Глава 6. Луч надежды

Несколько месяцев спустя…
- Я хочу тебе кое-что рассказать, - сказала мне Люси.
Я был рад. Впервые за много дней, которые моя больная жена провела в бреду, она могла и хотела разговаривать. Я покорно приземлился на край ее кровати и  рассматривал ее ужасно похудевшее за эти дни лицо.
- Я полностью в твоем распоряжении, - сказал я.
- Я хотела бы поговорить о пустоте.
Я был немного разочарован. Пустота была итак едва ли не главной темой наших разговоров, теперь же, когда она бешеными темпами пожирала мою жену, говорить на эту тему вообще не хотелось.
- О своей пустоте… - добавила Люси, заметив, что я огорчился. – Я думаю, тебе надо узнать о моей истории, прежде, чем я…
«Умру», - эти слова застыли на ее губах.
- Ты поправишься, я тебе клянусь, тебе прописали такое лекарство, которое обязательно поможет, - я перебил ее, чтобы она не могла договорить свою ужасную фразу.
- Тем не менее, - как-то хладнокровно улыбнулась она. – Я должна выговориться. Я давно хотела, но все никак не удосужилась рассказать тебе кое-что о своей жизни. Ты всегда удивлялся тому, насколько медленно меня съедает… - она запнулась, - съедала пустота. Я говорила, что виной тому хорошие гены и счастливое детство, но это не так. Свою заполненность я выборола…
- Как? – я открыл рот от удивления. А Люси начала свой рассказ.
- Я родилась с огромной, нечеловечески большой пустотой внутри. Родители мои нисколько не беспокоились ни о себе, ни обо мне. Меня забрали в детский дом, когда жалкие остатки тел родителей отчаянно разъедались пустотой прямо на моих глазах. А ведь мне было всего пять лет…
- Почему ты никогда не рассказывала мне этого раньше? Зачем врала, что сбежала из дому в шестнадцать лет? – спросил я немного гневно, но увидев в глазах Люси боль воспоминаний, сменил гнев на милость и подсел к ней вплотную. Лоб ее вспотел, я промокнул его прохладным компрессом.
- Я не врала, я сбежала в шестнадцать лет из дому, просто домом моим бы интернат…
- Ты говорила что-то про мать, про ваши теплые отношения, которые пришлось оборвать навсегда… – смутно припоминал я обрывки ее рассказов. В последний раз мы говорили о ее детстве, еще когда встречались.
- Моя воспитательница была мне как мать, она заменила мне ее втройне, - объяснила мне жена. – Когда меня приняли в интернат, все были шокированы огромной пустотой во мне. Ни у одного ребенка не было такой огромной зияющей дыры в теле. Все относились ко мне с сочувствием, никто из сверстников даже не пытался меня обидеть, хотя я была тем еще гадким утенком. Только теперь я понимаю, что не вызывала даже отвращения. Я была ходячим трупиком, маленькой-маленькой девочкой, которая неизменно готовилась к скорой смерти. Но одна из воспитательниц, бездетная женщина по имени Мария, выходила меня. Все говорили ей: «Это гиблое дело! Бесполезно: генетика играет свою злую роль. Не мучай ребенка, пусть она спокойно умрет за беспечность своих родителей». Но Мария поклялась воскресить меня, и у нее это получилось.
Она не давала мне есть привычную еду. Тогда, в детстве, я ненавидела ее за это. Я постоянно была голодна, а из общего рациона детей мне доставались только фрукты и овощи, в то время как другие дети на моих глазах уплетали мясо, каши и заедали все незадачливыми, но вкусными десертами. Тогда казалось, что я за что-то наказана. В надежде получить неведомые мне лакомства, я вела себя тише воды, ниже травы, но все тщетно. Моим единственным десертом неизменно оставалось большое красное яблоко.
- Ты хочешь сказать, что ты восстановилась именно благодаря яблокам? – теперь мне стала понятна упрямая вера жены в их целебные свойства.
- Не только… Мария не давала мне смотреть мультфильмы с ребятами, вместо этого она читала мне сказки. Она привила ко мне любовь к чтению, но читать она разрешала мне только книги со счастливым концом. Мария искусственно создавала дополнительные поводы для радости. Она часто забирала меня по выходным домой и водила в кино, кукольный театр, она относилась ко мне как к дочери и дарила недостающую мне заботу.
