О друзьях-товарищах

Посвящаю Алексею Михайловичу
Удалову – моему единственному другу.

«…О друзьях, товарищах…»

В августе этого года прошло ровно 30 лет, отделяющих меня от событий, о которых пойдет речь. И 5-го августа исполнилось три месяца со дня смерти  Алексея Михайловича Удалова. Мы с ним прошли вместе 36 лет – с первого курса института до моего отъезда из Сибири в 1991году. Последние 10 лет встречи были не частыми и мимолетными. Уже ни разу не довелось вместе поохотиться, порыбачить. Единственно оставались неизменными наши встречи почти в полном составе «бригады быстрого реагирования», куда мы с ним входили на правах рядовых членов. Руководил же нами Геннадий Хацевич. Он и в застолье был тамадой. Это настоящий философ природы. Он так и не получил высшего образования, но сто очков даст вперед любому образованному человеку, как только ты с ним попадаешь на природу или затеваешь о ней разговор. В этой повести еще будет повод к нему вернуться, а пока…
Начинались вступительные экзамены в ВУЗы 1955 года. Я уже имел «положительный» опыт поступления в Ленинградскую лесотехническую академию им. Кирова и теперь приехал к тетке в Новосибирск пытать «счастья» в сельхозинституте. Туда меня привели вынужденные обстоятельства – Родина вдруг решила, что нужно сдавать иностранный при поступлении в институт, исключив из списка сельхоз, мол, им-то в деревне он не пригодится. А поскольку я принципиально не желал изучать язык наших извечных врагов, то мой путь был один – к земле – матушке поближе. Как потом выяснилось, не один я был таким «идейным».
Июльским утром я пришел сдавать первый экзамен и у стены института увидел симпатичного, на мой взгляд, парня, сидевшего на корточках и что-то читавшего. Я подошел и попросил закурить. К тому времени я уже имел многолетний  стаж курильщика. А виновата в том, что начал курить в восемь лет, Америка. Она присылала в Белоруссию, куда мы переехали с  матерью из Бийска в 1944 году, гуманитарную помощь (она тогда как-то по другому называлась). И в посылках находились сигареты «Мальборо», так что начал я хорошо, зато потом хлебнул неприятностей. Чего мы только не курили? «Импорт» приходилось добывать в виде «бычков» на станции Борисов после поезда «Москва-Берлин», где ездили наши военные. В те времена о СПИДе никто не знал, а прочие болезни нас миновали.
Алексей, так его звали, ответил: «сам не курю и тебе не советую». Так началось наше знакомство, потом оно переросло в дружбу, в которой было веселье, грусть, успехи и провалы. Было все, но не было случая, чтобы я хоть раз почувствовал со стороны Алексея повод для сомнений – стоит ли меня поддержать.
Он был подготовлен очень хорошо и без труда сдал вступительные экзамены. Я же не добрал одного балла и был зачислен кандидатом. Эта приставка приклеилась ко мне потом почти на полжизни, но тогда была единственным способом зацепиться за ВУЗ и ожидать сессии, когда кого-нибудь отчислят. Наше студенчество началось с копки траншей к новому зданию института, проект которого, как говорили, утвердил сам Сталин  И. В.   На некоторых участках глубина  траншей доходила до семи метров, и мы вручную в три перекидки их рыли в две смены. Кто в нашей той жизни с малолетства не привык к «сачкованию»?. Если не хитрить, то можно горб заработать, правда, были бригады, нормы выработки, даже зарплата, которой на один обед не хватало. И все хитрили. Один Алексей никогда не стремился к этому, причем, и не участвовал в скандалах по поводу выяснения, кто сколько сделал. Он работал от звонка до звонка без перерывов на перекур. Как позже выяснилось, просто он эту дико тяжелую работу превратил в накачивание мышц. За своей фигурой он трепетно ухаживал всегда, и она у него была и красивой и атлетичной. Видимо за его фамилию – Удалов, не показную честность и бесхитростность я к нему стал испытывать сначала уважение, а потом и товарищеские чувства. За что он повернулся ко мне лицом, я и до сих пор не понимаю, поскольку был полной его противоположностью. Где мог придуривался, хитрил и изворачивался.
К образовавшемуся союзу вскоре присоединились еще двое – Юрка и Коля, оба из Сахалина. Юрка жил у своей тети, как и я, а Коля с Лешкой у родных сестер. У Юрки родители некоторое время еще жили на острове, поскольку его отец-летчик дослуживал в армии, и о нем и его жене у меня еще будет повод поговорить. Так мы образовали некоторый союз и до конца института были везде вместе. Думаю, что сначала нас объединила эта идиотская работа в течение всего лета и осени, а потом общие интересы в женском вопросе, охоте, рыбалке и, наконец, в профессиональных делах. Правда, Коля после института уехал опять на Сахалин, и постепенно мы с ним потеряли всякую связь.
Не то чтобы сдружился как с Алексеем, но чувствовал еще в двух однокурсниках родственные души. Это Борис Якутин и Миша Афонасенко. С последним чуть позже играл за институт в футбол и работал в одной  бригаде каменьщиков. Он приобщил всех нас к охоте. Борис в последствии стал крупным чиновником в Новосибирске. А про Мишу доходили слухи, что он в Красноярском крае возглавляет инженерную службу крупного завода. С Борисом я потом много лет общался по работе, а с Михаилом потерял связь.
Началась учеба. Мне надо было не просто учиться, а учиться хорошо, чтобы стать настоящим студентом. Однако не знаю почему, но я с годами заметил за собой одно свойство. Чем сложнее для меня ситуация, тем больше я на нее плюю. Ну, в 18 лет еще такое поведение можно оправдать, но ведь и потом я поступал аналогично. Первый, кто мне указал на несоответствие, был Лешка. Они втроем решили сбежать с лекций и податься в кино. Я заявил о своем желании присоединиться, на что Алексей напомнил мне, кто я по статусу и  что пропускать для меня занятия опасно по многим причинам, но я тогда его не послушал, как и в следующие разы. И был жестоко наказан в зимнюю сессию, завалив высшую математику.
