На Красной

Тридцать лет в Москве не были. Приезжаем… а там трагедия.
Ленин, говорят, умер.
Мы:
- Как так? Что случилось? Такой вроде крепенький - живее всех живых. Неужели опять эсеры?
А нам:
- Нет, - говорят. - Просто зачах дедушка… Ходоки к нему не ходят, паломники не навещают, ну и…
Ну и рванули мы на Красную.

Прибегаем, а там китайцы - рядами идут. Автобусами подъезжают.
Один автобус - рота. Три – батальон. И у всех галифе, френчи, «маоцзедуновки» на полубоксы натянутые. Где мужчина, где женщина – туалет не разберёт.
Очень сплочённая нация. Последний оплот!.. Живут по-военному, работают по-боевому, отдыхают в строю.
Словом, если бы не они - хана мавзолею.
Часовые «пост номер один» оставили. Буквы на мраморе выцвели. И их блеск, освещавший когда-то путь нескольким поколениям Африканского континента, померк окончательно.

А виноват во всём Голливуд, разумеется, с его бесконечным зомби-апокалипсисом. Это он отбил у сознательных граждан охоту глазеть на вечно живущих и неумирающих. Он, и Египетские пирамиды, где добра этого - завались и с горочкой.
В общем, так и не решились мы зайти к дедушке Ленину.
Зато мавзолейный сортир посетили…
И - о, слава КПСС!!! Единственная отдушина в той юдоли скорби и траура.
Красивый, величественный, отделанный тем же багряным мрамором…
А главное – унитазы без стульчаков. Гладкие, глянцевые, сверкающие. Как лысина вождя!
- Вот это, - говорю жене, - по-нашему. Наглядная демонстрация, что в стране большой нужды нет!.. Да и граждане не расхолаживаются. А то разомлеет на стульчаке какой товарищ, а тут вдруг куранты или гимн!.. А какой, скажи мне, гимн в раскорячке-то? Какая верность заветам Ильича на корточках?!

И согласилась со мной верная ленинка. И даже честь мне попыталась отдать, да я остановил.
- Стой, стой! – говорю. – Ну не прямо же здесь. Пройдём хотя бы в Кремль.
В общем, порадовал нас сортир революционной сознательностью. И даже немного душу разбередил, вызвав лёгкое сокращение слёзных желёз и некоторых особо чувствительных сфинктеров.

И потом ещё и начальник караула Спасской башни усугубил те сокращение. Отшагал, отчеканил. И расставив часовых, каждому… прилюдно… собственными руками штык поправил. Чтоб не мешал службу нести.   
- Ты смотри, - говорю, - какой заботливой армия-то стала.
А жена мне:
- Говорят и портянки вроде отменили уже.
- Не, - отмахиваюсь, - это уж какие-то совсем контрреволюционные россказни! Не могут они главную святыню забвению предать.

Ну и, за разговорами теми, в Оружейную палату зашли.
Входим, а там такая доблесть, что хоть ложись и помирай под стягами. Аутентичность просто ошеломляющая!
Все экспонаты, без исключения, сняты с убиенных, казнённых, насильственно преставленных. И за каждой булавой, пикой или сабелькой… за каждой секирой, стрелой, кистенём или ятаганом басурманским такой кровавый след стелется, что Щорс бы перекрестился.
Вот так, оглядываешься, и поля мёртвых тел мерещатся, вороньё слышится.
- Вот это, - говорю, - да! Музей, так музей. Не то что в Лувре - картинки вонючие. Смотри – какая тут проникновенность. Ярче трепанации!
И жена мне:
- Да-а, - поддакивает, - сюда только с детьми ходить. С детьми и бутербродами.

Так и ходили мы, аппетит нагуливали, рассматривая шлемы, мечами проломленные; кольчуги, стрелами продырявленные...
А ещё заметили, что в музее три основных составляющих: золото, оружие, и оружие в золоте. То есть - всё, чем сподручно отнимать жизнь; и всё - ради чего делать это следует.
- Видишь, – говорю, - какая формула - доблесть измеряется куболитрами кровушки, а отображается орденами святых, исключительно: Андрея, Георгия, Екатерины, Анны, Владимира… Выходит - чем больше крови, тем больше святости. А чем больше святости, тем больше драгоценных каменьев и золота. Погляди, как сверкают и переливаются!..

В итоге, вышли из той палаты просветлённые…
Я, конечно, хотел ещё посмотреть на Путина. Но жена сказала:
- Жизнь длинная – насмотришься!
И в ГУМ меня поволокла. На добивочку.