- Но ведь сейчас ты ешь привычную еду… - все еще размышлял я над первым пунктом ее спасения. Мне не давало покоя, как чертовы яблоки могли затянуть ее пустоту. «Эффект плацебо», - был мой единственный довод.
- Все детство я не ела привычной еды, - сказала жена. – Когда же я вырвалась на свободу, я из любопытства объедалась всем тем, в чем мне так долго отказывали. Так сформировалась эта дурацкая привычка есть. Тогда же я вкусила все запрещенные Марией плоды.
- Нашлась чревоугодница, - я ласково погладил ее впавшую щеку. – Ты ведь ешь как воробей.
- Уже этого хватает, чтобы потихоньку убивать себя, - возразила Люси. Я усмехнулся. Что тогда стоило говорить обо мне, человеке, который всю жизнь любил плотно и вкусно поесть?
– Слушай дальше, - продолжила она свой рассказ. - К двенадцати годам моя пустота уменьшилась. Представляешь, - заулыбалась она своими бледными потрескавшимися губами. – У всех сверстников пустота расширялась, а у меня, наоборот, сужалась. К четырнадцати годам она настолько затянулась, что я стала выглядеть здоровее многих своих одногодок. Тогда я еще не до конца осознавала, что главная заслуга принадлежит Марии. Я все еще иногда возмущалась тому, что она ограничивала круг удовольствий, не замечая, как много незаметной радости принесла она в мою жизнь. Мое восстановление казалось мне чем-то само собой разумеющимся. На удивленные фразы прочих воспитателей, помнивших меня безнадежной, я пожимала плечами. Они восклицали: «Это просто чудо!». Мария скромно молчала о своем подвиге, я никогда не чувствовала себя должной, и поняла ее вклад лишь тогда, когда она вышла замуж и уехала в другой город, покинув меня навсегда. Для своих лет она тоже была удивительно целостной, и нашла себе совсем молодого мужа.
Я больше не перебивал Люси. Она говорила перевозбуждено и задыхалась к концу каждого предложения.
- С уходом Марии ничто меня не держало в стенах интерната, и я сбежала оттуда. Началась моя самостоятельная жизнь. Я стала жить, как и прочие люди. Более года я жила всеми привычными для людей удовольствиями, все это было для меня в новинку. Я ела все, о чем мечтала, пила, курила, смотрела запретное кино и имела свободные отношения с парнями и девушками. Но чем больше я придавалась я этим развлечениям, тем тоскливей мне было. Я с ужасом стала замечать, как пустота внутри меня, за годы в интернате сузившаяся до крохотной дырочки, увеличилась в три раза. Я была в панике и принялась избавляться от новых для себя привычек. Без проблем из моей жизни исчезло все, кроме еды. Вредная еда так и осталась моей зависимостью до сих пор.
- Трудно поверить, что ты была такой, - смеялся я, не в силах представить свою жену в описанном ею образе. – Я думал, ты уже родилась такой вот пай-девочкой. Или родители хорошо промыли тебе мозги… Ну, - я запнулся, - то бишь воспитали.
- Да мне самой стыдно вспоминать об этом, - Люси зашевелилась в кровати. Я поправил подушку под ее головой и, гладя ее впалые щеки, всматривался в ее глаза. Мы столько всего пережили вместе, а оказалось, что я так мало про нее знал. Ее рассказ казался мне наивным, полувымышленным, но я слушал Люси, боясь показать свои сомнения.
- Тогда же я впервые затосковала за Марией. Я впала в уныние, корила себя за глупость. Но от самобичевания пустота лишь продолжала тоскливо дымиться. И я решила снова наполнить свою жизнь радостью, как меня учила эта женщина. Не этой выдуманной саморазрушающей радостью, за которую люди хватаются, как за спасительную соломинку, но лишь глубже погружаются в болото тупой боли. Нет. Я решила наполнить жизнь теми сокровищами, которые не требуют взамен нашей медленной смерти. Я набрала в магазинах десятки книг, которые мечтала прочитать. Я училась йоге, занималась спортом, словом, начала неспешно затягивать пустоту внутри.
- Хочешь сказать, что вся эта ерунда действительно так сильно помогает? – усомнился я.
- Не вся, - покачала она головой. - Большинство моих начинаний не помогли либо были заброшены. Но я не сдавалась, пока не нашла свое…
- И что же это?