Мои друзья сдали сессию на тройки с четверками, поскольку мы еще не втянулись в многолетний режим постоянных прогулов и пребывания в институте только в периоды сессий. Я же оказался в подвешенном состоянии. Спасло меня от отчисления два обстоятельства. Моя, светлой памяти, т. Оля была дружна с некоторыми преподавателями нашего института, и те уговорили декана не отчислять меня до конца сессии. А в зимнюю сессию так много парней (на нашем курсе факультета механизации было всего три или четыре девчонки) завалило по два и даже по три из пяти экзаменов, что мне все же позволили пересдать математику. Тут мне здорово помог Алексей. Оказывается, у него были почти все конспекты лекций (тогда на группу давали по одной две книги), и я в два дня осилил все, что не удосужился сделать за несколько месяцев. Но самое смешное и печальное одновременно произошло на экзамене. Преподаватель запомнил меня и был удивлен, увидев мою физиономию, даже побежал в деканат выяснять, как это кандидату позволили повторно сдавать. Представьте, за эти минуты решалась, по сути, моя судьба, а я спокойно болтаю с Лешкой, который пришел меня поддержать, хотя, начались каникулы, и можно было на законном основании отдыхать. Он меня спрашивает, что я буду делать, если у меня не будут принимать переэкзаменовку или опять завалят. Я же думаю совсем о другом – как вечером встречусь с Зиной. К тому моменту мы познакомились с девчатами из Кузбасса, которые учились в кооперативном техникуме.
Пришел к тому времени грустный преподаватель и предложил тащить билет, заметив при этом, что «блатникам» вроде меня не место в институте. Тут впервые Лешка показал свой характер, заявив буквально следующее:
– Ваше дело экзамен принимать, а не разглагольствовать, кому место, а кому не место.
Наш педагог после этих слов, потирая руки, предложил и Лешке тащить билет (он думал, что тот тоже пришел на переэкзаменовку). Лешка ехидно улыбнулся и не слова не говоря, вышел из аудитории. Думал ли он, что весной опять сдавать экзамен и тому же преподавателю или нет, не знаю. На этом фоне я стал готовиться к ответу на билет. Знал все и, быстро решив задачу, попросился отвечать. Что делает мой преподаватель? Он бегло смотрит мою бумажку, откладывает ее в сторону, и спрашивает, за что он в сессию мне вкатил «неуд». Бумажка с ответами и задачей у меня случайно сохранилась, и я ему показал. Он некоторое время изучал листок, а потом спрашивает:
– Так за что я вас «завалил»?
– За задачу – отвечаю я.
Больше не слова не говоря, берет мою зачетку и ставит мне «отл.». Мы с ним потом много раз общались совсем по другим поводам, но он мне  не признался, почему так поступил. Лешке он  в следующей сессии не стал мстить, видимо понимая степень своей оплошности, а я у него уже был в авторитете. Ведь задачу, как выяснили потом наши отличники, я и в первый раз решил правильно, только не по той схеме, что была в его лекциях. Так в моей судьбе штамп мог сыграть роковую роль, но и здесь меня Бог миловал, зато с того момента я понял, что приобрел настоящего друга.
Еще до приезда в Новосибирск я в своей короткой жизни испытал несколько критических ситуаций. Поступая в Питере, подхватил крупозное воспаление легких  и чуть не отдал концы, потом дважды чуть не погиб из-за своей глупости – все эти факты должны были меня чему то научить. Но одна цыганка мне сказала, что теперь я заколдован и проживу до 76 лет. У Алексея же детство прошло под знаком страшного голода в период войны на Тверской земле. Много лет спустя я, уже работая в Москве, ему предложил должность директора филиала нашего института в Твери и он отказался. Причину объяснил просто – панический, не прошедший страх быть голодным.
Сразу после войны его забрала в свою семью его сестра, Полина Михайловна – душевная и милая женщина, которая могла терпеть наши выходки и на ее территории. Ее муж Виктор Петрович был знаменит тем, что всю войну прошел, командуя пехотным взводом и батальоном, и остался жив. А рядом санинструктором служила Полина Михайловна. Они так часто видели смерть, что в мирной жизни ценили каждый день, не обращая внимания на трудности послевоенного времени. Они поставили на ноги и Алексея, и сына с дочерью. Они же и хоронили Алексея.
Став полноправным студентом, я старший по возрасту, предложил не тратить время на переезды по городу туда-сюда, а просто жить в хибаре, где квартировали наши девчата, по неделям не появляясь на занятиях. Тем более, что моя тетя запрещала мне приходить домой позже десяти часов вечера, так как ложилась спать рано, а жили мы с ней  в одной комнате общежития мединститута, где она преподавала. Это  вызывало мой протест, и я с удовольствием и подолгу «гостил»  в этой хибарке. Так зиму мы и провели, питаясь пирожками с ливером (теперь такой вкуснятины не найдешь) и крепким чаем. В ту зиму меня Зина научила хорошо целоваться, но не больше. У моих друзей любовные похождения тоже этим ограничивались. Лешка периодически отлучался для посещения катка, где выделялся всякими пируэтами на громадной скорости. Я хорошо катался, но до Алексея мне было далеко. Недели за две до сессии мы переместились в дом  Юркиной тетки-учительницы, и стали всерьез готовиться к сессии попутно слушая патефон с пластинками Вертинского и Козина,  пение которых  я полюбил на всю жизнь.
Сессию мы сдали без осложнений. К слову сказать, мы больше не заваливали ни одного экзамена, хотя звезд не хватали. Настала пора отдыха, и первый выезд на природу к речке Иня закончилась одной важной акцией. Уже в те далекие времена Лешка очень серьезно относился к приготовлению и приему пищи. Сказалось его голодное детство. Мы наловили рыбы всякой и принялись готовить уху под его руководством. У Юрки с собой было ружье, он еще на Сахалине пацаном начал на охоту ходить, а его старший брат Алик, вообще, был настоящим следопытом.
Наступила пора принимать пищу, и тут мы в руках Алексея увидели деревянную ложку. Он с ее помощью съел  половину варева, пока мы алюминиевыми ложками пытались что-то успеть проглотить. Такой фокус нам показался оскорбительным и, дождавшись, когда после обильной пищи Алексей задремлет в палатке, коллективно приняли решение – расстрелять орудие обмана, что незамедлительно сделали. Его реакция опять оказалась неординарной. Ужинать он не стал, хотя ему каждый предлагал свою ложку. К следующему походу он вручил каждому из нас по деревянной ложке с вырезанными инициалами. При этом он улыбался и говорил каждому какие-то слова, и нам стало стыдно за эту проделку. Потом мы разъехались на каникулы. Я покатил в Белоруссию, Лешку же устроили в какой-то трудовой лагерь. Коля с Юркой уехали на Сахалин.
