Безнадежный сезон

Оригинал рассказа: H.L. Davis, “Open Winter”

"Open winter - an old expression for a season not closed in by snow"
               
    Опыт художественного перевода. Посвящается моим  товарищам  по 
скитаниям  в   горах.   Имена  и  все  географические  приметы  изменены  или 
замаскированы не случайно, приношу извинения автору оригинального текста.

                I

    Сухой восточный  ветер всегда приносил  беду на горные выпасы,  какой  бы сезон ни  захватывал. Эту зиму  он прочёсывал  плоскогорья так упорно,  что к концу зимы  не осталось  ни травинки.  Пришел март  – надежда  скотоводов, но суховей  не собирался  уступать. Он  сушил землю  вглубь, слизывал  последние ручейки,  прогонял  облака, которые  пытались  донести весеннюю  влагу  из-за хребтов.   

Нескончаемый  поток пыли и  песка забивал  ноздри и гривы  пяти  десятков рабочих лошадей, которых старый дед Аплин  гнал вниз со своих горных угодьев. Молодой  Бич  Котрый  подсоблял  ему вернуть  табун  хозяину.  Дед  торопился покончить с этим  раньше оговоренного срока, пока еще  одры могли передвигать ноги.  Старый  табунщик  был  на  седьмом  десятке,  молодому  едва  стукнуло семнадцать. Они вогнали  полсотни голов в загон уже к  сумеркам. Напротив, на другом  склоне Долины  Трех Лощин,  замерцали сквозь  пыльную завесу  огоньки небольшого  перевалочного поселка.  Табунщики  подъехали  шагом к  строениям, чувствуя наперёд, что прибыли не в  самое удачное время. Дом явно был слишком темным,  загон и постройки  слишком  тихими для населённого  скотом  и людьми уголка.

    Какие-то звуки раздавались  в сумерках, но  неживые: отслоившаяся  дранка тарахтела  на  ветру;  ветряк  гудел,  разогнавшись  без  полезной  нагрузки; шальной порыв  ветра вдруг хлопал  дверью, и   всё на минуту  смолкало. Затем дверь, скрипя, приоткрывалась  под собственным весом,  ветряк сбавлял обороты до шелеста, дранка  смолкала, и все начиналось заново. Стогов  вокруг не было видно, изгородь  и та сократилась  до нескольких полуобглоданных  жердей. Всё пастбище вокруг было лысым и  утоптанным, словно пол танцплощадки, начиная от изгороди и  вниз по  косогору, докуда  хватало глаз.  Ото всей  картины веяло такой безнадежностью, что  лошади не пошли бродить в поисках  корма, а просто повернулись хвостами  к ветру  понуро ждать, что  будет дальше.  Старый Аплин пробрался  наощупь в  дом в  надежде, что  кто-то оставил  записку и, может, просто ушел в  поселок по делам или развеяться на  часок-другой. Он вернулся, исчиркав  все спички,  придержал дверь  от  очередного хлопка  и сказал,  что похоже, пастбище давно заброшено.

    - Ты  можешь быть  уверен: старого  Рым Жирвиса не  найти ни в  одном  из мест, где его сейчас ищут, -  не спешиваясь, сердито ответил Бич.  Он нанялся к Жирвису пасти  скот этой зимой. Это давало ему  право быть придирчивей, чем старый Аплин.  Тот просто  согласился  обеспечить табун лошадей  кормёжкой на зимний сезон,  из поголовного расчета. - Что  ж, моя работа  была помочь тебе справиться с конягами, пока  они были у тебя, ну и  пригнать их назад. Теперь они здесь, и я потратил на них  на неделю больше, чем мне заплачено. Не будет толку сидеть  возле  и глядеть, как  они  будут пытаться выжить  на  диете из сухих жердей. Давай двигать отсюда.

    Старый  Аплин  поглядел  на  кучку  лошадей, на лысый склон  с  отблеском света, на огоньки  поселка, мерцающие на холодном ветру.  Он вытер слезящиеся бесцветные глаза,  упрямо мотнул головой  и сказал,  что он не  привык никого учить, но вряд ли будет правильно свалить лошадей в кучу и смыться.

    - Я-то обещал лишь назад их  пригнать, только мне было б спокойней, ежли б лошадок было кому  тут оставить, - сказал он. - Я б  съездил в тот поселок: может, там кто знает что-нибудь. Ты б  приглядел за ними, пока я съежжу. Надо будет еще  изгородь поправить, прежде чем  тронемся. Ну, а тебе  ведь разницы нет, где подождать – тут или где еще.

    - Мне  как раз есть разница, ну  да что  с тобой  сделаешь, –  со вздохом отозвался Бич.  – Не по мне,  когда они так  станут и глядят со  всех сторон. Помочь-то  им нечем…  Лучше  б мы  как  вывели  их за  твои  ворота, сразу  б разогнали на дикие выпасы, куда глаза  глядят. Там, наверху, хоть травы чуток было, а тут в долине совсем нет.

    - Им  уж  той травы в  обрез стало, вишь, а  за ворота гнать –  эт значит всех соседей  на ноги поднять,  - сказал старый  Аплин. – Настанет  день, ты, паря, поймешь: ежли человек  решил жить в ладу с миром, он  должен ладить и с людьми. Я б на твоем месте развёл огонь погреться, а вьючную не разгружал ба.

    Бич  устало прикрыл  глаза.  Дед потрусил  вниз по  склону, склонившись к холке, чтобы ослабить  напор ветра для своего усталого  конька. Створки ворот скрипнули, открываясь, и  стукнули друг об друга снова.   Некоторое время Бич еще слышал топот  копыт по утоптанной дороге, затем ничего  вокруг, кроме уже привычных шумов, поднятых  затихающим ветром, который как  раз начал уступать поле боя ночному  заморозку. Наконец, отогнутые дранки сели  на место, ветряк щелкнул  последний раз и  замер,  а лошади сгрудились  потеснее  вокруг Бича, будто  озабоченные одной  мыслью –  не пропустить  ни одно  его движение.  Он спешился,  выдернул  пару  жердей,  развел огонь,  расседлал  своего  одра  и развьючил другую лошадь. Затем он высыпал,  что осталось, из мешка с зерном в корыто и  покормил обоих  работяг, отжав остальных  длинной жердью.  Это было честно,  так  как верховая  и  вьючная  работали  всю  дорогу, а  зерна  едва хватало, чтоб им возместить потерю сил.  Всё же он чувствовал себя виноватым, отгоняя ударами  жерди остальных  от еды, которой  им давно  недоставало. Они столпились рядом  и глядели  на зерно  так тоскливо и  завистливо, что  он не выдержал, отнял корыто у  едоков и припрятал его в погребе  за домом, лишь бы убрать с глаз.  Затем изломал в огонь еще жердину  и уселся поджидать старого Аплина.

     Старый Аплин  промахнулся с самого  начала, думал Бич, еще  когда взялся кормить  лошадей  Жирвиса в  начале  зимы.  Договор  сам  по себе  был  вроде выгодный,  так  как  дед  припас сена  вполне  достаточно,  чтобы  прокормить обычный табун  лошадей, и даже в суровую  зиму им бы  понадобилась лишь малая прибавка  подножного корма. Но  лошади  Жирвиса оказались все  как  на подбор крупные упряжные  коняги, к тому же  наполовину истощенные еще осенью.  У них заняло  всего три недели  подмести  пастбище и сожрать  запасы  деда, которых было по  расчёту на два зимних  месяца. Никто бы  не упрекнул его, если  б он плюнул на всю затею  в самом начале, раз уж брался  просто кормить лошадей, а не лечить их от истощения.

