Пепел моей смерти

Захлопнув за собой глухо лязгнувшую дверь надстройки, я выхожу на палубу «Наваги». Вахтенного матроса Гаврилова на месте нет.
Гаврилов, или, в просторечии, Гаврюша, - коренастый мужичок пятидесяти лет с коричневым морщинистым лицом, мутными голубыми глазами и мосластыми ручищами, в лоснящихся на коленях брюках и коричневом рыбацком свитере грубой вязки.

Придя на ночную вахту, он надрывно кашляет, скрючиваясь и приседая, и мне каждый раз кажется, что вот сейчас он выхаркнет на палубу куски своих прокуренных легких и свалится замертво. В море Гаврюша почти не пьет, опасаясь, что спишут с судна, и тогда ему прямая дорога бичевать по подъездам, но на берегу позволяет себе расслабиться, и пока ему это сходит с рук.

Трап-сходня, от которого Гаврюша не должен отходить всю ночь, лежит на боку, зацепившись за криво торчащую из причала арматурину.
Яростно матерясь, я приподнимаю край трапа, с грохотом и лязгом устанавливаю его более-менее прямо, и обхожу судно в поисках матроса.

Желтый свет прожектора с верхнего мостика отражается в промерзшей стальной палубе и черной воде за бортом. Отлив отогнал от берега лед, и его кромка белеет далеко на рейде, где сияют палубным освещением стоящие на якоре суда.

Как я и предполагал, вахтенный матрос Гаврилов дрыхнет на лавке в кают-компании, уткнувшись своей наглой мордой в обеденный стол. Тикающие на переборке судовые часы показывают шесть часов пятнадцать минут.

Возле консервной банки с окурками белеет эмалированная кружка. Я подношу ее к лицу и нюхаю. Остатки водки еще не успели выдохнуться.

Бутылки под столом я не нахожу, в холодильнике тоже. Встряхнув валявшуюся в углу на палубе зеленую брезентовую куртку с пятном краски на спине, я слышу бульканье и извлекаю недопитую поллитровку «Белогвардейской» из внутреннего кармана.
Еще обнаруживаю там измятый кусок картона. «Уважаемый гость (гостья)! Приглашаем Вас на встречу Рождества в областную библиотеку г. Командорска в 19-00 сего года».

Странная находка. Откуда у него это? Нашел на дороге? Спер из чьей-то сумочки?
Ладно, все это меня не касается, главное, чтобы с судна ничего не тащил.
Кстати, неплохо проводит время вахтенный матрос малого транспортного рефрижератора «Навага», расслабляясь в теплой кают-компании за бутылкой, вместо того, чтобы, как положено, мерзнуть возле трапа.

С грохотом впечатав бутылку в стол, я ору прямо в ухо Гаврюше:
- Подъем! Хорош харю плющить!
Вытаращив сонные глаза, он вскакивает, испуганно озираясь, но быстро приходит в себя:

- Старпом? Да я и не спал! Задумался просто…
- О чем задумался? Как пузырь допить?
- Что за пузырь? Никакого пузыря здесь не было! Я на вахте даже рюмку не позволяю…

- Про рюмку мне тут не втирай, ты же кружками водяру хлещешь, алкаш. Вот я сейчас рапорт накатаю, башмак под зад, и привет семье!
- Старпом, ты это… Я же немного совсем… Рапорт не надо, куда я пойду? Ни хаты, ни денег...

- Ты к трапу давно выходил?
- Часа два назад, а что?
- А то, что перекосило его, как мою жизнь! Вот навернулся бы кто-нибудь с него, шею себе сломал, с кого спрос? Меня бы в прокуратуру потащили, и срок припаяли, потому что я на судне за все отвечаю, а ты харю давишь, да еще водку жрешь.
- Можно подумать, сразу прокуратура...

- Короче, все, ты меня достал! Собирай свои манатки и вали отсюда на все четыре стороны!
- Так, это… А, кто у трапа будет стоять?
- Да уж точно не ты.

- Я ж сдохну на берегу!
- Твои проблемы… Ладно. В последний раз, учти! Иди к трапу, пока я добрый, через час капитан придет, три звонка подашь, как положено. Если забудешь, точно голову откручу!