Осень мы провели в своем учебном хозяйстве, участвуя в борьбе за урожай. Я, правда, избегая полевых работ по сбору свеклы, записался в стройотряд, поскольку нагло заявил, что имею третий разряд каменщика. Кое – как класть кирпичи меня научили в период моего годового болтания после Питера. Возведенный мной и еще двумя такими же «каменщиками» как и я, тамбур к овощехранилищу завалился через три дня. Нас с позором выперли из элитного подразделения, и я оказался на току, где приходилось перелопачивать зерно, глотая тучи пыли. Была одна отрада – обилие девчат на объекте. Алексей к тому времени «выслужился» до должности кочегара на экспериментальной сушилке. И работал он по ночам, резонно решив, что спать в бараке с сотней парней, да еще на втором ярусе – не отдохнешь. А днем он был один, спал сколько хотел и когда хотел, ни от кого не зависел. Он и мне устроил блат, поговорив со своим начальником. В мои задачи входила уже почти научная работа – снимать периодически показания всяких приборов. В перерывах общались с девчатами ночной смены. Пребывание на свежем воздухе и барахтанье в теплом зерне для меня завершилось потерей трех зубов. Не успел их вырвать, как меня отозвали на строительство силосной ямы, замяв прежние прегрешения. Алексей же так и закончил «практику» на сушилке, перекидав несколько тонн угля, что опять же пошло на пользу его мускулам.
На втором курсе мы продолжали свои похождения, правда, расширив диапазон увлечений. Нам очень понравилась такая игра, когда всем девчонкам, с которыми мы знакомились на танцах, катке, в театрах, назначали одновременно свидания в сквере и наблюдали из окон квартиры, где жила семья Полины Михайловны. А они как раз выходили на Красный проспект. Любопытное зрелище, надо сказать, Я так даже, наблюдая за ними, сделал «научное» открытие, доказывая прямую связь между фигурой и настроением. Алексей развил эту теорию, разбив период свидания на три этапа: этап ожидания, когда каждая особь, обязательно опаздывая, шла с гордо поднятой головой и прямой  осанкой, предвкушая свое превосходство над партнером. Как только девица  не обнаруживала объект на месте,  ее поза выражала тревогу за него – не случилось ли чего, затем начинало нарастать возмущение, что демонстрировалось ускорением движений,  блуждающим взглядом; третий период – удаление с  места встречи, лицо и фигура при этом выражали полную оскорблённость и желание мстить за надругательство. Но наша игра на этом не заканчивалась. Было условлено, что если через полчаса хоть одна приглашенная не покинет место свидания, то кто-нибудь из нас должен выходить и плести всякую всячину про друга, не сумевшего прийти на свидание. Но мы сделали принципиальную ошибку, сообщив об игре нашим учительницам по поцелуям. Они захотели посмотреть на эту одноактную пьесу, где встретили знакомую девицу, попавшую в наши игрища. Та оказалась инициативной. Тут же выловила всех остальных ожидающих, и  они всей бригадой пришли в нашу штаб– квартиру (наши девчата показали им на окна) и пожаловались Полине Михайловне. После этой акции нам было запрещено всей группой появляться у них, хотя Виктор Петрович был против столь строгого решения.
Зимняя сессия запомнилась одним эпизодом. Я всегда ходил сдавать экзамены первым, а потом дожидался остальных. Сдавали физику симпатичному еврейчику, который очень боялся начальства, и это здорово пригодилось. Лешка, взяв билет, промаячил мне, что ни одного вопроса не знает. Я бегу в общежитие и оттуда звоню на кафедру физики, представляюсь проректором и прошу срочно позвать физика к телефону. Там же ребята держали ситуацию, как теперь говорят, под контролем. (Вот сегодня убили 45-летнего заместителя префекта в Москве, а один придурок заявил, что они держат ситуацию под контролем). Как только физик побежал к телефону, Лешке передали «шпору», и он успешно сдал экзамен. Я же, положив трубку, обнаружил за своей спиной заведующего кафедрой по технологии металлов, который весь мой треп, конечно, слышал, но не выдал меня. Тогда многие преподаватели жили в том же общежитии.
Кстати, о театре. В ту пору мы очень часто ходили в наш великолепный оперный, поскольку Колина родственница работала там билетершей. Мы переслушали все оперы, пересмотрели все балеты, что, несомненно, повлияло на наше общее развитие. Но вот опера «Молодая гвардия» привела нас с Лешкой к нервному срыву. Снять стресс можно было только водкой, а мы тогда часто, но понемногу выпивали, даже в рестораны ходили. Взяв бутылку после второго действия и оставив Юрку с Колей домучиваться в зале, принялись прямо у театра лечиться. Закуски не было, и недопитую бутылку спрятали у трамвайной остановки, договорившись на завтра встретиться и допить, благо было воскресенье. В ту пору телефонов ни у кого не было, но что произошло, мы так и не поняли. В назначенный срок я прибыл на трамвае, но Лешки еще не было. Я подошел к месту захоронения бутылки, однако там ее не обнаружил. Посмотрел вокруг и в сквере у театра увидел Колю с Юркой, которые наблюдали за мной. Вскоре подошел Алексей. Прятал  он бутылку в темноте, поэтому я ему предложил еще раз проверить, но она исчезла. На кого грешить? Бомжей в те времена не существовало – это завоевание «демократов» нынешних. Подошли наши друзья, и мы стали обсуждать ситуацию. На мой вопрос:
– А вы-то чё приперлись? – последовал удививший нас обоих ответ.
– Вы же сами сказали!
С той поры я свято верю в телепатию и в передачу мыслей на расстояние. Обсуждали потом итоги посещения театра в кафе, которого теперь нет – снесли. Больше всего возмущался Коля, как наиболее продвинутый в музыкальных вопросах (его чуть было не женили на этой билетерше). Подпив, он время от времени повторял арию Любы Шевцовой «Ложись, гады…», за что получал замечание администратора.
Пережив полученное потрясение, мы немного успокоились, да и холода настали жуткие. К предательницам мы перестали ездить и собирались только у Юрки слушать старинные романсы. В теплую погоду уезжали на электричке на охоту и обычно одного-двух зайцев привозили. Иногда подстреливали тетеревов и рябчиков. Мы постепенно набирались опыта, а все премудрости охоты нам на практике передавал Юркин брат.
Вся добыча сдавалась Полине Михайловне, а она нам устраивала праздничный обед с бутылочкой для Виктора Петровича, но он про нас тоже не забывал. Потом начинались воспоминания о войне. Ни разу Виктор Петрович не произнес фразу типа «я решил, я приказал…», но постепенно мы все пришли к выводу, что воевал он умом. При росте в 160см и весе в 48 кг, этот человек обладал такой силой воли и умом, что всегда находил способ выполнять, порой идиотские, приказы вышестоящих и понапрасну не губить души. Солдаты в нем души не чаяли.