     Бич  давно принялся склонять Аплина  вернуть лошадей, но  старый упрямец стоял на  своём и  твердил, что  табунщикам и без  него хватает  забот. Аплин скормил все  свои запасы, надеясь,  что сухая  зима не протянется  долго, как обычно и  бывало. Когда стало  ясно, что  засуха не надумала  сдаваться, сено кончилось,  и, раз  не  было уговора  дать  лошадям  сдохнуть, Аплин  наконец решился  послать всё к черту и вернуть лошадей владельцу.

     Беда старого  Аплина последние годы была в  том, что его  усилия жить по совести не приносили никому ничего хорошего.  Если бы он не привел лошадей на откорм,  его соседи  избежали  бы многих  неудобств.  Жирвис  остался бы  при своих, так как при любом раскладе такую  зиму лошадям было б не пережить: они могли бы  сдохнуть в  ноябре с  таким же успехом,  как и  в марте.  Старый же Аплин  был  бы  даже  в  выигрыше, так  как  стал  бы  счастливым  владельцем значительных  запасов  старательно уложенного  сена,  цены на  которое  после бескормицы    взлетели до  небес.  Одним  словом,  никто  не выиграл  от  его благородства, а сам он крупно проиграл.  Однако он по-прежнему так носился со своей  совестью, что не  мог  решиться бросить лошадей  и  собирался, похоже, прочесать  всю  округу  в  поисках недоумка,  которому  мог  бы  передоверить драгоценных одров.

    Бич  подкинул веток в огонь, пнул сапогом полено  и с досадой ощутил, что он по  горло сыт стариком,  который выжил из  ума настолько, что  держится за принципы даже после того,  как они его почти что разорили.  Он сжал зубы так, что  проступили  желваки на  широких  скулах.  Потом  прищурился на  огонь  и задремал. Наконец он услышал, что  ворота скрипнули, открываясь, и по усталой походке  аплиновой  лошади  понял,  что дед  привез  из  поселка  нерадостные вести.  Старый  Аплин проехал позади огня к частоколу,  и спешился так, будто думал  провисеть на  стремени весь  вечер; привязал  лошадь так  старательно, будто узел должен был держаться  с месяц; расстегнул пряжку, расседлал лошадь и сложил  одеяло так тщательно, будто готовил  его к выставке  на витрину. Он пробурчал, что им  перепало в поселке немного зерна, и  его лошадь кормить не нужно, и  только после всего  этого со  вздохами и околичностями  принялся за рассказ.

    - Ежли ты,  паря, думаешь, что дела плохи  у нас в горах,  то тебе стоит пойти глянуть  на поселок, - сказал он.  - Все отары  разбрелись, сараи стоят пустые, торговли нет,  и аж вода у них, похоже,  скоро кончится. Они сберегли небольшое стадо молочных коров для детишек  и берегут их словно сокровище иль боезапас  перед набегом кочевников. Говорят,  Жирвис смылся  отсюда с  месяц назад. Все  его люди разбежались,  так что он  самолично собрал своих  овец в кучу и  погнал их  к железной дороге –  там хоть  можно сена  заказать. Овцы будут в цене энтот год, и за кажного барашка выложат кругленькую сумму.

    - Я  не  затем гнал  табун этих кляч  и щурился против ветра  трое суток, чтоб слушать  рыночные новости, - сказал Бич,  не размыкая ни  век, ни зубов. Итог такой:  ты не  нашел, кому  сдать лошадей, и  Жирвис не  оставил никаких инструкций.  Ты  наверняка уже  надумал  гнать  этих  лошадей еще  неделю  до железной дороги, чтобы  уважить хозяина. Может, обдумываешь как и  меня в это втянуть: можешь сэкономить время. Я ухожу, и  для тебя же будет лучше, если я побыстрее  смоюсь,  -  сказал  он и  зашевелился,  поднимаясь.  Старый  Аплин ответил со вздохом, что понимает такое  направление мыслей, но это не значит, что он разделяет их.

    -  Не так  уж трудно  дотащить лошадок  до  железной  дороги,  как  может казаться,  -   сказал он  в  сторону, как  бы  просто размышляя  вслух. -  По главной дороге,  конечно, не получится в  такую бескормицу, как в  этом году. Однако вон  там, по горам  идёт старый кочевой  путь, где каждый  имеет право идти со своим скотом,  куда ему вздумается. Ну, раз ты  уезжаешь, что об этом толковать! Мы только отгоним лошадок немного  в горы, на пустоши, где я водил когда-то табуны,  когда был  при деле. Наверно,  там они  смогут продержаться еще немного, а  я съежжу вниз и  предупрежу Жирвиса. Тогда ты  сможешь уйти с чистой совестью. По-моему, это уж мы можем сделать.

     - Рым Жирвис  задолжал мне за неделю,  -  сообщил Бич,  собираясь. - Это немного, но  он и тебя надул с  этим откормочным договором.  Если ты думаешь, что я еще  сутками буду тут гонять по горам  этих измочаленных коняг, которые не стоят теперь ни черта, то значит,  ты не умеешь угадывать будущее. Если ты рассчитываешь меня охмурить, тебе надо придумать какие-то доводы получше.

    - Жирвис тут уже ни при  чём, - сказал старый Аплин. – Рази ему есть дело до лошадок, коли он ни  слова не оставил про них? А вот ты  при чём, и мне не нужны никакие слова – я  уж все сказал. Ты, может, и не  понял, но мы с тобой теперь по уши в этом  деле. Ежли мы пустим их на волю  по горам, то скоро они вернутся, проломят  изгороди, ворвутся в поселок  и сдохнут на площади,  а мы загремим за решетку. Довести лошадок  до падежа, это нарушение закона, знаешь ты это?  Если ты смываешься прямо  счас, то я еду  след за тобой, и  кажный в округе будет знать,  что ты тут при  чём. У тебя будет  шанс испробовать свою пушку, если повезёт.

    Бич сказал,  что его не испугать такими  речами, и бросил  с досады пару горстей  земли  в огонь.  «Пушкой»  именовался старый  гладкоствольный  обрез прошлого  века издания,  с  прикладом, подвязанным  леской. Спусковой  крючок отсутствовал, и  стрелять надо было напрямую,  взводя и резко  отпуская курок большим  пальцем. Весна выдалась  вялая,  и ему еще  не  довелось испробовать дробовик.  Намекнуть, что  он  вздумает отбиваться  этим  раритетом от  толпы разъяренных  дюжих  преследователей было  почти  то  же,  что и  назвать  его пацаном. А  как ему  казалось, соображения бросить  лошадей были  взрослыми и притом гуманными.

    - Не то чтоб я  не чувствовал вину перед лошадьми, но  они же не годятся для такого перехода, -  сказал он. – Они и дня не  протянут. По-моему, им тут будет лучше, чем сдохнуть по дороге.

    -  Людям будет меньше  беспокойства,  если ты поможешь  их  отогнать, - сказал старый Аплин.  - За это тебя никто  не упрекнет, даже на  суде, и тебе будет на  душе покойнее  знать, что ты  сделал все, что  мог. Ну  хотя, думай сам. Я не  упрашиваю. Ежли ты хочешь смыться и краснеть потом, дело твоё. Прежде чем тронемся, скажи, куда ты дел зерно-то?