- Я пересмотрела свое отношение к миру. Стала относиться проще ко всякой ерунде, наслаждаться каждым моментом жизни, музыкой, кино. Спорт, йога, всякие учения о чакрах и карме – это так, бонусы, но я не могу приписать им основную заслугу. Все это сопутствует, но само по себе не имеет смысла… Понимаешь? – она довольно улыбалась. – Главное наполнять свою жизнь радостью, и правильно подобрать для этого свои личные методы…
- Вот уж не думал, что твоя биография настолько интересна… - подвел итог я. Я всегда думал о том, откуда в ней, такой хрупкой, столько силы и света.
Когда мы с Люси стали встречаться, она никогда не давила на меня, как прочие девушки. Она ничего мне не запрещала, не пыталась переделать. Я изменился сам, многие ненужные привычки отпали, на смену им пришла тихая радость от времени, проводимого с ней. Зияющая дыра внутри меня в последние годы расширялась гораздо медленнее, хотя я всегда думал, что это из-за того, что я вступил в стабильную, менее стрессовую полосу жизни.
- Ну а потом, - Люси завершала повествование, - потом я встретила тебя. А дальше ты знаешь.
От приятных воспоминаний тело жены на время перестало дымиться. Я гладил ее пустевший живот, пытаясь улыбаться, а сам с грустью думал  о том, что все ее старания напрасны. «Ну вот, ты так много работала над собой, практически выборола у судьбы еще один шанс на жизнь… А смысл? Ты ведь все равно теперь умираешь, и все, чем ты наполнила свою пустоту, день за днем сводится к нулю. А легкомысленный я, который до твоего появления только то и делал, что беспощадно сжигал себя изнутри, будет продолжать жить».

Как безнадежную, Люси выписали из больницы и вернули домой умирать. К нам приходила медсестра, которая делала все необходимые уколы и следила за ее состоянием, но помочь ей чем-то еще доктора не могли. Квартира наша пропахлась едким дымом и предсмертной тоской.
- Ты дымишься, - спокойно произнесла Люси, указывая на меня слегка поднятым подбородком. Зловещие огоньки гуляли по краям бездны, которая разрушала ее тело.
- Знаю, - бросил я и отвел взгляд, чтобы она не видела моей боли.
Я не мог себе позволить раскисать при ней. Я был единственным, кто мог в эти минуты наполнять ее угасавшую жизнь радостью и надеждой, она ждала моего появления как праздника и охотно верила любой моей обнадеживающей лжи, от которой дым, шедший изнутри нее, немного редел.
На этот раз Люси не повелась на мой обман. Когда я начал распевать сладкую ложь о новом прописанном лекарстве, она устало покачала головой и тихо перебила меня:
- Не надо, Эрик, хватит. Я отлично понимаю, что скоро умру. Зачем ты зря обнадеживаешь меня? От разочарования все лишь ускоряется. Мне бы хотелось поскорее отойти в мир иной, ибо моя беспомощность угнетает, но перед смертью я хочу еще хотя бы раз взглянуть на нашего человечка…
- Что ты, милая, - присел я на ее кровати и вцепился в хиленькие остатки от ее руки. Ее скорченная ладонь слабо ответила мне, шевеля по верхней поверхности моей руки сморщенными пальцами. – Ты еще много раз встретишься с Джеймсом. Дождись лишь выходных.
Сай и его супруга Лиз заботились о нашем мальчике, ибо я еще не был в состоянии заниматься ним в одиночку. Друзья приносили нашего сына проведать мать по выходным. 
- Зачем ты издеваешься надо мной? – с грустью произнесла Люси. – Я буду стараться быстрее умереть, чтобы вы с Джеймсом смогли зажить счастливой жизнью. Я не хочу, чтоб ты тратил себя на волнения обо мне. Посвяти остатки себя сыну… Пообещай мне.
- Ее слабые пальцы с неожиданной силой впились в мою ладонь. Я даже немного испугался, но она тут же отпустила мою руку, заметив мое недоумение.
- Я клянусь, - ответил я, еле сдерживая слезы.
- И сделай все, что в твоих силах, чтобы наш человечек не утратил свою целостность, чтобы бережно относился к каждой крохотной частичке себя. Пусть он будет счастлив. И сам зарастай, будь для него примером…
- Я обещаю, - с этими словами я поцеловал ее засыхающую ручку. И я расправил плечи, изо всех сил пытаясь казаться бодрым и переполненным рвения.