Практика после второго курса у нас проходила на Рубцовском тракторном заводе и памятна коллективной пьянкой после ее окончания. Но только Алексей додумался искупаться в городском фонтане, за что попал в милицию, но его оттуда выручил наш руководитель. Лето проводили порознь.
На третьем курсе мы уже научились управлять автомобилем, трактором, комбайном, умели работать на токарном и фрезерном станках, получили навыки сварщиков, поэтому могли неплохо зарабатывать. Но нас с Алексеем увлекла опытная работа по сварке трением, и здесь пришлось очень тонко научиться управлять токарным станком. Да и надо было заглаживать вину перед человеком, который не отдал меня на растерзание декана, поняв мой приемчик с вызовом преподавателя с экзамена физики, и не выдал меня. Тогда за подобную проделку можно было запросто попасть в лапы наших комсомольских лидеров. А Лешка был ему благодарен за выручку после купания в фонтане.
Постепенно мы взрослели и уже не устраивали коллективных ухаживаний, но особых успехов никто не имел, кроме Коли, который выгодно от нас отличался своей блондинистой шевелюрой и голубыми глазами. Тяга к охоте и рыбалке увеличивалась. На охоте мы уже понимали друг друга с полуслова или жеста. Но нельзя сказать, что кто-то выделялся удачливостью. Мы сразу поняли, что здесь дисциплина нужна не для проформы, а чтобы сохраниться и беспрекословно выполняли приказы брата Юрки Алика.  Однажды он объявил, что в следующее воскресенье поедем на лис. После той охоты я больше никогда этим не занимался, хотя однажды случайно завалил такого лиса, воротник из которого до сих пор служит жене.
Незаметно мы подобрались к четвертому курсу. Пошли приземленные предметы чисто инженерного профиля, поэтому проблем с учебой почти не возникало. Накануне 7 ноября мы встретились с инициативной группой девчат из института связи, чтобы обсудить условия совместной пьянки по случаю свершившейся революции (будь она неладна). У одной девчонки заел замок на ботинке и я, пытаясь его открыть, поранил палец. Ровно через две недели я свалился с желтухой, которая исковеркала все мое здоровье. Провалявшись два месяца, я вынужден был взять академический отпуск и уехать к маме в Белоруссию. А что делают мои друзья? Они в знак солидарности делают то же самое. Один Алексей занялся полезным делом – пошел работать, Коля подался на Сахалин и отъедался красной икрой, Юрка бил баклуши. К тому времени его родители переехали в Новосибирск, получив квартиру прямо против института, и мы постепенно стали кучковаться у них. Это были тоже очень хорошие люди. Петр Иванович еще с Халкин–Гола носил орден  «Красного Знамени», прошел всю войну, летая на штурмовиках. Его рассказы о войне меня завораживали. Еще живя в Белоруссии, я понял, что про войну в книгах врут безбожно. А тут ему при бутылочке мы язык развязывали. Запомнился один рассказ о профессионализме. В полк пополнение приходило почти не обученное не то что воевать, но и летать. 70% новичков погибало при первом же боевом вылете. Половина из оставшихся не возвращалась после второго. И только те, кто не погибал после третьего вылета, становились настоящими летчиками, а единицы асами. Много позже я прочитал, как готовили немецких летчиков – небо и земля.
Год академического отпуска для меня оказался удачным. Я устроился преподавателем в училище механизации и стал получать хорошие деньги, оделся и обулся, познакомился с будущей женой и вернулся доучиваться. Мы опять были все вместе, хотя оказались совсем иными. Лешка завел девушку и жил уже отдельно на квартире в «нахаловке». Коля вел «семейную» жизнь на всем готовом, т.е. в отличие от нас имел постоянную женщину. Юрка строил на одном из островов Оби дачу с отцом и братом. Мы стали там часто бывать, помогая воровать бревна, плывущие по реке. Забегая вперед, скажу, что на этой даче справляли Юрке свадьбу, правда, счастья он в том браке немного имел.
А охота нас все больше захватывала, благодаря ей мы не попадали в скандалы, случавшиеся с нашими однокурсниками. За драку на танцах нескольких ребят выгнали, а двоих даже судили. Была освоена великолепная охота с чучелами на «косачей», когда мирно дремлешь в шалашике под березой и ждешь голубчика краснобрового. За удачную зорьку можно было снять четыре – пять красавцев. Здесь почему- то чаще всего везло Алексею, видимо за усидчивость, а тому же чучела ему шила очень искусно его племянница.
В канун нового года было решено, что провожаем старый у Алексея в хибарке, а Новый встречаем у родителей Юрки. Выпив немного у Лешки (девчонок с нами не было, они нас ждали у института) мы всей гурьбой отправились в путь. Подняться по крутой тропинке из глубокого лога оказалось не так просто. Сначала нас смешило, когда кто-то срывался и увлекал всех остальных к исходной позиции. Три-четыре безуспешных попытки выбраться нас отрезвили. До Нового года оставалось полчаса. Последнюю попытку мы решили осуществить раздельным стартом на четвереньках. Первым пополз Алексей, как самый тренированный на этой трассе, вторым я, потом Коля и замыкал колонну Юрка. Алексей преодолел трассу, мне же оставалось метров пять до вершины, когда предательский лед швырнул меня вниз. Увлекая друзей, я полетел к основанию. Вскоре на пятой точке спустился Алексей, и мы поплелись, несолоно хлебавши в его хибару, где не было ни выпивки, ни еды. Только разделись, вытряхивая снег из одежды, как забили куранты и мы, наполнив стаканы водой, чокнулись, выпили и завалились спать.
Потом события закрутились так, что и поверить в их реальность трудно. Я мгновенно влюбился в студентку зоотехнического факультета и тут же женился, забыв, что меня ждет Маша. Когда я познакомил друзей со своей избранницей, то Коля и Юрка были в восторге. Только Алексей сказал:
– Куда ты так спешишь? 
Он оказался прав, я действительно поспешил, исковеркав в последствие жизнь этой женщине, правда, она мне родила дочь, а та уже и внуков.