    Бич наполовину действительно настроился уехать,  хотя бы чтоб убедиться, что именно  реально из  черного списка  обещанных неприятностей.  Подумав, он решил, что эксперимент не стоит усилий:
    - Ладно. Я помогу тебе  загнать этих чертовых скотин так  далеко в горы, как они протянут, если ты, как  ребёнок, настаиваешь на своей глупости. Зерно там в  подвале за домом, чтоб  лошади не добрались. Похоже,  это единственное надежное  место  во всей  округе.  Там  еще  есть полтонны  старой  проросшей картошки, но  выглядит она так,  будто лет пять никому  до нее дела  не было. Она… -  он остановился с открытым  ртом, заметив, что старый  Аплин уставился на него, как будто обнаружил клад. -  Боже, клубни не годятся лошадям! Да они все в ростках с локоть длиной!

    Старый Аплин  решительно  потряс кудлатой  седой  головой и  поднялся:
-  Мы ничего не добьемся, если считать, что это  нужно только для тебя, - подытожил он. -  С другой стороны, никакой пользы не  будет, если только ради меня  всё  делать. Получается,  нам  друг  без  друга  никак: команда  у  нас получается. Покажь, где этот подвал-то,  разбросаем клубни, а лошадки уж сами решат, что  с ними  делать. Мы проведем  этот табун к  жирным травам,  я тебе обещаю, и по дороге будет, что потом  вспомнить. Не кажный парень в твои года имеет шанс  в этом  роде, и  ты мне  спасибо скажешь,  когда мы  выберемся из передряги.

                II

    Они  вскарабкались  по  кочевому  следу  и выбрались  на широкий  простор плоскогорья,  такого каменистого,  изборожденного гребнями  и провалами,  что никто  никогда не  пытался  тут сеять.  Однако пустоши  лежали  так высоко  в горах, что иногда атмосферная влага  цеплялась за гребешки, даже когда долины лежали сухими.  Часть территории была  закреплена за кочевниками  как родовые земли, которые  они, впрочем,  никогда не  удосуживались как-то  оформить или хотя бы застолбить. Остальная земля была всеобщей и ничьей.

    Трава была тощей,  но росла повсюду. Однако местность так напоминала луну после бомбежки,  что в  обычный год  никто б  и не  решился сунуться  сюда со скотом.  Бескормица нарушила  уединение лунных  пейзажей. Не  было ни  одного поворота  на всем  пути,  чтоб с  него не  виднелось  десятка свежих  лежбищ, окаймлённых флажками  для того, чтоб  по ночам  держать овец вместе  и пугать волков. Овцы  паслись по  ложкам, укрытым  от ветра.  Не было  никаких примет воды,  кроме  земляной дамбы,  которой,  похоже, кто-то  пытался  перехватить грунтовую воду возле одного из своих лагерей.

    Они попытались напоить своих  лошадей в луже за дамбой, но вода настолько пропиталась овечьим  запахом, что  ни одна лошадь  не захотела  даже подойти. День клонился к вечеру,  и, чтоб не терять время, старый  Аплин повел табун в длинную  каменистую  теснину,    сквозь   спутанные  заросли  дикой  вишни  и шиповника,  которые  тянулись  на  несколько  миль  и  кончались  травянистой поляной с грязной  лужей посредине. Трава была уже сострижена  овцами, хоть и не под  корень, и  вокруг лужи  было полно  овечьих следов,  которые казались свежими. Лошади, понюхав  воду, решили, что могут потерпеть  еще немного. Они разбрелись и  принялись пастись. Бич сказал,  что не видит особой  разницы по сравнению с пастбищем Аплина.

    - Трава,  может,  чуток  получше, но ее  немного, и вода ведь  ни к чему, если  лошади отказываются  пить  ее, -  сказал  он. –  Хорошо,  так ты  решил оставить их здесь или твои извилины  вычисляют, как меня подверстать к твоему героическому походу вниз, к железке?

    Старый  Аплин стоически  выдержал сарказм, пожевав  грязно-рыжую бороду.
    - Перегнать их к станции  было б лучше, раз уж мы забрались так далеко, - сказал он.  - Я тебя не  сговариваю, раз ты  на это не подписался.  Да, места сменились с тех  пор, как я тут кочевал,  но мы это с  лошадками переживём. А вода должна очиститься, если подождать немного.  Ты б не мог повременить пару дней, пока  я съезжу, разыщу пастухов,  и потолкую насчет наших  лошадок. Это надо б  сделать, иначе они  решат, что лошади  дикие и постреляют  их. Кто-то должен с ними сговориться, а мне это сподручней.

    -  Если бы у  тебя была хоть  капля мозгов, ты  бы оставил в  покое этих овчаров,  - сказал  Бич. –  Им  точно так  же не  понравится видеть  домашних лошадей у себя на пастбище, как и  диких, и они не станут долго держать палец на курке, когда  заметят их здесь. Местечко укромное, вода  тут где-то рядом, и лошади  никуда не разбредутся.  Тебе лучше б оставить  их одних, вот  что я хотел сказать.

    - Ты  сделал ровно столько, сколько обещал  сделать, и у  меня нету прав тебя держать, - сказал старый  Аплин. - Я б хотел, но не  могу. Но ты не прав насчет овцеводов. У меня столько же прав пасти  тут скот, сколько и у  них, и они знают  это. Никто  еще не был  в убытке оттого,  что старался  поладить с людьми.

    - Ну значит кто-то будет в  убытке, и очень скоро, - сказал Бич. - У меня есть  знакомые среди  этого  сброда, и  я немного  представляю  их мыслишки.  Ты попадешь в  беду, и мне  бы не хотелось быть  возле, когда затеется  свара. Я смываюсь отсюда  завтра утром,  и, если  бы у  тебя были  мозги, ты  бы дунул вместе со мной.

    Ночью Бич не  мог уснуть, и на  это было несколько причин.  Первая - это лошади, которых  тянуло к месту,  где он спал,  как магнитом: они  жались так близко, что  он почти чуял их дыханье,  слышал мягкий треск  рвущейся травы и утробные глотательные  звуки, ощущал  дрожь земли  под копытом,  когда лошадь меняла  место,  всю  мирную   монотонность  кормежки.  Словно  животным  было спокойней, если держать на виду его и Аплина.

     Другое  что  раздражало, была  полная  беззаботность спящего Аплина. По-хорошему, дед  должен был бы  больше беспокоиться о  будущем, чем Бич,  но он спал  сном праведника, на  твердой  земле вместо кровати,  с  жестким вьючным седлом  вместо подушки.  Лошади  разве что  не  ходили по  нему,  а он  спал, причмокивая так  сладко, как будто  все заботы  уже позади, а  впереди только ровная  дорога промеж  высоких  трав. Создавалось  впечатление,  что он  даже доволен, что именно так  все и сложилось. Будто он вернулся  в те места, куда давно хотел  бы попасть,  да все  случая не было.  Его наслаждение  сном было таким искренним  и таким возмутительным,  что Бич,  в свою очередь,  никак не мог  заснуть,  поэтому  поднялся  и   уехал  до  рассвета,  чтобы  покончить, наконец,   со всем  этим. Он уехал,  не поднимая старого  Аплина, так  как не видел  смысла в  прощании, которое  бы состояло  из нудных  слов и  надоевших предостережений, и  их надо было бы терпеть  и пропускать мимо  ушей. Ему так хотелось избежать этой сцены, что он даже  ничего не взял из еды. Одну только вещь прихватил –  свое грозное оружие, ветхий старый обрез.  Кобуры не было в помине,  и,  в  надежде  опробовать  его   на  дикой  перепелке  или  степной куропатке, он  уложил его  в пустой  мешок из-под  зерна, который  повесил на луку седла поверх одеяла. «Словно кочевая  бабка из одного стойбища в другое, с кипой покрывал», - усмехнулся он.