Гаврюша в знак согласия растягивает свои бесцветные губы в улыбке, показав редкие желтые зубы, сует под мышку смятую куртку и выходит на палубу, аккуратно задраив дверь.

Я сажусь за стол, наливаю полкружки «Белогвардейской» и выпиваю без закуски, снимая стресс после нервотрепки с вахтенным матросом.
А схожу-ка я завтра на вечер в библиотеку. В самом деле, не Гаврюше же туда идти. Пусть трап караулит…

***

В концертном зале областной библиотеки царит аромат свежей хвои.
Я сижу за столом между двумя дамами бальзаковского возраста.
Дама слева имеет вид доброй феи из Страны Оз – пышное платье с оборочками и бантиками, голубые волосы и приторно-сладкая улыбка.

Дама справа одета в стиле кантри – черные кожаные штаны, остроносые короткие сапожки, коричневая замшевая жилетка и широкополая шляпа с загнутыми полями.
Капитан-лейтенант в парадной форме недовольно косится на устроившегося рядом с ним бородатого и нечесаного то ли бомжа, то ли вурдалака.

Вурдалака отчасти компенсирует худенькая девушка с короткой стрижкой в белой греческой тунике.
Что касается меня, то я сижу в драных линялых джинсах и старых «казаках» со сбитыми набок каблуками.
Майка с надписью: «Секс, наркотики, рок-н-ролл!» дает понять, что я не кто иной, как хиппи.
Не хватает только гитары и волос до плеч.

- Как вам нравится атмосфера этого вечера? – благосклонно интересуется у меня волшебница.
Я пожимаю плечами:
- Неплохо. Особенно мне нравится запах елки.

- О да! Сразу вспоминаются новогодние утренники, и эти милые гномики, водящие хоровод вокруг Деда Мороза…
- Лично мне вспоминается хороший джин, запах точно такой же.
- Ну, зачем же вы в такой вечер сразу о водке.
- А я бы промочила горло глотком доброго виски! – решительно заявляет ковбойша:
- Джентльмены, не нальете стаканчик?

Однако, никакого виски на столе нет, зато стоят две бутылки «Советского Шампанского», запотевшая водка, и бутылка красного вина.
Из закуски солидно выделяется фарфоровое блюдо с незаменимым в новогоднюю ночь мясным салатом.

Вокруг него, как более скромные действующие лица располагаются винегрет, салат из папоротника, маринованные опята, сыр голландский, копченая нерка, ветчина и колбаса сырокопченая.

Присутствуют также мандарины, яблоки и киви. Как это ни странно, но за все это пиршество платить не нужно ни копейки – щедрый жест губернатора, бывают же чудеса в наше время!

- Уважаемые дамы и господа! Дорогие гости! – на сцене вспыхивает прожектор, и в луче света к елке выходит женщина в длинном вечернем платье. По тому, как она хватко держит микрофон, я понимаю, что это директор областной библиотеки.

- Вот уже подходит к завершению еще один год. Год этот был для нашей страны и для всех нас непростым, и я выражаю надежду, что наступающий год, который по восточному календарю называют годом обезьяны, будет и успешнее, и счастливее! Поприветствуем же этот наступающий год. А, вот, и наша обезьяна! Встречаем!

Прожекторный луч переносится на дверь, из-за которой разухабисто выбегает дородная тетка с пластиковой головой ощерившегося орангутанга.
Тетка времени зря не теряет, тут же азартно приступив к исполнению пляски пьяной новогодней обезьяны.

Коротенькое платьице, непонятно как вообще налезшее на тетку, при каждом прыжке задирается, откровенно показывая телеса, обтянутые колготками.
К тому моменту, когда салат из блюда уже размазан по тарелкам, грибы съедены, а из выпивки остается только бутылка красного вина, я уже по три раза успеваю станцевать со своими соседками и всего один раз с гречанкой.

Я бы пригласил гречанку еще, но мешает офицер, который упорно ее клеит.
Он рассказывает ей военно-морские анекдоты и выпячивает грудь с эмалевым значком «За дальний поход», на флоте обычно именуемым «ЗэДэПэ».
Гречанка задумчиво смеется, прикидывая, женат ли офицер и стоит ли с ним связываться.