На свадьбе отличился Коля, позволивший себе целовать невесту в уголке. Ребята эту его проделку осудили,  но с той поры между ним и мной пробежала черная кошка. Я понимал, что Коля ни при чем, но все равно было обидно. Лешка, глядя на меня, тоже сошелся с какой-то девицей, которую мы почти не знали. Она тут же решила навести порядок в наших рядах, и стала запрещать ему походы на природу, что послужило поводом к скорому их расставанию. Юркину свадьбу сыграли на острове. Его избранница выглядела впечатляюще – кровь с молоком. Работала она на «глушилке» вражеских голосов и была вся в секретах. Но и его брак оказался несчастливым. И только Коля официально ходил в холостяках.  Но, эти свадьбы сделали свое дело. Мы реже стали бывать вместе, реже ездить на охоту, появились заботы у меня и Юрки. Ему жена родила сына, и он очень его любил, нянчился и баловал.
Настала пора последней практики после четвертого курса. В списке адресов мест для практики мне попал на глаза вновь организованный институт механизации сельского хозяйства, который располагался в д. Барышево под Новосибирском. Я предложил ребятам туда податься, тем более, что мы однажды проходили в тамошней  в МТС комбайнерскую практику, а, главное, те места нам хорошо были знакомы по охоте. Они все отказались, т.к. к науке не тянуло, тем более, что там и зарплата была мизерной по сравнению с должностями в производстве. Я оказался единственным. Не знаю, что меня толкнуло тогда на этот шаг, но оказалось в последствие, что вся жизнь будет связана с этим институтом. Лешка подался в структуру «Сельхозтехника», Юрка пошел на ремонтный завод, а Коля еще куда-то.
Юность кончилась, свободы не стало. К тому же дочь нуждалась в хорошем питании, и я решил последний курс кончать заочно, тем более, что мне предложили остаться в институте. Как ни странно работа там мне все больше нравилась. Во-первых, все были молоды. Нашему директору Б.В. Павлову было всего 33 года, он настолько был одержим новым направлением – безразборной диагностикой машин, что всех нас тоже увлек. Короче, пятый курс для меня прошел стороной. Я сдавал только экзамены и виделся с ребятами редко.
Защитив дипломы, мы хорошо погуляли, проводили Колю на Сахалин и начали самостоятельную жизнь. Примерно полтора года наша дружба сводилась к редким встречам на днях рождения. На охоту тоже перестали ездить. Алексей работал в центральном аппарате «Сельхозтехники» каким-то инспектором и много ездил по области, а Юрка тут же изменил нашей специальности и стал трудиться диспетчером в «Водоканале». Его прельщала сменность. Проспит на раскладушке сутки, а трое дома или на острове. Вся работа сводилась к наблюдению за манометром давления вода. Он от такой работы стал полнеть, часто выпивал. Алексей же держал себя в форме, развелся со своей женой и получил от работы угол в той же «нахаловке». Мы тут же освоили его для любовных свиданий, имея собственные ключи.
Первый год работы в институте ознаменовался успехом–я был награжден серебряной медалью ВДНХ и получил ценный подарок – приемник «Рекорд». Вскоре мне дали квартиру аж из трех комнат, где можно было проводить всякие вечеринки в семейной обстановке, и мы опять стали чаще встречаться. У меня появилась возможность иногда брать машины для поездок на охоту, и эта страсть нас опять свела вместе, правда, теперь нами стал верховодить тот самый Гена Хацевич. Его отец был профессионалом в этих делах и сына с малолетства приучил к охоте. Геннадий никогда не стремился добыть много, его заботил сам процесс. Традиции наших предков он пытался блюсти всегда и везде. Он от корки до корки изучил Сабанеева, цитировал куски из классиков, постоянно философствовал на тему сохранения природы. Но он не был ханжой. Обладая огромной силой и удивительной выносливостью, всем подавал пример, приучая нас к культуре общения с природой. В ту пору на обском море развелось множество судаков, и он нас приобщил к подледному лову, что стало нашей страстью на многие годы.
Я же случайно, благодаря тому же Борису Васильевичу Павлову, вскоре защитил кандидатскую и на целых двадцать лет не мог избавиться от этой дурацкой приставки. Правда, она (степень) позволила значительно улучшить семейный бюджет и продвигаться по служебно-научной лестнице.
Алексей резонно рассудил, что он ничуть не дурнее меня, и может тоже стать кандидатом и подался к нам в институт, в лабораторию эксплуатации машин, где я уже был заведующим. Так он стал моим аспирантом, и целых семь лет мы были везде вместе. Он вскоре защитил блестяще диссертацию, которая была совсем новым направлением в вопросах эксплуатации энергонасыщенных тракторов. Его разработка позволяла экономить до 20% горючего. Теперь, когда топливо стоит дико дорого, его работы будут востребованы.
Юрка тоже решил податься в науку, предполагая легкость жизни в этой отрасли. Так он тоже оказался в нашей лаборатории и стал заниматься разработкой технологии питания механизаторов в поле. Кто близок к сельскому хозяйству, знает, как по-свински относятся к механизатору, который из-за вибрации, загазованности, тряски, сквозняков, холода и жары в сорок лет становится инвалидом. К тому же и питается он, как правило, всухомятку. Но у Юрки не хватило терпения, хотя он создал макет пищевого контейнера, из которого механизатор получал полноценную пищу, состоящую из салата, первого, второго и даже охлажденного киселя или компота. Несомненно, в нем сидел незаурядный инженер, но наука требует и нечто другого – упорства, занудности, любопытства и прочего. Ездить на работу в деревню ему скоро надоело, и он вернулся к своему манометру. А я принял на эту тему молодого парня Сашу Комарова, умницу, неимоверно способного и тщеславного. Он с детства тоже на Алтае занимался охотой и по этому параметру подходил для нашей компании. Забегая вперед скажу, что до сих пор испытываю чувство вины перед ним, он так и не защитился. Причин было две, первая – дикая бюрократия в сфере около научных кантор. Один ВАК (Высшая Аттестационная Комиссия) чего стоит. В тот период ввели специализацию советов, и с этой темой мы не могли никуда всунуться; вторая – уезжая на два года за рубеж, я поселил его в свою квартиру с его молодой женой, и он не испытывал трудностей. А науку делают голодные люди. Но и я хорош – не проявил настойчивости.
Наше охотничье мастерство росло и требовало новых подходов к делу. Из последней поездки на Сахалин Юрка привез «мелкашку» с великолепным цейсовским оптическим прицелом. Теперь, имея в распоряжении машину, мы могли стрелять тетеревов, которые тогда еще машин не боялись, прямо как говорится, не отходя от кассы. Конечно, потом этот способ был признан браконьерством, но мы успели. 