                III

    Переезд по каменистой высокогорной полупустыне в  любое время года никак не назовешь увеселительной  прогулкой, а сочетание  весенних шквалов, зимнего холода и летней засухи делало его  похожим на тяжкое наказание. Лошадка Бича, изможденная с самого  начала непосильным трудом, недоеданием  и жаждой, сдала в первый  же час.  Она до того  ослабела и прихрамывала,  что Бич  сжалился и повел ее  в поводу,  высматривая подходящие заросли,  в надежде  найти какой-нибудь  ручеек, где  можно  было б  напоить  не  очень разборчивое  животное. Первое,  что он  встретил,  было каменистое  углубление подходящего  размера, которое выглядело,  судя по сырой земле и  свежим следам вокруг,  как будто в нем только что была вода. Сейчас в нем  ничего не было, и, даже выкопав яму в центре, Бич не  смог обнаружить ни капли влаги.  Работа землекопа, карабканье по  холмам  и  продирание  сквозь  кустарник подняли  его  аппетит  до  такой степени, что  он едва мог  сдерживаться. Немного  ниже, где ложок  выходил на плато, поросшее полынью,  он отбросил свою гордость,  подстрелил себе первого попавшегося зайца  и укрылся в  зарослях полыни  зажарить его, но  так, чтобы костер  не  выдал, в  каком  логу  укрылся  старый  Аплин со  своим  табуном.
   
    Зайцы  не  так  уж  ценятся  в  горах  как  источник  калорий.  Их  можно рассматривать  как  неплохое  подспорье  для  человека  на  последней  стадии голодания,  потому как  еще  никто не  умер, проглотив  их  слишком много.  В обычном же  случае это  лишь легкая  закуска. Бич  замаскировал свой  след из ложка и развел костер посреди высоких  полынных зарослей, как бы скрываясь от нежелательных зрителей. Мясо пережарилось и  стало жестковатым, но он отгрыз, сколько смог.  Остальное он стал было  заворачивать в мешок, чтобы  забрать с собой, но тут  двое всадников,  проезжая рядом, увидали его конька и свернули на огонек. Они уставились на него  так пристально и с таким явным неуважением к его уединению,  что он почувствовал себя оскорбленным еще  до того, как они начали  разговор. Он  разглядывал их  не так  откровенно, но  смог понять  по большим флягам, что они настроились на долгие поиски… Чего?

    Один  из  них  был  вроде наёмный  пастух по внешнему  виду: широкоскулый, коренастый,  с насмешливым  прищуром, на  хорошей белой  лошади, в  добротном кожаном  седле, покрытом  выбитым узорочьем  из  цветов, с  дорогим ружьем  в кобуре под  коленом, однако  с дешевым покрывалом  поверх седла,  с армейским байковым  одеялом   желтоватого  оттенка  на   плечах  и  в   грубом  рабочем комбинезоне. Другой, постарше, был в костюме  будто только что из магазина, в прямой черной шляпе,  в причудливо простроченных сапогах и в  белой рубашке с галстуком. Под ним  был пегий степной конек с  обрезанным хвостом, оседланный старым вьючным седлом  с отломанным рожком. Оружия при нём  не было видно, но что-то  в   его  повадке  говорило   о  том,   что  оно  всегда   под  рукой.

    Он  начал разговор, спросив, откуда Бич приехал, что  он тут делает, куда едет  и  почему  не по  главной  дороге,  и  почему  это он  тут  жует  сухую зайчатину,  когда  кругом  полно  лагерей   овцеводов,  где  он  может  найти достойную пищу, стоит только попросить.

    -  Я  с  гор,  -  сказал  Бич,  нарочно  не  уточняя,  откуда  именно.  - Путешествую, а тут  остановился, потому что лошадь устала. Она  не хочет пить из луж, потому что овцами отдает, и без воды ей тяжело.
    -  Тут неподалеку есть  загон и водопой  специально для  лошадей,  в моем нижнем лагере,  - сказал старший и  внимательно оглядел ездовую Бича.  - Вряд ли  стоит шляться  по степям,  питаясь одной  зайчатиной в  такое время,  как сейчас. Мой пастух  может отвести тебя к водопою и  проследить чтоб тебе дали поесть, и  пристроить до  тех пор,  пока ты сам  не захочешь  войти в  дело с нами. Я  напишу записку.  Этот конек,  похоже, с клеймом  Рым Жирвиса.  Ты не знаешь что-нибудь о табуне старых рабочих коняг, что мотается по округе?

    - Ничего  я  не  знаю  об этом,  - сказал Бич,  избегая прямого  ответа и обдумывая предложение  работы. Он мог  бы войти в  дело, но не  здесь. Старый Аплин  будет  поблизости, и  когда  возникнет  свара,  он  бы не  хотел  быть рядом. - Если вы  покажете мне, как найти вашу воду, я поеду  вниз. Но мне не нужны провожатые, и работа тоже не нужна. Я путешествую.
    Старший  сказал,  что вряд ли  найдется человек, который отказался  бы от такого предложения,  и вряд ли Бич будет  в накладе, если  согласится войти в дело.

    Я хочу дать тебе понять, как мы тут устроились,  чтоб ты не  думал,  что мы  просто  пришлый  сброд, -    сказал  он.  -  Ты сам  видишь,  такая  зима случилась, так что  нам пришлось загнать овец  с ягнятами в эти  камни. У нас пять тысяч голов, которых мы пытаемся  прокормить, и нам приходится то и дело отстреливать одичавших лошадей  на этих пастбищах, с того самого  дня, как мы тут обосновались. Сволочная  лошадь, которая не стоит ни черта  в наше время, лишает корма две  дюжины породистых овец, и можешь сам  прикинуть, во сколько нам  это обходится.  Мы  было сократили  их  набеги, но  вчера  один из  моих пастухов нашел  свежие следы, что  вели из Трех  Лощин, и нас  это беспокоит. Нам придется найти, где они угнездились. Ты часом не знаешь ничего о них?

    - Ничего, что бы вам  помогло, - сказал Бич. - Я  знаю  человека, который при этом табуне, смысла  нет отрицать, что я тут совсем ни при  чем, но вам с ним вряд ли повезет. Он не отдастся вам с потрохами.
    -  Ему придется сделать это, - сказал старший. -  Нам в любом случае надо его найти, но я  бы не хотел тратить на это  много времени. Кстати, интересно знать,  сколько твоя  лошадь протянет  без воды,  если тебе  придется с  нами побродить  немного по  округе,  пока мы  не отыщем  этот  табун? Ты,  похоже, застрял тут, парень, надолго.