Но стоило мне скрыться за пределами ее комнаты, как я сполз по закрытой двери и зарыдал как девчонка, зарывшись пальцами в волосы на своей голове. Несколько минут постыдных судорог души – и я обрел былое унылое спокойствие. У зеркала я долго всматривался в свое лицо, выжидая, пока оно вернет в себя хотя бы намек на черты давно утраченной мужественности.
- Тряпка, у тебя ведь есть сын! – в зеркале я наблюдал, как горю, и отчаянно бил себя ладонями по лицу, пытаясь выбить из себя сентиментальность. - Держись хотя бы ради него! Люси ты уже ничем не сможешь помочь, но она не простит тебе, если ты сдашься и оставишь Джеймса на произвол судьбы!
Огонь во мне не утихал, а лишь, дразня пламенными языками, разрастался. Я бросился к раковине и затушил его струей, шипящей от бешеного напора воды.

Последнее желание Люси так и не исполнилось. Она не увидела маленького Джеймса в последний раз. Она умерла в ночь с пятницы на субботу – неожиданно тихо и спокойно. За эти дни пустота слишком быстро съела ее тело, уже два вечера, как исчез ее рот, и я разговаривал лишь с ее едва живыми глазами, а в пятницу и глаз я не застал.
Всю ночь я сидел над ее дымящимся телом, вспоминал вслух истории о нашем знакомстве и наших счастливых днях, и смеялся за нас двоих. Я верил, что Люси каким-то непонятным образом меня слышит и пытался подбодрить последние минуты ее пребывания в мире живых. Я клялся, что буду растить нашего сына так, чтобы Люси гордилась нами, когда услышал финальное зловещее шипение. Несколько минут остатки тела жены исходили голубым дымком, которого я не видел прежде ни у кого из мертвых или живых, а потом наступила полная тишина.
- Но вот и все, - произнес я, еще ничего не ощущая. Когда до меня стало доходить, что Люси уже нет, я вышел из ее комнаты и до самого рассвета вслушивался в шум ночи на нашем тихом уютном балконе. Ночь была теплой, в ясном небе мерцали тысячи звезд. Сверчки весело напевали свой избитый мотив, а листья склонившихся над балконом деревьев шумели им в такт. Ночь жизнерадостно готовилась к рассвету, даже не подозревая, насколько трагичным уже был этот еще не наступивший день. Я злился на мир за то, что он не понимал моей боли, но пение сверчка меня немного успокаивало.
Когда солнце стало медленно выползать из-за горизонта, лениво прогоняя затянувшуюся ночь, я достал из шкафа гитару и запел нашу с Люси любимую песню, подаренную Джеймсом. Я заканчивал игру, но пальцы упорно продолжали беспокоить дрожащие струны, и я начинал петь заново.
Когда наша песня зазвучала в четвертый раз, я ощутил легкое теплое прикосновение. Мне показалось, что это Люси положила руку на мое плечо. Я опустил взгляд вниз, но ничего не увидел, и продолжил свою игру. Я играл, ощущая, что шипение моей пустоты остановилось, невидимые руки Люси обвили мою шею, а ее голова мягко улеглась на мое плечо.
В нескольких окнах напротив зажглись огни. Недовольные соседи проснулись из-за моего пения, преждевременно побеспокоившего их выходной сон.
- Ты идиот, что ли? – услышал я прокуренный голос откуда-то снизу.
- Да, я идиот, - отчаянно выкрикнул я, не прекращая играть.
- Придурок, заткни свою барахолку, или я полицию вызову, - прокричал мне уже другой голос. Я увидел, как прямо напротив моего балкона, высунувшись из окна соседнего дома, на меня уставился молодой парень, зиявший огромной дырой. Из-за его пустой спины выглядывало еще несколько молодых людей и девушек, не менее пустых изнутри.
- Вызывай, - ответил я и назло заиграл еще громче, чтобы заглушить мат гневных соседей.