Со временем Юрка все чаще находил причины не ездить с нами, то дежурство в выходные, то жена, то да се. Его место занял Володя Кошевой, наш однокашник, работающий в нашем же институте. Это был рассудительный, надежный парень, хотя немного и грузноватый. Но сколько лет я его знаю, ни разу не имел повода увидеть в его поступках что-то недостойное. Так образовалась «бригада быстрого реагирования» – прозвище нам такое приклеили.
Наш директор был человеком удивительной души (он сейчас живет в Москве, сильно болеет, почти нищенствует, впрочем, я от него не далеко в этом вопросе стою), пройдя все пекло войны, дважды расстрелянный, с кучей орденов, он был образцом скромности. Однажды мы молодые «ученые» попросили его купить нам катер для «научной работы», и он разрешил. Так мы стали обладателями «Ярославца» с двумя каютами, камбузом, рубкой и машинным отделением. Как много интересного можно рассказать про наши путешествия с комичными и трагичными моментами, но у меня иная цель оставить Алексею (сыну Алексея) воспоминания о его отце.
Однажды, в начале сентября, звонит Юрка и высказывает следующую просьбу: нельзя ли воспользоваться нашим катером, чтобы спуститься вниз по Оби до пристани Найзино (470км), там бы они выгрузились с двумя моторками и поднялись вверх по таежной речушке. Он обещал привезти кедровых орехов, рыбы, клюквы. Я пообещал выяснить насчет катера и созвониться. Захожу к Алексею в комнату и сообщаю о намеченной экспедиции. У него заблестели глаза и появился румянец на вечно загорелом лице. Я все понял и пошел к заместителю директора просить катер. Беседа была короткой. Заявив, что иду в отпуск и хочу время провести на природе, пообещал в случае успеха кое–чем поделиться, получаю добро. Тут же пишу заявление на отпуск и захожу к Борису Васильевичу. Он возражений не имел. В мою компетенцию входило дать отпуск и Алексею. Через час вопрос решился, Звоню Юрке и сообщаю, что катер могут дать при условии, если они возьмут с собой еще двоих наших сотрудников. На вопрос Юрки, кто они такие, я ответил, что он их не знает. Юрка расстроился и решил посоветоваться с братом. Но мы-то с Алексеем были уверены в успехе нашей  затеи.
Через неделю мы уже выгружались всей прежней компанией: Алик (начальник экспедиции, к тому времени крупный инженер оборонного завода), Юрка, Алексей, я и еще один парень-друг Алика. В нашем распоряжении находились две моторные лодки, и в одной вместо подвесного мотора был водомет, он то и позволил подняться по таежной речушке, изобиловавшей перекатами, заломами и массой «топляков». В километрах 70 от устья нашли охотничий домик, где и расположились. Было одно неудобство – у печки не было трубы, и изба наполнялась дымом при топке. Потом нашли выход, создавая сквозняки, но на ночь тепла хватало. Спали на нарах. У окна расположился Алексей, рядом я, у самой двери наш начальник – Алик. Что было прекрасно– отсутствие гнуса и комаров, периодически шел снег, и по ночам все подмораживало, зато при солнышке приходилось снимать куртки.
Нам предстояло провести разведку местности, определить какие дары нам приготовила тайга,  и спланировать свой быт. С этого и начали. На общем собрании было решено по очереди назначать дежурного по хозяйству. С кого начинать? Решили бросить жребий. Я уже заранее знал, что с меня все это начнется. Когда мы плавали на катере до Сургута, так по жребию из двенадцати человек судьба  шесть раз выбирала меня чистить гальюн. Я не обманулся. В обязанности дежурного входило: будить всех до рассвета, готовить завтрак, обед и ужин, мыть посуду, колоть дрова  и многое другое. Целый день как белка в колесе. Для меня самым неприятным была готовка пищи, я к этому не был приучен. Продуктов у нас было достаточно. Одной «Зубровки»  рассчитали по 200 грамм в день на рыло в течение месяца, по банке сгущенки на два дня на человека, правда, консервов было мало и хлеба тоже, зато была мука. Первый же суп, который я сварил на другой день, ребята отказались есть. Зато в дежурство Алексея можно было пальцы облизывать. Он первый додумался  варить похлебку из дичи. За час в окрестностях нашего домика с помощью манка можно было привлечь и  настрелять восемь-десять рябчиков. Их потом нужно было ощипать, выпотрошить и варить с картошкой. Удивительное варево! Как только мы попробовали Лешкино блюдо, так сразу же решили готовить его каждый день и сыграли над собой злую шутку. На третью или четвертую ночь все вдруг лишились сна, а если засыпали, то снились нам только женщины с сексуальными домогательствами. Так что старые книги не врали. Потом исключили из рациона рябчиковое мясо, употребляя только похлебку. Да потом и физически были очень нагружены. Но от кошмаров немного избавились.
Между тем выяснилось, что урожая кедровых орехов в этом году нет. Зато рыбы, клюквы, брусники, даже грибов было великое множество. Но, главное, в окрестностях водился глухарь. И мы приступили к массовым заготовкам. День для всех, кроме дежурного, складывался так. Двое на водомете с началом рассвета (обычно это был Алексей со своим великолепным ружьем  и я, управляющий капризным агрегатом)  на самом малом газу плыли к галечным отмелям, где глухарь выходил поклевать маленьких камешков. Он подпускал лодку на 40-50 метров, поэтому добыть эту птицу весом почти 6-7 кг не составляло труда. Мы обычно выбирали самцов, если было из чего выбирать. Так за утреннюю зорьку можно было добыть 3–4 глухаря. Забегая вперед, скажу, что сохранили целиком тушки и привезли домой сорок глухарей. Секрет бальзамирования раскрывать не буду. Мы возвращались через час-полтора, завтракали, и все вместе шли на болота с ружьями, куском хлеба и несколькими кусками сахара. Если нас не разлучало дежурство, то с Лешкой всегда были рядом. Собирали клюкву, иногда бруснику, если попадались южные бугорки. Иной раз продерешься сквозь бурелом к болоту и глазам не веришь. Болото красного цвета – сплошные ягоды. Я однажды нашел небольшое болотце с обилием клюквы и забыл про ружье. Встал, разминая спину, огляделся, и на голове зашевелились волосы. Против меня тоже видимо разминая спину, во весь рост стоял огромный медведь. Между нами было метров 70, а до ружья, которое я прислонил к чахлой сосенке метров 25. Пожалуй, по болоту медведь доскакал бы до меня быстрей, чем я до ружья. Да и что ружье, хотя и заряженное пулей. Медведь неподвижно стоял и смотрел на меня. Я и забыл в тот момент, что осенью медведь благодушен и вряд ли пойдет на меня. Но я издал истошный визг «Лешк-а-я а-я а-я-а, спа-с-а-й-й!». Я знал, что он где-то рядом. Через мгновение раздался выстрел, и медведя как ветром сдуло. Потом оказалось, что Алексей находился к медведю ближе, чем я. Их разделял перелесок, но ни медведь, ни Алексей друг друга не видели. И для последнего выстрел сбоку оказался полной неожиданностью, потому он и струсил. Правда Алексей догадался выстрелить вверх, а не в медведя, хотя с расстояния тридцать метров из того ружья он бы мог завалить зверя. Но если бы ранил, то я бы первым попал ему в лапы. А так мы разошлись миром.