    Его речь была такой дружелюбной, что до Бича  только через минуту  дошло, что ему  просто угрожают. Коренастый  пастух подтвердил это,  сдвинувшись ему во фланг  и высвободив  свой карабин  так, чтоб можно  было бы  выхватить его одним  движением.  Бич  глубоко   вздохнул,  аккуратно  вынул  куски  жареной зайчатины из  мешка, один за другим,  и, с той же  механической задумчивостью выудил со дна  свой   поломанный  старый  обрез,   навел  его   на  дружелюбного незнакомца, взвел курок и продолжил:

    - Этот  ваш  пастух лучше  пусть  уронит  свой  карабин,  -  сказал   он, стараясь, чтобы  голос не дрожал. - Моя  пушка палит, как  отпустишь курок, а если он  заденет меня, то  мне курок точно  не удержать. Вы  растолкуйте ему, что не хотите дыр в боку. Я вам  ничего не скажу про тех лошадей, и мой конек не будет  ждать воды ни минуты.  Отцепите-ка ваши фляги  и спустите их на землю.  Эй, ты, сунь свой  карабин, откуда тянешь, и  расстегни-ка пряжку, чтоб  он упал  вместе  с  кобурой. Если  кто-то  из  вас попытается  какую-то грязную штуку отколоть, то один уж точно поедет домой ногами вперед.

    Дрожь в  его голосе звучала  по-детски недостойно, как ему  казалось,  но она возымела больший  эффект, чем любое количество  мужественных грубых слов. Коренастый  отцепил свою  кобуру,  оба они  отстегнули  свои фляги,  стараясь тянуть время сколько можно,  пока они спорили с ним, не  сердито, а как будто он был упрямым подростком, которого они  хотели спасти от глупости, о которой он сам будет  жалеть. Они взывали к морали,  справедливости, здравому смыслу, к  его  будущности, к  тому  очевидному  факту,  что  его действия  тянут  на вооруженное  ограбление,  и это  первый  шаг  на преступном  пути,  наверняка неудачном.  Они  беспокоились  за  него,  они извинялись  перед  ним,  и  они высмеивали его.  Они уламывали  его от  всей души,  выставляя дураком  на все лады, и они были такими любезными и  так о нем пеклись, что почти сломали его упорство. Его  удерживала только  мысль о  том, что  старый Аплин  сидит один там, выше по лощине.

    - Этот табунщик  с лошадьми никогда ни  одного человека не сдал,  и я  не сдам  вам его, -  сказал  Бич. - Вы  сказали  свое слово, а  я  устал держать курок, так  что убирайтесь. Держитесь открытых  мест, чтоб я был  уверен, что вы ушли, и не очень торопитесь назад.  Мне многое надо додумать, и этим лучше я займусь один.

                IV

    Ему и взаправду было  над чем поразмыслить, но он, конечно, не стал зазря тратить время.  Как только двое скрылись из  виду, он опорожнил  фляги в свою шляпу и  дал лошади пить. Затем  он повесил фляги  и ружье на куст,  и поехал обратно вверх по логу, в сторону,  где оставался табун, стараясь не оставлять следов. Вверх  было двигаться труднее,  чем вниз.  Он покинул место  стычки с двумя овцеводами около  полудня, а к вечеру еще не  добрался до лагеря. Ветер успокоился,  и  ночной  мороз  начал  покусывать его  так  ощутимо,  что  ему пришлось  спешиться и  пройтись,  чтобы согреться.  Это  снова разбудило  его аппетит, и,  будто  бы по специальной  предусмотрительности  природы, заросли вокруг  были полны  зайцами, которые  направлялись вниз,  в смоляную  темноту лога, где он потерял драгоценное время утром, когда пытался разыскать воду.
   
    Однако  зайцы не отвлекли  его; через какое-то  время он совсем  забыл  о еде.  Вскоре его лошадка  сдала  и потребовала отдыха.  Отметив,  что деревца вокруг  опушились  почками,  он  вспомнил, что  под  корой  пушистых  тополей скрывается сладкий сок:  лакомство мальчишек на его горной  родине. Он сделал зарубку  на  деревце,  подождал  минут  десять или  около  того,  и  потрогал пальцем,  чтоб понять, много  ли  сока натекло: ничего  не  накопилось, затёс была влажным,  но  едва ли больше.  Это  было вряд ли  важно  настолько, чтоб отвлечь мысли, однако все произошедшее  вокруг начало постепенно собираться в его голове как  головоломка, составляя объяснение загадкам  этого дня: свежие следы  животных вокруг  пустой  ямы; зайцы,  спешащие  вниз  к сухому  руслу; пушистые тополя, в  которых днем бывает достаточно сока,  чтобы давать почки, но который вечером  куда-то уходит с наступлением мороза.  «Днем тополя тянут воду из земли, а вечером засыпают,  прекращают пить, и вода стекает обратно в ямы для зайцев», -  вдруг сложилось в мозгу c такой  очевидностью, что он тут же повел  лошадь вниз к ручью поглядеть,  как много воды  натекло, и, потеряв равновесие на крутом  склоне, соскользнул вниз в темноте в  яму, и провалился в воду по колени.  Он нашел лошадь и свел вниз к  водопою: она успела удрать, пока он  лазал по  кустам. Затем  он направился прямиком  к лагерю:  его было легко найти по  столбу дыма, который поднимался, белый на  темном небе, будто старый  Аплин задумал  сигналить всей  округе. «Старый  дурень опять  кичится своим дружелюбием», - проворчал Бич.
    Он  разыграл ту же сцену появления, которую  исполнял старый Аплин, когда привозил важные новости. Он проехал мимо  костра к дереву, нарочно медленно и задумчиво выбил сор из шляпы, снял седло  и уздечку и стал их пристраивать на развилке сучьев, старательно добиваясь  нужного равновесия. Затем сказал, что поражён, как заметно травы на пастбище поубавилось.

    - Эт завсегда так бывает,  - ответил старый Аплин. – Я  так и думал,  что ты  вернешься,  после того  как  будет  время  поразмыслить. Мнится  мне,  ты сошелся нос  к носу с  кем-то из этих  овцеводов. Ну  и  как? Ты смог  с ними столковаться, или из тебя выбили пыль?

    - Между ними и мной никакой стычки не было, -  сказал Бич. - Одно  только дело мы  обсуждали –  это тебя с  твоими лошадьми. Они  хотели знать,  где ты расположился, чтоб  тебя поднять на  крыло, ну а  я решил,  что ни к  чему им это.  Они думали,  что я  шучу, и  пришлось навести  пушку на  них, чтоб  они поняли. Вот,  собственно, и все.  Теперь они тебя ищут,  а твой дым  видно по всей округе,  так что к  ужину они  будут. Я заехал  поглядеть представление: думаю, у тебя будет шанс опробовать на них свое дружелюбие.

    - Да  ты  похоже, с  ними и  впрямь  поцапался!  - сказал  старый  Аплин. Заметно  было, что  он взволнован.  –  Ты, видно,  им как  следует насолил  и отхлестал по носам своей шляпой, чтоб  показать, что им с тобой не совладать. Ладно, что сделано,  то сделано. Ты  выкрутился, а они в любом случае достали б нас. Вряд ли у нас большой  выбор, что делать. Лошадкам надо напиться перед дальней дорогой,  а они  все еще не  могут притронуться к  этой луже.  Она не очистилась ни капли.

    -  Ты  хотя бы притушил  огонь, а то  дым оповестил всю округу,  - сказал Бич.  - Если  ты  и дальше  намерен  нянчиться с  этими  лошадьми, ты  можешь пустить их вниз по лощине и держать  в кустах, где они не оставят следов. Там есть немного свежих  побегов пушистого тополя, с которых  они смогут ободрать кору, и  немного воды в  ямах под корнями. Я  останусь и задержу  любого, кто появится, так что у тебя будет время замести следы.

    Старый Аплин  подошел, снял  мешок с  обрезом с  седла,  завернул  его  в одеяла и сел сверху.

