Глава 5. Необратимые перемены

В роддоме я был слишком увлечен новорожденным Джеймсом, и лишь когда Люси выписали домой, я заметил, насколько увеличилась ее пустота.
- Ты шокирован? – устало спросила Люси, переодеваясь на моих глазах. С левой стороны от прежней небольшой пустоты в ее груди вырисовался большой полукруг. Ко всему прочему, ее прежняя пустота заметно расширилась после рождения Джеймса. Она съела значительную часть ее тела.
- Я… я просто… Понимаю, что легко отделался, - я показал на небольшой полукруг на своем теле.
- А ты думал? – Люси расстроено присела рядом с кроваткой и покачивала ее, хотя сын и без этого мирно спал.
- Почему они не могли сразу обрезать пуповину, чтобы ты не мучилась? – предположил я.
- Потому что если обрезать пуповину раньше, чем он вылезет из капсулы, то ребенок умрет, - абсолютно спокойно произнесла она и добавила. – Ты что, не знал об этом?
К своему стыду, я слышал об этом впервые.
Люси выглядела очень плохо, но я боялся ей об этом говорить. Она итак была не в настроении.

- Почему ты грустишь? – спросил я, спустя несколько дней. Тоска не сходила с ее лица.
- Потому что скоро я оставлю вас с Джеймсом одних. Так чему мне радоваться? – она подняла на меня глаза, и я понял, что говорит она абсолютно серьезно.
- Не говори ерунды, - ответил я, вздрогнув. – У тебя просто депрессия, это нормально. Ты потеряла слишком много сил.
- Это не ерунда, - ответила Люси, но не стала ничего доказывать.

Все вернулось в обычное русло через несколько недель. Люси свыклась с потерей огромной части себя и всецело отдалась заботам о маленьком Джеймсе. Но тот разговор посеял во мне зерно сомнений. С опаской всматриваясь в ее лицо, переполненное любовью и нежностью к Джеймсу, я с досадой замечал, что она очень изменилась. Что-то в жене надорвалось, она уже не светилась, как прежде.
- Неужели это необратимая перемена? – жаловался я своим приятелям. Они пили пиво, а я без дела сидел рядом и слушал их пьяные разговоры.
Быть трезвым среди пьяных невыносимо. Кажется, что они несут такую околесицу! А ведь это именно то, что творится в их головах, но долго держится в себе.
Люси гуляла со своими подругами и их детьми, и я решил воспользоваться свободным вечером. Нужно было кому-то высказаться, признаться в своих опасениях, которые с каждым днем все больше оправдывались. Пустота внутри Люси разрасталась не по дням, а по часам. Но озабоченные своими личными проблемами друзья несколько раз перебивали мою попытку высказаться шутками и хохотом. Сегодня они были навеселе.
Винить их в недопонимании я не мог. Мы всегда были слишком разными, лишь с  покойным Джеймсом мы, несмотря на всю нашу взаимную противоположность другу другу, находили общий язык. Но он уже год отсутствовал среди живых, и я оставался одинок в своих размышлениях. К тому же, приятели привыкли к тому, что я не жаловался на семейные проблемы, и считали, что у меня все в порядке.
В конце концов, я бросил свои попытки заговорить с ними, и молча покинул их компанию. Я уже свернул на соседний переулок, когда меня догнал Лаэль.
- Ты куда? – спросил он. Он был почти не пьян, к моему удивлению, хотя вел себя в обществе друзей довольно буйно.
- Не знаю… - признался я. Домой идти не хотелось, там поселилась тревога. Каждая вещь в доме ассоциировалась с тающей на глазах Люси.
- Ты поссорился с Люси? – поинтересовался он скорее из любопытства, нежели из желания выслушать меня.
- Нет… - возразил я. – У нас все хорошо, правда утомляет родительство, - добавил я зачем-то. - Люси вся измотанная ходит.
- Это нормально, - подбодрил меня приятель. – Моя тоже была очень подавлена, когда у нас родился сын. Но это пройдет, она восстановит силы.
- Нет, Лаэль, ты не понимаешь, - на меня нахлынуло отчаяние, и я вцепился в его плечи и беспомощно посмотрел в его глаза. – Она тает на глазах… Мне кажется, она умирает…
- С чего ты решил? – Лаэль был спокоен, не желая поддаваться моему заразному волнению.
- Ее пустота… Она никогда так быстро не стирала Люси с лица земли.
Лаэль все еще не верил моим словам.
- Ты просто накручиваешь себя, как и всегда, - возразил он. – Послушай меня, - продолжил он, поправляя мой воротник. Эта его привычка всегда меня раздражала. – Расслабься… Хотя бы раз в жизни расслабься и живи, не думая ни о чем. Относись к этому проще. Все мы сгораем, кто-то медленнее, кто-то быстрее… Но невозможно так жить, как ты. Ты ведь ни на секунду не отводишь внимание от пустоты, так ведь и с ума сойти можно…
- По ходу, я уже сошел, - согласился я. Хотя мы с Лаэлем мыслили слишком по-разному, но он больше других напоминал мне Джеймса. Мне показалось, что это мой друг говорит со мной его устами.