Когда песня, посвященная Люси, звучала финальным аккордом, стекло моего балкона пробила пустая бутылка, запущенная парнем из окна напротив. Бутылка с шумом приземлилась в нескольких сантиметрах от меня, чудом не задев моей руки. Осколки балконного стекла полетели туда же, на пол, один из них застрял в моей ноге. Струйка крови умыла мою ногу. Под шум молодых людей я невозмутимо выдернул стекло из своей кожи.
Ярость заполнила все мое существо, но я продолжил исполнять свою песню, пока соседи, забросив попытки меня угомонить, не скрылись в своих окнах.

Сай и Лиз поняли все по одному моему взгляду. Не успев зайти в нашу с Люси квартиру, Лиз со слезами кинулись мне на шею.
- Соболезную, - сказал Сай, положив свою увесистую руку на мое плечо. Второй рукой он держал маленького Джеймса. Малыш заплакал, и приятель в спешке передал ребенка Лиз.
Мы с Саем зашли в комнату Люси, и он беспристрастно уставился на ее останки. Несколько минут мы молчали, прежде чем он произнес:
- Странная судьба постигла Люси. Она была, пожалуй, самой правильной и чистой душой из всех, кого я знал. Кто еще так берег себя, как она? – он вздохнул. – Но, как видишь, этого оказалось мало. Господь забрал ее раньше нас, прелюбодеев, чревоугодцев, пьянчуг и хулиганов. Я и не думал, что переживу ее. Это отвратительная ирония судьбы. Глядя на ее тело, вернее, на то, что от него осталось, мне даже стыдно, что я до сих пор жив…
- Мне тоже, - признался я.
Сай наблюдал за тем, как я болезненно сжимал скулы, пытаясь сдержать раздиравшую мое лицо кислую мину.
- Дай волю эмоциям, не насилуй себя, - сочувственно произнес он. - Это нормально. У тебя горе.
- Я обещал Люси не тратить себя на боль, - скривился я, все еще пытаясь побороть нахлынувшие эмоции. Из меня уже вовсю дымило, а я все еще противился захлестнувшему меня отчаянию.
Сай ничего не сказал, а лишь крепко меня обнял. Его тело тоже немного задымилось.
- Почему все так сложилось? – говорил я, когда отпустил его объятия. – Я не успел смириться со смертью друга, как Бог отнял у меня жену. И ладно Джеймс, он всегда так беспечно относился к собственной пустоте, но Люси… Джеймс отдал свою жизнь ради вдохновения, а Люси-то за что так рано ушла?
- Люси умерла ради сына… - тихо произнес мой приятель.
- Но она нужна была ему живая… - отчаянно воскликнул я.
- Ты посмотри на этого чудо-ребенка, - приятель кивнул на мелькающую в узкой щели двери фигуру Лиз, качавшую моего сына на своих руках. – Он удивительно цел, потрясающе цел! Я тебя так скажу, этот феномен настолько велик, что потребовал столь значительную жертву за сам факт своего существования…
Я молча внимал его теории и отчаянно хотел поверить его словам.

Похороны Люси прошли на том же пустыре, где два года назад в последний полет был отправлен мой лучший друг. Только на этот раз погода стояла солнечная. Я с любовью запаковал останки Люси в большую розовую коробку в форме сердца. Туда же я уложил очень важную для нее вещь – книгу «Как бороться с внутренней пустотой», руководство Люси, которое так долго помогало ей продлевать себе жизнь.
- Нам с Джеймсом эта книга уже не понадобится, - сказал я, отвечая на молчаливое удивление Лиз и Сая, помогавших мне готовиться к похоронам. – Мы не будем бороться с пустотой, мы будем беречь нашу целостность. Правильно, мальчик мой? – я подмигнул сыну, сидевшему на руках у приятеля. Сын раскрыл рот и непонимающе смотрел на розовую коробку, в которой покоились останки его матери.
- Тут ты прав, - растянулась в улыбке Лиз. – Я только сейчас это понимаю, потеряв многих близких и внушительную часть себя. Вместо того, чтоб отчаянно отбиваться от пустоты, нужно обезоружить ее собственной наполненностью.
- Все равно мы рано или поздно умрем, - цинично вставил свое мнение Сай.
- Ты не прав, - покачала головой его жена. – Да, мы все умрем, но если наша жизнь имеет смысл, целостность, то смерть теряет свою ужасную власть над нашим умом и становится лишь финальным штрихом жизни. Люси не разъела пустота, нет, она просто пожертвовала своим смыслом ради сына.