    -  Если уж надо кого-то сдерживать, эт по моей части,  - сказал он, и его глаза недобро блеснули. – А ты,  мне сдается, чересчур смышлен для своих лет: мне не  угнаться за твоими  мыслями. Не слишком ли  ты шустро все  выдумал? Я глядел нынче эти  ямы вниз по ручью, и  ничего там не было, кроме  грязи, а с нее мало проку. Кто-то копал там насчет воды, но не выкопал ни черта.

    -  А теперь там есть на что поглядеть, - сказал  Бич. Он снял свой мокрый сапог и вылил доказательство на землю. -  Днем там ничего не было, потому что тополя всё выпили. Они все вернули, когда стало холодать. Я утонул даже.
    Он  начал было обуваться,  но старый  Аплин подскочил и  выхватил  сапог, ощупал его снаружи  и внутри и торжественно вернул его,  будто отдавая честь.
    - Мне никогда не давались  загадки вроде этой, - сказал он с почтением. - Если мы и выведем лошадок из этой  передряги, то эт благодаря тебе. Мы собьём табун и  погоним вниз на равнину. Это  будет не воскресная  прогулка, но как- нибудь  мы  с этим  управимся.  После  нонешних  открытий будет  досадно  все провалить.

    Бич вспомнил, что привело  к открытию, и признался, что  не прочь  поесть чего-нибудь, прежде чем войти в историю.

    - Я  хочу  чтоб  ты  знал, что  только ради тебя  стараюсь, -  сказал  он, пережевывая сухой ужин. -  Я не  обязан старому кроту Рым Жирвису ничем. Одно только во всем этом мне противно - можно подумать, я ему одолжение делаю.

    -  Он  этого  не  заметит,  я  тебе  ручаюсь,  -   сказал  старый  Аплин, усмехаясь.  - Мы  спасем этих  лошадок,  и это  будет  ради тебя.  Ты ведь  не захочешь, чтоб  вокруг рассказывали, как  ты так  удачно воду нашел,  а после добавляли,  что эти  двое,  мол,  все равно  потеряли  лошадей.  Мы не  можем потерять их. Ты как  мужчина орудовал  сёдни, и будь  я проклят, если позволю кому-нибудь, даже тебе самому, с досады испортить продолженье.

    Им не удалось двинуться дальше так скоро,  как хотелось. Напоить  лошадей заняло  время, и  когда  они решили,  что будет  достаточно,  и взобрались  с табуном на склон лощины,  они  услышали сигнальные выстрелы со стороны своего прежнего лагеря  и увидели  большое зарево, поднимающееся  в небо,  как будто преследователи  раскочегарили  их  костер, чтобы  лучше  видеть  окрестности. Зрелище было  даже успокаивающим: если  уж приходилось скрываться  от погони, то по крайней мере они знали, с какой стороны её ждать.

                V

    Начиная  с  этой  ночи,  они  придерживались  тактики  «хватай  и  беги», разведывая наперёд дорогу,  прежде чем двинуться, скрываясь в  лощинах днем и пересекая открытые пространства только  после наступления темноты, никогда не пасли  лошадей больше  двух  часов на  одном месте.  Они  открывали для  себя пищевую  ценность в  необычных  вещах: наскальных  лишайниках, побегах  дикой сливы и  рябины, мхах на  старых деревьях и  коре на  новых – в  таких вещах, которые  ни  они, ни  даже  лошади  не  считали  раньше пригодными  для  еды.

    Когда им встретилось ущелье Валунной реки, они  скатились вниз и  пробили себе  путь  вдоль  одного  из  берегов, где  смогли  найти  траву  и  воду  с наименьшим риском поплатиться за это.  Обрывы ущелья были слишком крутыми для выпаса  овец, и  они перестали  встречать  признаки скотоводства.  Им не  раз приходилось делать проломы  в старых изгородях, и они перестали  чинить их за собой. Не встречая никого, старый  Аплин отбросил осторожность настолько, что перестал глядеть на  дорогу, и в результате как-то в сумерки они нарвались на пастухов,  занятых  клеймением  молодых  бычков.  Они  настолько  отупели  от скачки, что  прогнали свой табун прямо  через лагерь, сорвав кухонный  тент и разметав  испуганных бычков  по всей  округе.  По-хорошему, им  бы надо  было остановиться и  договориться со скотоводами,  чтобы как-то  возместить ущерб, но они  неслись  сломя голову и  были  уже далеко, почти  за  скальным плечом берега, среди  прибрежных зарослей. Кто-то из  пастухов опомнился и  пару раз выстрелил по  ним. Вряд  ли он  целился: скорее,  хотел хоть  как-то выразить свое  возмущение. Так  или иначе,  но  свиста пуль  они даже  не услышали,  а всякое желание замедлить бег растаяло. Они  не сказали друг другу ни слова до самого  вечера. Не  сговариваясь,  они неслись  стремительно, без  остановок, безжалостно  нахлестывая лошадей,  словно наказывая  безропотных животных  за свою  оплошность. Так  продолжалось  еще  долго и  по  темноте,  пока они  не встретили  старую  паромную  переправу,   что  пересекала  реку  в  местечке, названном, как припомнил дед, Разбойным Гнездом.

    Паром не был  шибко известен, к  нему даже дорога  не  была  пробита.  Им пользовались  окрестные скотоводы  как  единственным средством  пересечь реку  на день  пути во  всех направлениях.  Сам паром  был привязан  к мощному  бревну солидной цепью с  висячим замком. Однако реку надо было  пересечь, и никто из них не  мог предложить другого пути. Бич  предпочел бы сделать  это при свете дня, так как невдалеке, выше по склону  холма, виднелся огонек фермы,  и если бы кто-нибудь обнаружил  их на пароме среди  ночи, то их могли  бы принять за злоумышленников, что ударились  в бега после очередного  разбоя. Старый Аплин со знанием дела заметил, что оно и  без того давно похоже на бегство, вытащил обрез и отстрелил замок.

    - Они же могут услышать  на этой своей ферме, - только и смог ошеломленно вымолвить Бич. -  Что если кто-то из скотоводов спустится  проверить, что тут происходит?

    Старый Аплин выбросил обломки  замка в реку и заткнул обрез за пояс своих бесформенных штанов.

    - Пущщай   спускается  любой  любитель  овечьего  дерьма,  -  сказал   он устало. -  Обратно наверх он  побредет, засунув  свою навозную голову  себе в задницу. Эт  наш поход, и ты  потрудился достаточно, так что  теперь, похоже, наступает моя очередь. Я буду  латать каждый дрянной забор, кланяться каждому бычку, чтобы чувства  шкуродеров и стригалей не были задеты.  Но это уж будет наипоследнейшая  из  договоренностей, на  которую  я подпишусь.  Если  кто-то встанет поперек дороги, пусть пеняет  на себя: мне придется вспомнить прежние дурные привычки. -  Он ухмыльнулся, хлопнул себя по поясу,  и шальной отблеск скользнул по его  глазам. - Похоже, этот паром выдержит  шесть лошадей зараз. Помоги мне загнать их.

    Шесть  лошадей оказалось  многовато, и даже  пять одров  так  перегрузили паром, что Бич отказался  плыть с ними. Он остался с  табуном, а старый Аплин отвязал чалку, позволил  течению увлечь ее паром наискось  через стремнину, и уже  по тихой  воде  притянул посудину  к другому  берегу,  наматывая трос  с помощью  старой  самодельной лебедки.  Там  он  перегнал  лошадей в  загон  и направился обратно  за другой  партией. Он  работал неистово,  будто поклялся измочалить трос в  эту ночь, но дело шло  медленно, как во сне,  и когда ожил предрассветный  ветер,  дюжина  лошадей  еще оставалась  на  берегу,  как  на ладони,  безо всякого  укрытия.  Бич ждал  весь  на  нервах, прислушиваясь  к малейшему  шороху и  отдаленному  звуку, пока  не  расслышал  голоса и  цокот подков  по камням.  Тогда он  без  раздумья загнал  лошадей в  реку и  пустил наперерез течению, а сам поплыл, держась  за седло. Одежду он сложил на доску и толкал ее перед собой.

