти шатаются, ноги стёрты, а правое колено повисло на каком-то сухожилии. Я уже и сам, почти что обратился в потроха.

Впрочем, может оно того стоило. Видел ли кто-нибудь дом из камней? Небольшой, прямоугольный. Я вот только во снах… А сейчас, вроде бы, не время дремоты.

Пошатываясь, удалось подняться, чтобы рассмотреть постройку. Деревянная дверь и квадратное окошко. Это уже невероятно! Но было нечто и более удивительнее. Огромный глаз, смотревший на меня через проём окна. Он интересовался то мной, то чем-то еще… Типичное глазное яблоко, как у людей или рыб. Кому же оно принадлежало? Пора бы выяснить.

Дверь открылась легко, без скрипа или всхлипа. Я даже и оглядеться не успел, входя в почти пустое помещение – огромный глаз едва не сбил меня с немощных ног, подкатившись вплотную. Кроме него тут ничего и никого не было.

И снова донесся рыбий шёпот. Призывный до оглушения – мои уши разваливались на части, но я продолжал его слышать. И, кажется, понимать.

Я выкатил огромный глаз из дома. Подвёл к краю утёса… Он смотрел вниз, в тёмную гладь не имеющую дна и края. Ничего не оставалось кроме как столкнуть его вниз. Так подсказывал рыбий шёпот.

Глазной шар шлёпнулся в воду, и ветер утих на затяжное мгновение. Потом вернулся с новой силой – сокрушительно громкой. Такой, что оседали и рушились дома! Более того, сама тьма в испуге бежала с водной глади и небес. И утёс подо мной затрясся, распадаясь на глыбы и камешки.

Из прозрачной воды поднималось нечто огромное, с чертами человека и чешуйками рыбы… Я бы рассмотрел получше, если бы не падал грудой потрохов в прозрачную воду.

Кто знает? Хватит ли сил моим плавникам добраться до людских берегов? И не уловят ли меня по пути людские сети.