Древний дед

Вот-вот готовое коснуться крыши домов, подуставшее солнце катилось по уклону. После освежающего дождя пахло мокрой землей. В дальнем конце деревни, там, где речка, вспенивания и кружа воду, чуть замедляет бег по камням брода, ритмично и длительно приветствуют своих хозяек коровы, в чье мычание изредка врывается хлесткий звук кнута. Пастух делал свою работу исправно, но коровы и без него знали дорогу: раскачивая наполненным молоком выменем, шли устало измученные жарой и вездесущими слепнями.

Изо дня в день всё шло по негласному распорядку — разношерстное стадо возвращалось в деревню, а дед Матвей усаживался в тени черемухи, на скамью у своего амбара, такого же древнего, как и сам его хозяин. Житница представляла собой почти весь ушедший в землю фундамент под весом состарившихся брёвен, округлые серые бока которых испещрены были глубокими трещинами. Венчался амбар заросшим зелёным мхом шифером.

Дед Матвей жил аскетично, одиноко с тех пор как излил старческие слёзы по умершей жене и вслед за этим дети, внуки дорогу к нему позабыли. Он давно отошел от дел колхозных, а личное хозяйство сократил до нескольких курочек и пчелосемей. Прекратить заниматься пчелами он не мог, даже несмотря на то, что с каждым годом много сил отнимала у него пасека, большую часть сладкой продукции которой он раздавал по доброте душевной: одному ему, вдовцу, много ли надо, пенсию дают, и хорошо. Первыми, с чем я сталкивался при входе в его избу - это приятный запах воска вперемешку со сладковатохлебным запахом меда. Зачастую в доме немногословного деда Матвея можно было услышать лишь тиканье ходиков, жужжание пчелы, настойчиво бьющейся в стекло окна или «Порядок» на вкусно заваренный чай или иное ладно завершённое дело. Внутри дома всё было гнетуще серо. Стены, полы, лавки, стол давили. Глазу не было за что зацепиться. Только покрытая полинялым, запыленным рушником-набожником икона в красном углу и беленая ещё хозяйкой печь с законченной топкой, в глубине которой толкались боками покрытый сажей чайник и чугунок с подгоревшим супом на округлостях, выделялись колоритом из общей серости.

Иногда мой дедушка и я приходили к деду Матвею у амбара посидеть и побеседовать на волнующие стариков темы от мировых, до деревенских. На воротах у деда Матвея вместо почтового ящика гвоздями был прибит старый проржавевший велосипедный багажник. Двор и придомовая территория Бог знает когда заросли травой, в которой курицы лапками выискивали съестное. В палисаднике росла высоченная черёмуха, её верхние ветви задевали электрические провода, а на нижние я забирался и за обе щеки уплетал кисло-сладкие, слегка вяжущие язык черные плоды.

Выпуская пахучую струйку дыма дед Матвей покуривал старую трубку, смотрел с прищуром в ту сторону, откуда должны были появиться коровы и неторопливо плел кружева мыслей.
— Раньше земля была как пух, мягкая. Деревянными лопатами без нажима ногой копали. А всё почему?
Он деловито постучал трубкой о край скамьи, плотно набил новой порцией табака, чиркнув спичкой о коробок, закурил и попыхтел сизым дымком в задумчивости.
— Порядок. — Он откашлялся и продолжил мысль.
— Потому что кровь земли — нефть качают. Вот земля и высохла, стала жёсткой как камень.
Мой дед без слов качнул головой, то ли соглашаясь со сказанным собеседником, то ли он ушел в свои одному ему ведомые мысли.

Лавка была настолько широка, что длины моих детских ног не хватало чтобы опереться спиной о стену амбара, поэтому сидел на краю. Я лакомился пчелиной сладостью, макая хлеб в блюдце. И болтал ногами. И слушал непонятные разговоры стариков. И пахло землей. И коровы мычали. И было так хорошо, умиротворённо, как у мамы на коленях, когда она теплыми ладонями голову гладила. Я знал, что скоро струи молока звонко забьются о стенки подойника. Бабушка поцелует меня в голову, нальёт стакан расчудесного парного, и я смачно его выпью, откусывая от ломтя не менее расчудесного хлебушка. И я с набитым ртом обязательно спрошу деда:
— Дедушка, мы завтра пойдём к деду Матвею коров встречать?