    За этот всплеск  нервозности он начал расплачиваться,  еще не  добравшись до середины. Вода  была такой холодной, что ему перехватило  дыхание, и такой быстрой, что его снесло за пару  излучин, прежде чем его конек смог выбраться на  другой берег.  Он  оказался  на галечной  косе,  в  роще карликовой  ивы, чувствуя,  как оцепенение держит  его  горло в тисках,  позволяя  дышать лишь животом.  Руки его онемели  настолько,  что одежду он  смог  развязать только зубами и  локтями. Дыхание вернулось  к нему  лишь после пробежки  с лошадьми сквозь кустарник, когда он выбрался обратно к переправе.
    Свет уже  забрезжил достаточно, чтобы  можно  было  разглядеть  очертания предметов,  и  старый  Аплин  готовился   к  последней  переправе,  когда  из сумрачного   подлеска  появилась   процессия.   Аплин  невозмутимо   сосчитал последних лошадей и  загнал их к остальным, потом уложил  Бича и накрыл всеми одеялами,  развел  костер, чтоб  согреть  его  хоть  немного. Затем  он  ушел ненадолго к парому  и чем-то гремел, но вскоре вернулся  и произнес небольшую речь  о  том,  как  неразумно подвергать  предприятие  риску  из-за  минутной вспышки отчаянности.

    -  Вот я и  хотел, чтобы ты  занялся переправой, -  сказал он. Я  б  смог преградить  путь,  кто  б  там  ни  выбрался  к  реке,  а  если  б  он  искал неприятностей,  мне было  б  что ему  предложить.  Ну, теперь  им  до нас  не добраться; неважно как они там настроены.

   - Я бы тоже мог их встретить,  если б было чем, - с досадой сказал Бич,  с трудом шевеля окоченевшими  губами. - Ты ж  забрал мой ствол, а  я плохо умею кидаться камнями. Почему  ты решил, что им до нас  не добраться? Скорее всего это орава скотоводов, что клеймили бычков,  а они жаждут надрать нам задницы.

   - Я догадываюсь, кто это  может быть, - согласился старый  Аплин.  –  Они, может, просто собирают своих бычков, которых  мы разогнали по всей долине, но ты  можешь быть  уверен  насчет любой  твердолобой  банды  пастухов, что  они сначала испробуют  самое безнадёжное  и бесполезное дело,  а уж  потом только займутся своей скотиной.  Я прибрал этот твой ствол потому  что не хочу, чтоб ты попал в беду  до того, как закончится наша история.  Но нам не обязательно спешить: я пообрубал канаты и паром уж сел на мель ниже по течению. Если кто-то захочет вслед  за нами переправиться, ему придется плыть,  а здешний народ бережёт здоровье, не то что некоторые парни с гор.

    Бич даже привстал от удивления.

    - Нам надо  убираться отсюда. - сказал  он. - На этой  стороне реки  есть люди,  старый дурень,  и они  потащат  нас по  всем судам  округи, как  только проснутся. Лошади не стоят того.

    -  Сколько стоят лошади,  эт уж не важно,  - усмехнулся старый  Аплин.  - Впереди еще  целый кусок пути, и  самый интересный. Скоро ты  будешь доволен, что  выбрался наконец.  Ты подписался  на  счастливый конец  и поработал  как следует для этого.  Ну, а я уж  постараюсь, чтоб ты его  увидел. Впрочем, что толку тебе объяснять – сам увидишь, как время придет.

                VI

    Дед  уверенно  вел  табун,   почти  безошибочно  угадывая  тропу,  словно последний  раз  был  тут  с  неделю  назад.  Они упорно пробивались на север, обдирая бока в  речной теснине. Скальные обрывы были  трудноваты для лошадей, но удобны,  чтобы скрываться  от посторонних глаз.  Шальной отблеск  в глазах Аплина,   возродившийся  на   переправе,  заставлял   Бича  строить   догадки относительно раннего  периода дедовой биографии,  но он  тактично помалкивал. Трава  на скалах  присутствовала, но  до того  жидкая и  редкая, что  лошадям почти все  время нужно было  пастись, иначе сил  для движения им  не хватало. Вскоре  дорогу  преградили   обрывы  слишком  крутые  и   опасные,  чтобы  их штурмовать табуном, и им пришлось  сменить тактику. Пришла пора выбираться на равнины, где попадались  участки вспаханной земли, бороненные  под летний пар поля, свежие зеленя пшеницы.

    Пастбища  были  редкими  и  подметенными  ветром.  Участки  получше  были огорожены,  и они  не осмеливались  валить заборы.  Видимость была  отличной: местность была  окрыта на север,  сколько хватало  глаз, и ветер  так очистил воздух, что на весеннее небо было  больно глядеть: путники всегда были в поле зрения  того или  иного  хлебороба с  бороной.  Почти  все встречные  бросали работу и  глазели на табун, пока  он не проходил  мимо. Два или три  раза они махали руками  и устремлялись  наперерез. Старый  Аплин догадывался,  что они хотят помешать им  гнать лошадей по полям, и нарочно  подгонял табун так, что им удавалось  избежать встреч. На третий день  они не смогли  найти место для лагеря  среди  бесконечных   пашен,  поэтому  поехали   напрямик  допоздна  и расположились,  когда встретили  небольшой  пруд,  окруженный кольцом  свежей травы.  Вокруг не  было ни  деревьев,  ни кустов,  ни даже  полыни. Без  дров трудно  было развести  огонь,  и они  заночевали  так.  Поскольку трава  была только возле,  то и  стеречь  лошадей  они не стали,  завернулись в  одеяла и постарались  заснуть. Дед  долго  пристраивал мешок  из-под  зерна  у себя  в изголовье,  и что-то высматривал  в  темноте. Проснулись они  на  рассвете от топота двух сотен копыт в галопе прямо у изголовья.

    Они вскочили на  ноги и завертелись с невероятной быстротой. Бич бросился к  своей лошадке,  которая  рвалась с  привязи  за  остальными. Старый  Аплин вбежал в облако пыли, размахивая старым обрезом, пытаясь разглядеть хоть что-либо прищуром в  неясном полусвете. Табун довершил круг вокруг  пруда и пошел на  второй  заход.  В  хвосте табуна  обнаружилось  двое  ловких  наездников, которые  пытались развернуть  табун  в чистое  поле.  Один  из них  развернул веревку и крутил  ее над головой, другой, вломившись в  ряды лошадей, хлестал их  направо и  налево  по пыльным  бокам своей  шляпой.  Старый Аплин  поднял обрез, пошевелил курок несколько раз, чтобы  не было осечки, и выстрелил в их сторону.  Сумерки  сдержали звук,  как  стены  подпола, и  выстрел  буквально взорвал воздух.  Бич завопил  на старого Аплина,  чтоб тот  был поосторожнее. Два всадника, когда картечь просвистела  над головами, моментально вильнули в сторону  и ускакали.  Один из  них прокричал  что-то напоследок,  и, судя  по тону, это  была угроза. Однако они  так быстро удалялись, что  не постарались чем-то подтвердить  свои слова или  хотя бы  повторить их, так  что выглядело это  неубедительно.  Пыль, наконец,  осела,  лошади занялись  травой,  старый Аплин задумчиво  погладил ствол  и выбросил стреляную  гильзу. Бич  наорал на него   и  велел   спрятать  игрушку   подальше,  пока   не  случилось   беды.

