Рассказы о войне ветерана 480

                З Е М Л Я  Г У Д И Т

                Повесть

                Автор повести Олесь Гончар


  Олесь Гончар(1918-1995), полное имя — Александр Терентьевич Гончар —
украинский советский писатель, публицист и общественный деятель.
Участник Великой Отечественной войны.
Один из крупнейших представителей украинской художественной прозы
второй половины XX века. Академик АН Украины (1978).
Герой Социалистического Труда (1978). Герой Украины (2005 — посмертно).
Лауреат Ленинской (1964), двух Сталинских премий второй степени
(1948, 1949) и Государственной премии СССР (1982).

Продолжение 9 повести
Продолжение 8 — http://proza.ru/2020/11/14/986

                В С Т Р Е Ч А  С  Т А Н К И С Т О М

  Ляля задумалась.
— Хорошо, — сказала она после паузы. — Мы убежим, спасёмся. А другие? Ведь все не могут убежать?
Ильевский не нашёлся, что ответить.
— Ты говоришь, «к фронту». А дальше что?
— Вступим в армию и будем воевать.
— Воевать… Воевать можно всюду, Серёжка. А где воюют — там и фронт. Разве бойцы гоняются за фронтом? Они сами его создают.
— Всё это так, Ляля. Но не забывай одну вещь. Кончится война, и найдутся люди, которые всегда косо будут смотреть на таких, как мы. Скажут: они оставались у немцев, они жили под немцами.
— Кто так скажет? — вспыхнула неожиданно Ляля, будто Серёжка тронул её самую больную струну. — Бездушный ханжа будет, кто так скажет… Но не будет, не будет этого, Серёжка. Правду о нас скажут наши поступки и наше поведение!..

  Она умолкла, не на шутку разволновавшись. Сергей стоял у окна, покусывая губы. Вороньё чёрной тучей кружилось над домами и садами.
— В конце концов, главное не то, где ты будешь, — немного успокоившись, продолжала свою мысль Ляля. — Главное — что ты будешь делать. Нужно, чтобы под оккупантами горела земля. Издали жечь трудно. Жечь её нужно здесь.
— Я тоже об этом думал, Ляля.
— Думал? Это хорошо. Собственно, тут долго и думать нечего. Нужно начинать действовать, Серёжка… Скажи мне, где тот танкист?
— Какой танкист?
— Разве ты не знаешь? Тот, который горел. Которого Власьевна с твоей матерью от огня спасли.
— А, Лёня! — просиял Серёжка. — Он уже работает. Устроился слесарем на заводе «Металл».

  — Ты с ним говорил? Что за парень?
— Кремень парень, — сказал Серёжка. — Наш человек, советский.
— Видишь, и впрямь выходит, что одно только местопребывание ещё не изменяет человека, его внутреннее содержание, — сказала девушка. — Выходит, что духовную его структуру, внутреннюю сущность не втиснешь в паспорт и в место прописки!
— Конечно, — согласился Серёжка. — Это не только прописка. Это каждое дыхание. За Лёню я уверен, что, кинь его хоть на Марс, он и там будет нашим.
— Когда ты нас познакомишь?
— Хотя бы и сегодня. С работы он возвращается после пяти.
— Где соберёмся?
— Можно у меня.
— Хорошо. Начнём с этого…

  Они принялись советоваться, всё больше и больше воодушевляясь в предчувствии серьёзной работы. И постепенно без следа исчезло неприятное ощущение неловкости, чувство моральной подавленности, которое наполняло обоих в первые минуты сегодняшней встречи. Когда Ляля, собравшись уже домой, вышла на кухню, она вся сияла, раскрасневшись, как это бывало раньше.
— Чему это вы так обрадовались? — удивлённо спросила Ильевская. — Не иначе поссорились и помирились?
— В шахматы играли, — весело сказал Серёжка.
Раньше, когда заходила Ляля, они непременно садились за шахматную доску сыграть несколько партий.
— В шахматы? — сурово спросила Ильевская. — А это чьи же шахматы?
Она указала под стол. Там лежала запыленная шахматная доска. Сергей смутился.
— Эх ты! — укоризненно покачала головой Ильевская.
— Прости, мама, за неправду. Мы просто… душу отводили, — сказал Серёжка честно.

  В воскресенье по Пушкинской улице Лялю вёл под руку высокий юноша. Ляля всё время смеялась, юноша, наверное, развлекал её какими-то шутками. Он был в простых армейских сапогах, в куцей, будто подрезанной шинели, в танкистском шлёме. Если бы кто-нибудь потребовал у него документы, он без суеты и волнения показал бы удостоверение на имя Ивана Адриановича Пархоменко, слесаря завода «Металл». И если бы на самом заводе «Металл», который немцы решили приспособить под свою прифронтовую мастерскую, спросили у старых рабочих-полтавчан об Иване Пархоменко, они дружно подтвердили бы, что действительно хорошо знают этого светловолосого парня, сына Марии Власьевны Пархоменко. Знают, леший бы его взял, изрядно насолил он им, мастерам, ещё будучи фабзайцем, а теперь вот снова откуда-то свалился на их голову. Так бы они ответили…