Вурдалак с застрявшим в бороде винегретом охмуряет ковбойшу, переставив свой стул к ней вплотную.
Добрая волшебница подкладывает мне на тарелку то грибочки, то ветчинку, ласково при этом улыбаясь.

Возле елки неподвижно стоит девушка в черном плаще с капюшоном.
Лихорадочные отблески гирлянд вспыхивают на серебряной полумаске.
Я подхожу поближе:

- Разрешите пригласить вас на танец?
- В другой раз.
- Соглашайтесь! Вам все равно не дадут здесь спокойно постоять.
- Это не имеет значения, - отвечает она резко.

Поняв, что мне пора отчаливать, я поворачиваюсь и замечаю, что юная гречанка уже танцует с молокососом в прикиде рэпера, который увлеченно ей что-то рассказывает, прижав губы к самому уху.
Наверное, читает новогодний рэп.

Капитан-лейтенант надирается водкой с вурдалаком и ковбойшей, тыкая пальцем себе в грудь в том месте, где блестит эмалью знак «Зэ Дэ Пэ»:
- Это вам не юбилейная медалька! Это надо заработать!

Синевласая волшебница ни на кого не обращает внимания и грустно катает перед собой мандарин.

Вздохнув, делаю девушке новое предложение:
- Не хотите выйти на свежий воздух?
- Молодой человек, у меня здесь встреча. И в ваших же интересах ее не сорвать!
- Все понял. Уже ухожу. А скажите, этот ваш плащ, капюшон и маска, они что-то обозначают?
- Да.
- И что же?
- Вас это не касается.

- Какой неожиданный ответ! - иронизирую я.
- Любите неожиданности?
- Обожаю.

Немного поколебавшись, она делает шаг мне навстречу.
- Ну что ж, тогда я приглашаю вас на танец.
- Вы сказали это таким тоном, что я даже не знаю, радоваться мне сейчас, или горевать.
- В этом-то и прелесть неожиданности.

Стройная и гибкая, девушка почти одного со мной роста. Моя рука лежит на ее талии. Танцуя, мы медленно двигаемся по залу.
- Можно, я вас провожу?
- Нет.
- Но уже поздно идти одной.

- Ничего, я привыкла.
- Номер телефона хотя бы оставьте.
- Зачем?
- Вы мне очень нравитесь.
- Хорошо. Я сама найду вас.
- Когда?
- Скоро.
- Я буду ждать! Ведь вы меня не обманете?

От аромата ее волос, от выпитой водки и шампанского, от разноцветных вспышек со сцены кружится голова.
- Дурачок, - говорит она и целует меня в губы.
- Зачем мне тебя обманывать. До встречи...

***

Матрос Гаврилов неторопливо перекладывает руль, удерживая «Навагу» на курсе.
В темноте желтым светится шкала указателя поворота руля и картушка магнитного компаса, да еще зеленым береговая черта на экране радара.
Ночная вахта.

Судно мерно валится с борта на борт. Мы идем в нескольких милях от берега, который не прикрывает нас от штормового восточного ветра.
Утром мы вышли в рейс на Северо-Курильск, и вот теперь подходим к Первому Курильскому проливу. Это самое опасное место нашего перехода, ветер здесь крепчает и разгоняет такую волну с Тихого океана, что она захлестывает «Навагу» от палубы до верхнего мостика.

- Слушай, старпом, ну так как там, на вечере было, расскажи?
- Потанцевали. Возле елочки.
- И все?
- Все. Хватит трепаться. Проходим пролив, рули и помалкивай!

Штормовой ветер ревет. «Навага» идет почти лагом к волне. Палубу заливает, иллюминаторы рулевой рубки захлестывает.
- Возьми вправо десять по компасу, - командую я Гаврилову.
- Есть вправо десять.
- Машина, ответь мостику! Третий механик? Серега, давай все обороты! Все, что есть. Теперь от вас все зависит.

- Гаврюша, держи курс, нам бы всего-то еще пару миль проскочить, а там за остров спрячемся… Вправо не ходи, нас и так не в ту сторону ветром тащит!
Брашпиль уже превратился в глыбу льда, оттяжки из стальных концов на мачте и леера вдоль бортов похожи на ледяные бревна, палуба покрылась толстой ледяной коркой.