    - Откуда тебе  знать,  что это за люди?  - сурово спросил он.  – Мы можем мигом оказаться  за решеткой, если ты  подстрелил одного из них  и выяснится, что он хозяин этой земли.

    Старый  Аплин поглядел на  него с улыбкой,  держа  старый обрез  на весу, будто  собирался  вести  в  набег  целую ватагу.  Светало,  и  в  красноватой предрассветном  сиянии Аплин  казался  бодрым  и жизнерадостным.  Вздыбленная шевелюра и торчащие  бакенбарды делали его похожим не просто  на разбойника с большой дороги, а на героя старинной саги.

    - Да нет, не подстрелил  я ни одного из этих недоумков, о которых ты так печёшься, -   сказал он, и его взгляд  устремился  к северу,  к линии голубых холмов у  горизонта, к синей ленте большой  реки, что текла  перед холмами, к белому пароходику, что  пробирался против течения, сверкая  стеклами в первых лучах  зари. -  Эти ребята  сюда  прокрались не  для того,  чтоб спасти  свою лужайку.  Эт конокрады,  парень,  уж  я-то знаю  их  повадки.  Эт значит,  мы привели лошадок  в такую страну,  где они опять  имеют цену. Мы  выбрались из передряги!  Мнится  мне,  железная  дорога  вон под  теми  холмами,  у  рек.

    Они  могли бы направиться вниз по реке в этот же  день, но теперь, раз уж она была  на виду, и они  знали, что уже ничто  не заслонит им путь,  не было смысла  стремиться  вперед   так  неудержимо.  Они   лениво  сжевали  остатки провизии,  обсудили последний этап  пути  и даже частично  привели  в порядок снаряжение. Днем они  потолковали с парочкой  землепашцев, которые подъезжали торговаться насчет  лошадей. Засуха, было похоже,  подняла цены на  зерно как раз в  ту пору, когда домашний скот  пришлось сократить, и  так много лошадей было  повыбито и  сдохло,  что любой  был бы  рад  пополнить свое  поголовье. Старый Аплин обменял парочку наиболее изможденных  лошадей на сено и послал с одним из фермеров  записку Жирвису на станцию. Остаток дня  он мылся в пруду, латал  свое тряпье  и  сбрую и  умилённо созерцал,  как  лошадки отвыкают  от голодного пайка.

    На следующее утро фермер  привез им записку от  Жирвиса, который  торопил их с приездом, добавляя учтивое,  но твердое распоряжение не покупать никаких кормов за его  счет. Старый Аплин только хмыкнул. Записка  звучала так, будто на лошадином  рынке ожидался   бум и  надо было успеть  к открытию.  Бич стал поглядывать на дорогу, по которой  они приехали, вспоминая все приключения по пути. Он уже снова скучал по горам.

    -  Я был бы  рад,  если бы старый  Жирвис  так и  не  объявился  в  конце концов, -  сказал он задумчиво. – Что-то  мне хочется бросить  все это именно сейчас.

    Ну  и дурак будешь, - буркнул старый Аплин,  подтягивая подпругу. – Ты уж давно  пашешь задарма,  и нам  еще  надо выбить  из старого  сурка нашу  кучу денег. Я  поеду  вперед и гляну,  что  можно сделать насчет  оплаты  и насчет лошадок, куда их поставить, чем кормить ну  и все такое. Так что давай ты сам табун пригонишь чуть  погодя. Ты ведь, парень, первый раз  в такой истории, и не войдешь во вкус, коли не досмотришь до конца историю.

                VII

    История  и  правда  была  б  неполной, если не  рассказать,  как выглядел речной поселок  в тот час, незадолго  перед закатом ветреного  весеннего дня, когда  Бич пригнал  табун  степных лошадок.  На  пристани  разгружали сено  с парохода,  и пассажиры выстроились  глазеть  с верхней палубы.  Река  у борта вздымалась  белыми   гривами,  которые   светились,  разбрасывая   брызги  по темнеющей воде. Локомотив подтягивал  вагонетки по подъездному пути. Помощник машиниста,  увидев лошадей,  дал  сдуру вдруг  сигнал к  остановке  да так  и застыл, наклонившись к ветру для  равновесия, тогда как машинист высунулся из тендера глянуть, что случилось.

    Главная улица  была обрамлена большими голыми тополями, которые выглядели так, будто  и не  было никакой  засухи; трава под  ними была  ярко-зеленой, и какие-то женщины трудились над  цветочными клумбами, складывая сорняки такими копнами, что любой  бы хватило лошади дня  на два. Тут был  и китаец, который подстригал  кусты  овечьими  ножницами, тут  были  поливалки,  разбрасывающие чистую воду  мощными струями.  Магазины вокруг   сверкали  витринами, полными новых вещей,  блестящих  инструментов, с горами  апельсинов,  хлеба, печенья, конфет,  ветчины.  За  дверьми  заведений   у  теплых  печек  мужчины  сидели компаниями  и  выбегали теперь  поглядеть,  как  Бич  ведет лошадей  мимо,  и говорили друг другу с надеждой, что,  мол, окраины хороший сезон ожидает, раз подросток   вроде  этого   смог   провести  лошадей   по  горным   пастбищам.

    Там были женщины,  которые тащили в сторону своих детей, чтоб  не  попали под копыта.  Там были мальчишки и  девчонки, некоторые почти как  Бич годами. Они смотрели на него молча, зная, что  он прошел ногами через такое, чего они даже  глазами  не  видели.  Однако  они не  подозревали,  что  это  ему  дало особенное  знание о  вещах, которые  они  видят каждый  день, а  он не  видел никогда. Никто  из них  не догадывался,  что значит быть  в таком  месте, где можно  есть деликатесы  каждый  день, и  носить новые  шмотки,  и глазеть  на разные штуковины, что означает быть в  тепле и укрытым от ветра, что означает просто иметь  достаточно воды, чтобы лить   ее на землю,  и травы достаточно, чтобы ее стричь и выбрасывать.

    В первый раз,  глядя в прищур на юнцов, что  уставились  на  него  широко открытыми глазами, он понял всю историю от  начала и до конца, понял, как всё должно быть. Ни один  из них не согласился бы поменяться с  ним местами. Ни с одним из  них он и  сам не согласился  б меняться,  хоть за всю  галантерею и бакалею поселка.  Он вздохнул полной  грудью и  повернул вниз к  загонам, где старый  Аплин уже держал  ворота  для него открытыми,  ухмыляясь  в стриженую бороду  и подшучивая над  ним,  что, мол, слишком  быстро  парад завершается. Глаза его хитровато блеснули напоследок:

    - Ну, ты  точно проехался как следует, по всему поселку? Другой  раз  так народ не соберёшь, имей в виду.

    -  Мне хватит, - сказал Бич,  еле сдерживая улыбку  на  широком  лице.  – Да, черт возьми, я рад что не пропустил  спектакль, но другой бы раз и сам не стал глядеть то же самое. Я б скорее был  рад, если бы как у нас, как в горах всё было. Не хотел бы я, чтобы каждый раз нас так встречали.