  В конце концов, трудно отличить прокопченные тёмные руки слесаря от шершавых рук кадрового танкиста.
— Ты только не горячись, Лёня, — говорила девушка, когда они уже выходили на окраину в берёзовый перелесок, который вся Полтава называет Белой рощей. — В таких делах, Лёня, выдержка — прежде всего.
Ляля была в осеннем пальто поверх пушистого лыжного костюма. Остроносые туфли на высоких каблуках рядом с широкими шароварами казались особенно изящными и лёгкими.
— Я уже вижу! — воскликнул юноша, вглядываясь безбровыми глазами в просветы белостволых берёзок. — Вон он, увяз в болоте. Эх ты, друг!..
— Не кричи, прошу тебя, Лёня. — Девушка обеспокоенно оглянулась вдоль аллеи.
— И гусеницы слетели, и башню, видно, заклинило!
— Это твой?
— Нет, это Фёдорова… А своего я что-то не вижу…
— Запоминай место.

  — Подожди! — Лёня непроизвольно вырвал свою руку из Лялиной руки. — Ты видишь? Это же командирская машина!
— Твоего командира?
— Что же это такое? — ничего не слышал Леонид. — До сих пор я думал, что она тогда вырвалась, а, оказывается, она тоже засела!
— Не одна она…
— Что-о? — Леонид метнул свирепый взгляд на девушку. — Да пускай бы все сели, лишь бы она вырвалась!
— Очень хороший был командир?
— Командир как командир, не в том суть… Полковое знамя было на той машине!
— Знамя изготовят, Лёня…

  — «Изготовят!» Ничего ты не понимаешь в этом. Полк, потерявший знамя, расформировывается! Не существует больше!
— В самом деле? — Ляля стояла, глубоко поражённая. — Я этого не знала. А может, его спасли? Может, они вышли?
Леонид сопел, молча осматривая местность. Пахло набухшей корой, мокрыми листьями.
— И всё же, Лёня, нам нельзя задерживаться, — спохватилась девушка и, потянув парня за руку, заставила его повернуться на месте. — Нам пора возвращаться… Хорошо запоминай. Ночи теперь такие тёмные. Да ещё в лесу…
— Я в любом лесу как дома, — буркнул Леонид мрачно. — На Енисее вырос… И всё-таки когда же она, командирская, засела? Это мне просто непонятно!
Он ещё раз оглянулся. Сквозь белую гребёнку березняка ещё виднелись разбросанные по низине замершие танки.

  Лёня присел на корточки, разглядывая сквозь деревья почерневшие машины.
— Вон моя! — воскликнул он, увидев свою машину. Голос его дрогнул. — Моя, моя… — Лёня уже шептал это тихо, с трудом.
— Лёня, смотри, заяц! — дёрнула Ляля товарища за руку. Заяц сидел перед ними на тропинке, насторожив уши, как свечки. Лёня свистнул. Косой удивлённо повёл головой и будто нехотя поскакал в кусты.
— Так могут и волки расплодиться под Полтавой, — промолвила Ляля. — Раньше здесь по выходным полно было полтавчан, а теперь…
— Жаль, нет винтовки. Я бы его с первого выстрела… А вечером уже пельмени варил бы!

  Ляля внимательно посмотрела на парня.
— Кстати, как ты живёшь, Лёня? — спросила она. — Материально…
— Живу, — нахмурился Леонид. — Зажигалки научился делать, а Власьевна продаёт. Вот шинель она мне купила… Малость коротковата, правда, на меня… Третий рост…
— Мы тебе что-нибудь в складчину…
— Оставь ты, Ляля! — обиделся Леонид. — Теперь всем так… Думаешь, Ильевский лучше меня живёт? Да они просто голодают, только Серёжка не признаётся. А я со своей Власьевной как-нибудь перебьюсь. Власьевна — душа бабуся!.. У неё сын где-то на Балтике — морячок, — сказал Леонид и задумался. — Всё-таки мне не верится, что весь экипаж командирской машины погиб. Это было бы чёрт знает что!

  Уже выходя из Белой рощи, они на боковой тропинке неожиданно увидели двух немцев офицеров. Небрежно положив ружья на плечи, офицеры медленно шагали в высоких охотничьих сапогах. У одного за поясом мягко свисал заяц вниз головой.
— Какие же они! — шепнула Ляля. — Хари толстые, а глаза — голодные.
— Хочешь, я их сейчас уложу? — прошептал Лёня, косясь на немцев.
— Не смей трогать! — Ляля ускорила шаг, теснее прижавшись головой к плечу юноши.
Офицеры, шедшие позади, перекинулись на своём языке несколькими словами и громко захохотали.
— А зря! — Леонид ударил себя по карману широкой ладонью. — У меня семизарядный.
— Ты носишь с собой? Днем?
— И днем и ночью.
— Чтоб это было в последний раз. — Б голосе девушки прозвучали повелительные нотки. — Зачем форсить? Ты слышишь?
— Есть, — чуть было не козырнул Лёня Пузанов.

                Продолжение повести следует.