- Что с твоей женой? – спросила меня Лиз, жена Сая. Мы с Люси позвали всех наших приятелей с семьями на праздник в честь полугодия со дня рождения нашего сына. Он совпадал с юбилеем нашей свадьбы.
Мы оба обратили внимание, что Люси с особым аппетитом в немереных количествах поедала все возможные лакомства на столе и исходила дымом.
- Раньше она всегда контролировала себя в еде, - пояснила мне Лиз. – Берегла себя, так сказать. Я удивлялась ее силе воли. А теперь она ест больше моего прожорливого мужа.
- После рождения Джеймса на нее напал жуткий аппетит, - ответил я, привыкший к этой перемене в рационе Люси. – Она не может наесться.
- Это не аппетит, - подозрительно произнесла Лиз. – Похоже на то, что она пытается получить все возможные удовольствия. Будто бы это ее последний ужин…
- Вот не надо таких фраз, - разозлился на нее я. Едва я только стал проще относиться к опустошению Люси, почти поверив, что сам себе его внушил, как тут Лиз нарушила воцарившееся во мне спокойствие.
- Смотри, она пьет, - тем временем продолжила жена Сая. Люси нетерпеливо, прямо с горла поглощала шампанское. – Она ведь никогда не пила…

- Что с тобой? – отвел я Люси в сторону.
- А что со мной? – удивилась жена, хлопая веселенькими глазками. Она была пьяна, в первый и последний раз до этого я видел ее пьяной на нашей свадьбе.
- Ты же мать, - возмутился я.
- Послушай, дорогой, - закрыла она мне рот указательным пальцем. – Дай мне хоть день повеселиться, я устала носить знамя правильной жены. Надоело мне, понимаешь?
Я молча отпустил ее к столу и со стороны смотрел, как Люси шутит в обществе моих удивленных приятелей. Она была сегодня душой компании, жены моих друзей неодобрительно обсуждали ее поведение в нескольких метрах от нее, но за собственным же хохотом Люси не слышала ничего вокруг.
Я постарался разогнать плохие мысли. Впервые за столько дней она была довольной, я уже успел забыть, как выглядело ее счастливое лицо. «Пусть порадуется жизни. Завтра все вернется на свои круги, а ее вялость я видеть больше не могу».
- Я был неправ, - оборвал мои размышления незаметно подошедший ко мне Лаэль.
- На счет чего?
- Насчет Люси…
Я все еще не понимал, о чем речь, позабыв наш с ним последний разговор.
- Я ведь не видел размеров ее пустоты… - пояснил он. – Я видел Люси еще до рождения Джеймса, и это две совершенно разные Люси.
Я смотрел на него, удивляясь нисколько его наблюдательности, сколько тому, что от него не пахло перегаром.
- Ты трезв? – спросил я.
- Да, - кинул он. – Но не об этом речь…
- Ты трезв… - повторил я и засмеялся. -  Для меня это звучит как анекдот.
- К твоему сведению, - обиделся приятель, - я давно не пью.
- Не ожидал от тебя такого услышать, - произнес я с одобрением, но тут же вспомнил нашу недавнюю встречу в баре. -  А как же твои встречи с друзьями? – подколол его я.
- Я только делаю вид, что пью… - сказал мне Лаэль почти шепотом. – Ну, понимаешь ли, когда ты пьян, ты можешь больше всего себе позволить. У нас с барменом договоренность. Он подливает мне безалкогольные напитки. Я пью и притворяюсь пьяным…
- А смысл? – его затея казалась мне полным ребячеством.
- Сай и Стив никогда не поймут, почему я отказался пить. Они тебя считают подкаблучником, и обо мне так же заговорят. А меня уже достала моя шипящая пустота, понимаешь? Я устал стираться с земли и каждую ночь засыпать с мыслью, что я прожил день зря…
- Мотивирующих видео насмотрелся? – подколол я приятеля.
- Да нет же… Просто в моей жизни появился смысл… А от встреч с друзьями тоже отказываться не хочется, столько всего вместе пережили…
Я понимающе пожал ему руку.
- И что за смысл такой у тебя в жизни появился? – поинтересовался я.
- Ай, да не важно, - решил не раскрывать все карты друг. – Позже расскажу… Ну а насчет Люси… Держись, брат… - он посмотрел на меня так, словно я уже был вдовцом.
Лаэль вернулся в компанию и продолжил притворяться пьяным, а у меня в горле пересохло. Я спрятался от шумной компании на кухне и не возвращался к ним до самого ухода гостей. Впрочем, никто и не заметил моего отсутствия. Гости были слишком поглощены общением с неожиданно удивившей всех Люси.