«Спасибо тебе за твою светлую жизнь! Любящие тебя Эрик и Джеймс!» - написал я на коробке, прежде чем отпустить Люси мирно парить в голубом небе. В левой руке я держал своего маленького сына. Он ручками тянулся к маркеру, которым я выводил свою прощальную надпись жене.
- Я думал, что лишился сразу двух своих самых близких людей, - сказал я ему. Глаза мальчика смотрели на меня не по-детски серьезно. – Но нет… В твоем лице я обретаю их заново.
Я обрезал веревку, удерживавшую тело Люси от полета, и мы с сыном наблюдали, как она быстро отправляется в мир грез. Неожиданно для меня зазвучала любимая мелодия. Сай и Лаэль играли нашу с Люси песню, и все собравшиеся слаженно пели хором знакомые до боли слова.
Я шевелил губами, но не мог напеть ни единого звука. По щекам моим текли слезы, я дрожал всем телом и едва удерживал в руках малыша. Маленький Джеймс смиренно вслушивался в мотив, но стоило мне глянуть на его лицо, я замер. По его щекам тоже текли тихие слезы.
***
- Пап! А почему в людях зияют дыры, а на памятниках изображены совсем другие люди, без пустоты внутри?
Мы с маленьким Джеймсом гуляли по центральной площади. Малыш с широко открытыми глазами рассматривал все вокруг.
Услышав его вопрос, я замешкался. Как я мог ему объяснить, что полноценность – это всего лишь устаревшая, но увековеченная предыдущими поколениями память о великих людях. Естественно, они тоже зияли пустотой, но скульпторы умышленно маскировали это, чтобы в памяти людей они запомнились как исключительные.
Сын нетерпеливо дергал меня за рукав, ожидая ответа.
- Потому что, - начал я и посмотрел на возвышавшегося прямо над нами Героя Войны, - потому что это особенные люди. Памятники ставят только особенным людям.
Джеймс посмотрел на свою грудь, заполненную и чистую.
- Значит, я тоже особенный? Мне тоже поставят памятник? – полюбопытствовал он.
- Все может быть, - загадочно ответил я. Мимо проходили другие родители с маленькими детьми. Малыши ели мороженое, и из их крошечных пустот струился дымок. Они с интересом посматривали на абсолютно заполненного мальчика. – Если ты сможешь сохранить свою целостность…
- Это как? – малыш захлопал своими большими глазами.
- Если ты станешь таким, как мать… - с тоской произнес я. Мне очень не хватало Люси, она рисовалась третьей в каждом маленьком моменте нашей с Джеймсом жизни. Но стоило мне вжиться в представление, что она все еще жива, как Люси исчезала.
- А какой была мама? – спросил мальчик. Я укусил себя за язык. Сын ведь совсем не помнил своей матери.
- Она была замечательной… - протянул я.
- А я… Я ведь тоже замечательный? – сын хитро прищурил глаза.
- Да, - я потрепал его макушку. – Но пока что это ее подарок тебе…
- Какой подарок? – загорелись его глаза, предвкушая сюрприз.
- То, что ты такой особенный – это мамин тебе подарок, - улыбнулся я.
- А-а-а, - разочарованно произнес Джеймс и поник. – И что мне делать с этим подарком? – он обиженно выкатил нижнюю губу.
- Береги его. Только от тебя зависит, будешь ли ты особенным или нет, - ответил я.

Вокруг мелькали зияющие пустоты проходивших мимо людей. Я наклонился и взял малыша на руки. Люди с удивлением смотрели на целостного мальчика, что очень меня настораживало. Казалось, все вокруг нам завидуют. Я прикрыл его грудь своей ладонью, и мы продолжили нашу прогулку.
Сын безумолку болтал. Я слушал его лепет в пол уха, а сам размышлял о том, как дальше уворачиваться от расспросов любопытного подрастающего ума. Совсем скоро он начнет комплектовать по поводу того, что отличается от других. Как же уберечь его юную душу и спасти этот бесценный дар, который стоил Люси жизни?
Моя пустота слегка дымилась, я приподнял сына чуть выше, чтобы не обжечь его маленькую ножку. Вдохнув аромат его чистого юного тела, я наполнился радостным волнением. «Да плевать, что будет потом… - решил я. – Больше никакой тревоги! У нас все получится!».

2014 г.