После обеда (до болот нужно было идти час, обратно уже с продуктом тоже час да по тайге) мы все отправлялись на двух лодках (одну цепляли за водомет) проверять сети. Собственно не проверять, а нудно выбирать почти из каждой ячейки по ельцу весом в 250-300 грамм. Набивали прицепленную «казанку» до краев. Затем до темноты возились с этой рыбой, солили, укладывали в полиэтиленовые мешки, те в свою очередь в холщевые и складывали под навес. Потом ужинали и валились обессиленные спать.
Утром повторялось то же, с той лишь разницей, что иногда вместо клюквы и брусники собирали грибы. Их потом сортировали, резали и сушили. Примерно через неделю случилась крупная неприятность – сгорело магнето на водомете, а без него мы оказывались как без рук. Будучи инженерами-механиками, выяснили, что сгорела вторичная обмотка. Отремонтировать эту неисправность было невозможно. Там толщина провода меньше человеческого волоса. Неожиданно мне пришла идея использовать в качестве вторичной обмотки бобину от «вихря», который мы не использовали, поскольку на этой речке уже потеряли два винта. Наш руководитель объявил сразу награду. Если у меня заработает водомет, то получу две бутылки «зубровки». Он прекрасно знал, что я после той злополучной болезни почти не пью. В знак солидарности почти не употреблял спиртного и Алексей. Путем торговли договорились на четыре банки сгущенки, которых у меня уже накопилось достаточно, поскольку я их выменивал на спиртное: бутылка за банку. Они хранились на подоконнике. Иногда мы с Алексеем брали по банке на плантацию сверх отпускаемой нормы, но все равно банок прибавлялось.
И вот все улеглись спать, а я с лампой «летучая мышь» (почему их так называют?) начал химичить с магнето и бобиной. Часа в два все было готово. Настал момент истины. Будет искра или не будет? Ее не оказалось. Размышлять почему не сработала идея у меня уже не было сил. В страшном расстройстве свалился на нары и заснул. И снится мне, что вроде бы ребята хотят меня использовать в качестве бобины. Подсоединяют провода ко мне и крутят маховик. Я вскакиваю от удара тока. В хате стоит хохот и веселье. Оказалось, что я перепутал провода при сборке и поэтому не получил результата. Это утром обнаружил педант Алексей (уже тогда в нем стало это качество проявляться, а с годами приносило ему и окружающим массу неудобств и неприятностей). Решение общего собрания было таково: мне за идею отдать банку, а Алексею за реальный результат – три, что конечно неправильно в принципе, но зато водомет стал работать отлично, а мы с его помощью продолжили заготовки.
В трудах и заботах незаметно пролетело две недели. У нас кончился хлеб, поэтому перешли на самодельные лепешки. Тут еще обнаружилось, что выдра повадилась к нашим мешкам с рыбой и насколько прогрызла, выпустив рассол, но не смогла есть присоленную рыбу. Юрка устроил засаду и на вторую ночь добыл зверя, а шкуру потом мне продал, и я из нее носил шапку лет двадцать, так и не сносил. Произошла еще одна неприятность у меня. Заглянув в свой «склад» сгущенки, обнаружил, что половина банок пустая. Скандал выявил вора. Им оказался наш руководитель – страшный сладкоежка, но и любитель спиртного. Произошел разбор, в результате которого, мне досталось из его доли два глухаря.
Снег уже не таял, и собирать клюкву стало невозможно, тут же коченели руки. Мы решили один день посвятить охоте на зайцев, зашли довольно далеко вглубь тайги и неожиданно натолкнулись на скит староверов. Людей там давно уже не было, но постройки хорошо сохранились. Живя в глухой тайге, эти мужественные люди так умело организовывали свой быт, что можно диву даваться. Они посреди тайги имели обширный огород, фруктовый сад, а по берегам ручья, который пробегал рядом, видимо, сеяли зерновые. Иначе, зачем они соорудили небольшую плотину и возвели мельницу. Дом, сараи для скота, дровяник, баня и другие постройки находились под одной крышей, а земля во дворе была устлана плахами. Дом просторный с русской печью из самодельных кирпичей. Живя вдали от поселений, ни с кем не общаясь, они несли крест за веру, которой преклонялись. Судя по всему, эти люди покинули свое жилье лет десять назад – вряд ли по своей воле. Лапа идиотской власти дотянулись, видать, и в эту глухомань. Побродив по сиротской территории, мы двинулись назад и крепко заблудились. Только к вечеру догадались вернуться к ручью, вдоль его дошли до нашей речки и потом добрались до своего домика. Дежурный  в темноте стал стрелять, ориентируя нас на звук, но мы были уже рядом. Зайцами в тот день полакомиться не удалось.
Рыбы скопилось в мешках килограммов триста, и ловить ее перестали, в две лодки всего не нагрузишь. Поскольку клюкву и бруснику собирали каждый себе, то установили лимит – каждому не более пятидесяти кг. Первым его достиг Алексей, поскольку собирал очень быстро и усердно. Юрка пробовал собирать «комбайном», но догнать Алексея не мог. 
Радио у нас не было, поэтому жили без всяких новостей, не встретив ни одного человека в течение месяца. Настал период, что все заготовки прекратились, кроме охоты на глухарей, а она занимала не больше двух часов, остальное время отсыпались и стали вздорить по любому пустяку. И тут выяснилось полное превосходство Алексея над всеми нами. Теперь к нему все обращались с просьбой рассудить, поскольку его слово пользовалось непререкаемым авторитетом. И он был на высоте, благодаря ему мы не перессорились, а завершили экспедицию успешно. Решили однажды вечером, что через день будем отчаливать. А наутро встали и увидели нашу речку покрытую льдом. К утру мороз сковал воду, и по всему было вино, что отпустит не скоро. В спешке собрались, оставив на веревках, подвешенных к потолку все свои продовольственные запасы, спички, соль, а на дворе поленницу дров – таков закон тайги и мы его не нарушили. Отплыли в обед, обкалывая льдинки на реке, и к вечеру были уже на Оби, где стали ожидать наш катер. Он так и не пришел, поэтому за большую долю добытого, погрузились на попутную самоходку и благополучно прибыли в Новосибирск. Больше никогда мне не пришлось испытать такой жизни и возможности познать прелести дикой природы в окружении хороших ребят и верного друга.