«Навага» все сильнее заваливается на левый борт и все неохотнее выпрямляется, будто смертельно уставшее морское животное.

Надо поднимать капитана. Я думал сделать это перед входом во Второй Курильский пролив, не хотелось будить старика раньше, но вряд ли он спит в такую погоду.
Алексеич сидит за столом в своей крохотной каюте и внимательно смотрит перед собой в переборку. Одной рукой он крепко держит начатую бутылку водки, второй одновременно вцепился в стол и сжимает стакан.

- Алексеич, доброй ночи. Погода совсем скурвилась. Надо что-то делать. Если не поменяем курс, может опрокинуть. Поднимись на мостик, пожалуйста.
Капитан медленно поворачивает голову:

- А, старпом… Сейчас поднимусь. Иди. Я скоро. Курс пока не меняй.
В это время судно опять заваливает на борт так, что переборки трещат, а на камбузе что-то с грохотом срывается и обрушивается на палубу.
- Давай, иди, старпом, иди… - бормочет Алексеич, не выпуская стакана из рук:
- Я уже там. Я почти уже там.

Поднявшись на мостик, подхожу к иллюминатору, гляжу вниз и чувствую, как мое сердце замирает, а потом бешено колотится где-то в горле.
На обледенелой палубе, в свете прожекторов стоит девушка. Ветер ожесточенно треплет ее плащ, пытаясь сорвать накинутый на голову капюшон.
Она смотрит прямо мне в глаза сквозь прорези в серебряной полумаске.

- Гаврюша, иди сюда. Посмотри на палубу. Ты ее видишь?
- Кого, старпом?
- Девушку.
- Да ты чего, старпом, совсем крыша съехала? Никого там нет. Палуба пустая. А если б и был кто, сразу бы смыло за борт, гляди, как шкивает!

Не видит. Как же так? Неужели, я и вправду схожу с ума? Но ведь я ее ясно вижу, вот она стоит, совсем рядом, всего в нескольких метрах. Да что же это такое со мной происходит?

Девушка улыбается, и от ее улыбки на моей спине мгновенно выступает ледяной пот. Мне жутко, и я с тоской думаю, за каким чертом мне понадобилось знакомиться с ней в тот новогодний вечер, да еще навязываться на этот дурацкий танец.

И вдруг я вижу волну. Она возникает слева, огромная, выше мачт, похожая на отвесный черный обрыв, бесшумно приближающийся к нашему судну.
- Лево на борт! Быстрее! – ору я матросу.
Если волна ударит нас в борт, нам конец, она мгновенно опрокинет судно.
Гаврилов бешено крутит штурвал, разворачивая судно.

Успеть выйти носом на волну… успеть развернуться – бьется в сознании одна единственная мысль, - только бы успеть развернуться…

Волна все вырастает, заслоняя собой море, и вдруг обрушивается на палубу, на надстройку. Удар такой силы, будто судно с полного хода врезалось в бетонный причал. Судно швыряет назад, потом вверх, потом вниз, палуба уходит из-под ног.
Судорожно вцепляюсь в нактоуз магнитного компаса, но чудовищная сила вырывает его из моих рук, и я падаю на палубу.
Боль, пронзающая затылок, невыносима...

- Очнись, старпом! Открой глаза… Старпом, ты жив?
С трудом разлепив веки, замечаю улыбающееся лицо капитана.
- Алексеич… как «Навага»?

- Нормально. Мачту погнуло, оттяжки не выдержали. Могло быть хуже. Ты молодец, вовремя заметил волну, успели лечь носом, иначе бы всем хана, положило бы на борт и каюк. Сильно тебя башкой-то приложило?

- Я думал, разобьется вдребезги.
- Ладно, иди в каюту, отлежись, выпей водки, полегчает! Скоро будем заходить во Второй Курильский, так что никаких неожиданностей больше быть не должно.
Насчет неожиданностей Алексеич сильно ошибается, потому что первое, что я вижу, включив свет в своей каюте, это девушка в черном капюшоне.