- Ты больна? – спросил я, когда Люси закрыла дверь за последним гостем. Она долго выслушивала задержавшуюся у нас допоздна одинокую подругу Джину. Та решила поплакаться моей жене о своем тоскливом одиночестве.
А уж кому было действительно одиноко в тот вечер, так это мне. Я места себе не находил от вновь вспыхнувшего беспокойства о ее здоровье. А сама Люси была подшофе и получала удовольствие от вечера. Хорошо, что маленький Джеймс мирно спал все это время, можно было хотя бы о нем не переживать.
- Я? – уставилась она на меня мутными глазами.
- Что с тобой случилось? – я преследовал ее из прихожей в спальню, а она продолжала выскальзывать от меня, перебегая из комнаты в комнату, делая вид, будто что-то ищет.
- Вот оно! – порывшись в нижнем ящике стола, жена достала скомканную бумажку. Распрямив ее, я прочитал непонятное мне врачебное заключение.
- Что все это значит? – спросил я, несколько раз произнеся вслух диагноз.
- Ничего это не значит, - развела она руками и упала на кровать, раскинув руки в стороны. – Точнее, - добавила она, - это значит, что скоро я стану ничем…
- Так ты действительно умираешь? – оправдавшиеся опасения больно зашипели в моей груди. – Почему ты мне об этом не сказала?
- Я хотела тебе объяснить это, но потом решила, что лучше, если ты как можно дольше будешь  не в курсе…
- Почему ты так решила? – я склонился над ней и бережно перебирал пряди ее волос. На глазах ее выступили слезы. Боль прорезалась наружу через пелену опьянения.
Она не ответила на мой вопрос.
- Зачем ты ешь всю эту гадость? Пьешь… - указал я на ее огромную пустоту. – Хочешь получить от жизни все мелочи, которые упустила?
- Я просто хочу умереть поскорее, - призналась она, черные от туши слезы скатились на нашу чистую простыню.
- Ты в своем уме? – разозлился я. Ладонями я ловил ее слезинки, и они заполнялись грязными лужицами. - Ты нам живой нужна…
- Поздно, - холодно ответила она и встала с кровати. Дальнейшую свою речь она вела, не поворачиваясь ко мне. – Прости меня, мне и самой неловко. Я совсем не хочу покидать мир именно сейчас, когда нужно так много чему научить нашего человечка. Но это не моя воля.
Я не нашел в себе сил даже для того, чтобы обнять ее, а лишь смотрел, как содрогается от плача ее спина.