Между тем Юрка уже воспитывал сына, а у меня росла дочь. Только Алексей ходил холостым. Он давно получил квартиру, привез старушку-мать и жил припеваючи, даже купил «Запорожца», что по тем временам резко увеличило его шансы на успех среди женского пола. Но он не очень часто менял подруг, предпочитая смазливых и стройных интеллектуалкам, но жениться не собирался. Мы почти каждые выходные проводили на охоте или рыбалке, причем на рыбалке только из подо льда. Удивительное зрелище представляет ужение судака на Обском море зимой. Сотни машин, тысячи людей сбиваются в толпы, сверлят полутораметровый лед и неспешно блеснят, при этом внимательно в бинокли наблюдают за отдельными энтузиастами, пытающимися в отдалении без шума выудить рыбку. Им удается вытащить один-другой экземпляр, как вся моторизованная толпа срывается и несется в их сторону. Тут зевать нельзя, нужно сообразить, куда движется косяк, перекрыть ему путь и быстро просверлить лунку. Бывают случаи, когда сотни человек одновременно ловят судака, но так может продолжаться две-три минуты, потом опять нужно перебегать, сверлиться и пытать счастья. Естественно, что успех сопутствует только сильным и тренированным. Таких у нас двое – Гена и Алексей, а слабосильным, таким как я, приходится брать хитростью. Если судак идет спиралью, то он обязательно вернется на старую плантацию. Иногда мне удавалось ловить на покинутых лунках не меньше Алексея. Самая опасная рыбалка весной. Сколько людей погибло, уходя целыми машинами под лед. Однажды на УАЗе мы возвращались на базу, нам попалась несколько в стороне маленькая машина «ЛУАЗ». Она всеми колесами провалилась. Хозяин попросил нас помочь положить ее на бок, оттащить от полыньи, а уж потом поставить на колеса. Генка, Володя и Алексей уцепились за машину, а я тащил за веревку, т.к. страдал в ту пору радикулитом. Мы успешно положили машину на бок, как вдруг лед под троицей провалился, и они оказались в воде. Опасность исходила и от машины, она опять могла рухнуть, но теперь уже на головы моих друзей. Но они, тоже понимая такую возможность, пытались побыстрей отплыть от машины. Вдруг Геннадий кричит:
– Мужики, да тут глубина то по яйца!
И правда, все перестали барахтаться и спокойно вылезли на кромку льда. На базе мне пришлось всех растирать спиртом, заставлять принять внутрь, не возражал только Гена, но купание в ледяной воде требовало согрева. К счастью мы не испытывали недостатка в хорошем спирте, поскольку институтская ЭВМ, всегда «делилась» в разумных пределах. Позже у нас для рыбалки и охоты помимо УАЗа, ГАЗ-66, появились снегоходы «буран» и даже плавающий вездеход. Конечно, они иногда использовались и для производственных целей. Зимней рыбалкой часть нашей бригады «быстрого реагирования» занимается  и по сей день, но той прелести и романтики уже  нет. Или постарели, или жизнь не та.
Пунктуальность и педантизм у Алексея иногда приобретали гипертрофические формы. Он не прощал даже мелких неточностей ни в делах, ни в быту. С такими людьми, которые не выполняли договоренность, он мог годами не общаться и просто их не замечать, хотя я видел, что он страдает сам от своей жесткости. Близким было с ним нелегко, компромиссов он почти не признавал.
У моей жены Маши, той самой с которой познакомился еще тогда, когда после болезни вернулся домой, в Белоруссии жила подруга. Она одна воспитывала сына, уйдя от мужа, которого я знавал еще с юношеских лет – вместе играли в футбол в одной команде. Неприятный, мстительный был тип, к тому же, повзрослев, приобрел постоянную тягу к спиртному. Так вот однажды мне говорят, что Люда едет на курсы усовершенствования врачей в Новокузнецк и хочет заехать к нам. Эту Люду я видел много лет назад, и она мне понравилась. Стройная, красивая женщина, а главное без всяких выкрутасов и жеманства. У меня тут же родилась идея познакомить ее с Алексеем, моя жена не возражала. Я устроил так, что Алексей поехал ее встречать, а вскоре она вместе с сыном Мишкой переехала в Сибирь и стала его женой. Родила еще одного сына, теперь уже сына Алексея – Алексея Алексеевича. Она и закрыла навеки глаза моего единственного друга.
Нет, больше ни вспоминать, ни  писать не могу. Не вернуть наших охот и рыбалок, не вернуть нашего дружного коллектива. А главное – не вернуть Алексея. Заодно и у ребят прошу прощения.
Много  еще хотел рассказать об этом удивительной души человеке, сколько раз он мне подставлял свое плечо, сколько раз даже спасал от гибели. Но отчетливо сейчас понял, что никакого облегчения моя писанина не принесет и не могу избавиться от мысли, что осиротел. Нет друга, с которым можно было поделиться и радостями, и печалями. Разбираясь в наших отношениях, приходится признаться, что часто я его обижал, даже оскорблял. Но чего не было так это предательства. Прости мой друг! Не смог прийти к тебе, чтобы проститься, не мог поговорить с тобой. Прости, и пусть тебе земля будет пухом!
А ты, Алексей Алексеевич, знай, что твой отец был настоящим мужчиной, постарайся сохранить светлую память о нем и поддерживай свою мать, она это заслужила. Твой отец прожил жизнь достойно, был настоящим ученым, не принимал коньюктурщину. Он занимался любимым делом и был единственным в той области знаний, которая еще послужит нашей многострадальной Родине. Будь достоин своего отца!
Москва, 7 ноября 2001г.
PS. Сегодня на дворе 2020 год. Я перечитал это воспоминание и добавить мне к нему есть что. Недавно совершенно случайно благодаря интернету восстановил связь с \михаилом и мы почти каждый день через тысячи км и видим друг друга и слышим. Я рад этому событию. Три года назад, будучи в Новосибирске, посетил могилки Алексея и Геннадия, они похоронены рядом. Скромные обелиски в окружении березок- вот и все. Но память об Алексее и других моих коллег не ослабевает. Так быстро пролетают годы!
Минск. 14.11.20г