- Здравствуй, морячок… Что же ты молчишь?
Я прикладываю к ноющему затылку ладонь.
- А что я должен сказать?

Она смеется, и смех этот для меня страшнее, чем обрушившаяся на «Навагу» волна.
- То, что говорил мне в новогоднюю ночь. Может, потанцуем?
- Шутишь? – угрюмо отвечаю я.
- Я никогда не шучу, если ты этого еще не понял. Ты хоть знаешь, почему до сих пор жив?
- Потому, что я тебе понравился?

Она уже не смеется, а только улыбается, но мне все равно жутко.
- Если бы это было так, ты со своими приятелями уже лежал бы на дне. Не в этом дело. Просто в ту новогоднюю ночь я должна была встретить совсем другого человека. Но ты мне помешал. Попытайся больше не повторить своей ошибки, - и она проводит ледяной ладонью по моим глазам...

***

… как я и думал, вахтенный матрос Гаврилов дрыхнет на лавке в кают-компании, уткнувшись своей наглой мордой в обеденный стол. Тикающие на переборке судовые часы показывают шесть часов пятнадцать минут.

Возле консервной банки с окурками белеет эмалированная кружка. Я подношу ее к лицу и нюхаю. Остатки водки еще не успели выдохнуться.
Бутылки под столом не нахожу, в холодильнике тоже. Встряхнув валявшуюся в углу брезентовую куртку с огромным пятном зеленой краски на спине, слышу бульканье и вытаскиваю недопитую поллитровку «Белогвардейской» из внутреннего кармана.

Еще обнаруживаю там измятый кусок картона. «Уважаемый гость (гостья)! Приглашаем Вас на встречу Рождества в областную библиотеку г. Командорска в 19-00 сего года».
Я вспоминаю все: ночной рейс в Северо-Курильск, шторм, девушку в черном капюшоне и волну, едва не опрокинувшую наше судно…

Так вот, значит, как все происходит. Ты живешь, думая, о чем угодно, кроме смерти, пытаешься срубить побольше деньжат, познакомиться с симпатичной девчонкой, и воображаешь, что сам выбираешь свою судьбу, гребя против течения…
И вдруг – бах! Рядом с тобой оказывается девушка в черном капюшоне, и хоть ты вывернись наизнанку, все уже предопределено, и от тебя ничего не зависит. Обидно.
Повертев в руках пригласительный, я несколько минут смотрю на Гаврюшу. Спит мужичок. Пусть спит, недолго ему осталось…

Не забыть бы про волну. Главное, это волна. А может, и не главное. Да и вообще, не мне решать, что главное, а что нет. Нужно положить на место билет и тихо свалить. Померзну часик на палубе вместо матроса, ничего страшного. Максимум, что мне грозит, это насморк.

Она сказала, что я не должен повторить своей ошибки. И не мне устанавливать правила в этой жизни.
Только жизнь ли это? И зачем она нужна, такая жизнь?

Взяв чистую кружку, плещу на дно «Белогвардейской» и выпиваю сначала эту малость, а потом и все остальное. На душе становится тепло и спокойно. А, главное, понятно, что делать дальше.
Энергично трясу Гаврюшу за плечо.

- Эй, бедолага, проснись, наш пароход украли!
Вытаращив сонные глаза, он вскакивает, испуганно озираясь:
- Как украли?
- Да успокойся, пошутил я. Слушай, ты где пригласительный взял на рождество?
- Что за пригласительный? А, этот... на остановке какая-то баба подогнала.

- Она во что одета была?
- В пуховик, вроде.
- Не в черный плащ?
- Зима на дворе, какой плащ? Главное, говорит, и выпивка и хавчик халявные!

- Бесплатный сыр только в мышеловке бывает, слыхал?
- Слыхал. И что?
- А то, что не пойдешь ты туда.
- Это кто сказал?
- Я сказал! Бери куртку и топай к трапу. Еще раз отойдешь, спишу к чертям собачьим!

Когда за Гаврюшей закрывается дверь, я беру со стола коробок, чиркаю спичкой и подношу ее к пригласительному билету. Жадное пламя разгорается, обжигая пальцы, быстро пожирает кусочек картона и гаснет. Остался лишь пепел. Серый пепел в консервной банке с окурками.