Мы больше не обсуждали эту тему и делали вид, что все по-прежнему. Нам обоим говорить об этом было тяжело, но и хранить молчание тоже было невыносимо.
Недомолвленность, опасения и страх, зависавшие в мыслях и в воздухе, разъедали не только нас обоих, но и всю атмосферу в нашем доме. Воцарилось зловещее ожидание смерти. Я хотел говорить об этом, хотел видеть ее слезы, истерики, что угодно, только не это жестокое показное состояние нормальности. Я ведь видел, что она стремительно теряла форму. Почему нельзя было высказать мне всю свою боль, признаться в своей слабости? Зачем мы создавали иллюзию мужества?
Так продолжалось более месяца, пока Люси не заметила, что у маленького Джеймса на животике возникло красное кровавое пятно. Тогда она потеряла свое гнетущее самообладание.
- Он тоже скоро станет дырявым, как мы с тобой, - лицо ее было бледным, она дрожала.
- Нет, не станет, мы сделаем все, чтобы рана не стала сквозной… - взяв ее за холодные руки, обещал я.
- Как он может не стать дырявым в доме, который дышит смертью? Моей смертью… - сказала она. – Он ведь отлично чувствует все, что мы излучаем…
- Тогда давай вопреки тревоге создавать атмосферу веселья, - предложил я. – Обманем если не себя, то хотя бы сына.
Весь следующий день мы ходили с искусственными улыбками на наших постных лицах, шутили и наигранно хохотали. Но малыш лишь недоверчиво смотрел на нас и чаще плакал.
Тогда я достал свой козырь - гитару, и заиграл на ней некоторые из наших с Джеймсом песен, которые мы вместе написали еще в старших классах. Я всегда молодел вместе с этой музыкой, оживал, расправлялся. В самые худшие времена я искал утешение в мелодиях молодости. Но в этот раз я пел как-то фальшиво, будто кто-то сжал мне горло. Я звучал так убого, что собирался было прервать пение и отложить гитару в сторону, но Люси махнула рукой:
- Играй! Джеймсу нравится и так… - сын действительно повеселел, глядя, как его слабая мать пытается танцевать. С чувством тяжести на душе я продолжил игру. Но после второй же песни больная жена выдохлась и рухнула на диван.
Маленький Джеймс заплакал, и я кинулся его успокаивать, бросив гитару на пол.
- Совсем нет сил? – осторожно спросил я у лежавшей на животе жены. Она всегда спала в такой позе, и я подумал, что она просто уснула. Склонившись над ней, я увидел, что лицо ее позеленело.

Люси долго не приходила в сознание, и я вызвал скорую. Джеймс наблюдал за тем, как я безуспешно пытался привести ее в чувство; мне на минуту показалось, что он, сидя в манеже, куда я его закинул впопыхах, осознанно старался мне не мешать и обеспокоенно поглядывал за происходящим через толстые прутья манежа.
Приехавший на вызов фельдшер, осмотрев ее дырявое тело, покачал головой и произнес:
- Странно, что она с такой пустотой все еще держалась на ногах…
- Все безнадежно? – тихо спросил я, чтобы Джеймс не услышал. Он еще не умел говорить, но я, словно параноик, боялся озвучивать при нем любые негативные мысли.
- Боюсь, что так и есть… - ответил мужчина, и я впервые увидел во врачебных глазах не ставшие привычкой равнодушие, защищавшее их психику от профессионального стресса, а живую боль, не менее сильную, чем моя собственная.
«Памятник тебе уже за одни твои сострадательные глаза», - пронеслось у меня в голове, когда фельдшер сделал ей укол.

Вечером, когда Люси уже определили в палату и назначили анализы, я сидел в нашей вмиг осиротевшей квартире с сыном на руках и глупо смотрел в телевизор. Мы сидели в полутьме, комнату освещал лишь только голубой экран. Там снова мелькала реклама про хирургическое увеличение пустоты. Возмущаться уже не было ни сил, ни настроения. Я переключил канал и остановился на глупой комедии, но за двадцать минут не встретил ни одной путевой шутки. Хотя, признаться честно, я просто пропускал все фразы мимо ушей.
- Настало другое время, Джеймс, - обратился я к сыну. Тот увлеченно сосал свой большой палец. – Сегодня мы с мамой развлекали тебя, а теперь мы с тобой будем веселить маму. Чтобы она подольше прожила…
В следующие дни я регулярно приводил сына проведать Люси. Она всегда была рада видеть нас; я видел, как улыбаются ее посеревшие глаза. Но однажды она попросила больше не приводить Джеймса.
- Почему? – спросил я в надежде отговорить ее от этой идеи.
- Ранка на его животике. Она дымится, когда он попадает в больницу и видит меня… - сказала она.
- Абсурд! Он рад тебя видеть!
- Возможно, и рад, но его лучше разлучить со мной, пока он меня может быстро забыть… Я не хочу, чтоб тяжелые чувства пропалили дыру в его теле…
Я долго спорил с ней, но жена была категорична. Чтобы не злить больную, я согласился с ней, но упорно приносил Джеймса хотя бы раз в неделю. Люси ругала меня, но ей пришлось смириться с этим компромиссом.