Свободный полёт над чередой веков

Пролог

Бывают приключения «сжимающие» время, глядишь, а месяц уже равен пятилетке, какой-то особенный день вмещает в себя десятки лет. Это случилось 1 августа 2020 года в дальнем «углу» Карельского перешейка, где на останках финских поселений доживают свой трагический срок деревни со странными для Карельского края названиями «Бородинское» и «Свободное». Попав сюда, я протянул долгожданный мостик памяти в далёкий июль-август 1985 года, когда мужскую часть 4-го курса факультета журналистики Ленинградского университета руководство военной кафедры решило испытать на прочность тела и духа, отправив на военные сборы в 194-й гвардейский мотострелковый полк на Карельский перешеек...

На первый день августа 2020 прогноз обещал дожди, но день был тёплым, сияющим, с редкими облаками. В свете Солнца контрастно выделялись ямы: дорога на въезде в «Бородинское» трогательно сохранила следы последней бомбёжки советской авиации в 1943 году. Про такие дороги водители говорят: лучше бы тут не было асфальта!
Здесь начинается погранзона. Об этом из последних сил краски предупреждает спецзнак, но раритетное заграждение раздвинуто и, удручённое своей бесполезностью, поникло.

За ним небольшая площадь перед характерно прямоугольным зданием финских времён – память стукнула в висок: я помню это место! 35 лет назад мы высыпались счастливым горохом из кузова камазовской шаланды, чтобы сесть в дизельный поезд-«подкидыш» и отправиться домой после полутора месяцев знакомства с военным житьём-бытьём. Бедный водитель пострадал… но полно, это история не из пролога, а из эпилога.
«Бородинское» это некогда бойкая деревня и одноимённая станция железной дороги Сайрала (фин. Sairala), открытая 1 ноября 1893 года.


Сейчас тут малолюдно, тихо и среди немногих сохранившихся исторических построек пахнет запустением. Неуверенный лай собаки, одинокий стук топора, джунгли жестокого борщевика, пыль да ржа, выедающая душу из декораций. Даже портрет некоего парадно-сурового мужчины выглядит потерянно.

35 лет назад наш сплочённый творческими дерзаниями коллектив отправился отсюда по укатанной пыли грунтовки в деревню «Свободное». День тоже был солнечный и радостный. Мы молодые, необъезженные, наивные и полные светлой уверенности шли, от души распевая:
«Хочу я стать совсем слепым,
Чтоб торговаться ночью с пылью;
Пусть не подвержен я насилью,
И мне не чужд порочный дым.
Я покоряю города
Истошным воплем идиота;
Мне нравится моя работа,
Гори, гори, моя звезда!» (С) «Аквариум».

Шли долго – 10 километров, но полное Солнца, пыли и песни начало истории, волшебно протянувшейся до 1 августа 2020 года, осталось в памяти мигом. Немудрено – чуть не каждый последующий день дарил столько впечатлений, что хватило бы на неделю, а то и больше. Большая их часть за давностью лет спрессовалась намертво с более поздними наслоениями и превратилась в инстинкт, интуицию, мироощущение: конгломерат знаний, эмоций, опыта и осмыслений, уютно устроившийся в глубине мозга и периодически корректирующий мысли и поступки.

Что особенно дорого и неожиданно – моя история протянулась не только из конца 20-го века в 21-й, но и повернула в таинственный пласт века 19-го!

Чуть не забыл: я пишу тут только о том, что врезалось в память. Учебный процесс как таковой и многое другое никаких впечатлений и следов в памяти не оставили.
   
История первая: «Свободное» в исканиях души

Когда я услышал от полковника Пильки: «Лицо уже приняло форму стула!», то понял и запомнил на всю жизнь, что одна меткая фраза может поспорить с увесистой книгой.
Периодически – несколько последних лет – мы с однокурсником и товарищем университетских дней Сергеем Чигиром мечтали: хорошо бы махнуть в «Свободное», посмотреть, как там и что, посидеть на берегу того озера, выгнать из лёгких смрад мегаполиса. Много раз обсуждали, много раз проезжали не так уж и далеко, торопясь в турпоход по островам Ладоги. И всё никак.

Всё же день настал. Хотя Серёгу вынудили ехать к родственникам, истосковавшимся за месяцы ковидной изоляции, я поехал, соблазнив жену Олю реализацией её мечтаний о сборе грибов. Кстати, грибов мы тоже набрали, равно как и черники. Правда её – только в себя.

Перед поездкой я копался в спутниковых снимках, пытаясь припомнить ситуацию на месте. Так как полк расформировали к 1998 году, было понятно: в конце дороги нас ожидает совершенно не та картина, что в 1985 году. Узнать бы! Память за 35 лет заблокировала географические подробности, и они «всплыли» уже по прибытии.
      

Это, кстати, отдельное сильное ощущение, на которое я никак не рассчитывал. Сродни эйфории, когда организм как будто искрить начинает. Дофамин, что ли, вырабатывается?

Когда я проехал через деревню и неожиданно в окне левой двери увидел проход в зарослях, и справа от него еле видные в зарослях развалины – прям карельская Махендрапарвата.
          
В голове щёлкнул тумблер и «свет включился»: это же КПП (контрольно пропускной пункт)! Здесь я провёл много суток в нарядах, в которые, отлынивая от скучных занятий и выматывающих пробежек, научился «напрашиваться» довольно ловко. Тут хорошо: сидишь себе, смотришь в окно, выходишь к подъехавшей машине, козыряешь, проверяешь кто это, отворяешь ворота, козыряешь, закрываешь ворота, идёшь к окну.

Красота!
          
Правда, не всем лафа была. Вот был случай с генералом и творческим солдатом. Дежурил мой однокурсник в дни, предшествующие развёртыванию полка. Дело серьёзное, на контроле у Москвы и в часть приехал с инспекцией генерал. Подъехал к КПП, а ему навстречу выходит лениво этакий хлыщ без пилотки с расстёгнутым воротничком, честь не отдаёт, шаг не печатает и доклад не держит. Не знаю как сейчас, а тогда это приравнивалось чуть к не измене Родине. Генерал аж задохнулся, ворот дёрнул и хрипло заорал «Ты кто такой!?». Ответ поверг генерала в состояние, при котором командиры частей и подразделений спешно спускаются вниз по служебной лестнице, звонко роняя звёзды и звёздочки. «Расхристанный» солдатик нагло отвечает: «Я Кожемякин, а ты кто такой!?». На рёв генерала сбежались офицеры и спешно увели его под руки, взашей вытолкав балбеса солдатика в направлении гауптвахты.

А вот ещё был случай. Мимо КПП по дороге ехал МТЛБВ – здоровенное плавающее чудище на гусеницах, используемое в качестве тягача и для перевозки грузов и личного состава.  Водитель не справился с рычагами и «многоцелевой тягач легко бронированный» рванул прямо на дежурного, тот пластанул в сторону, а вездеход повис гусеницей на каменном ограждении КПП.

Сейчас КПП едва видно. Внутри, где так уютно сиделось солнечным летом, полный хаос. Ворот нет и в помине. Там, где раньше величаво плыли начальственные Волги, узкая пружинящая колея.

Посещает крамольная мысль: там, где фанатично требуют уставного порядка, в результате побеждает беспорядочный распад.

Проехав по колее, попадаю на плац. Помните анекдот? Вручая солдату лом, командир приказывает: «Подметай плац!». Солдат в недоумении парирует: «Но подметать лучше метлой. Будет чище!». На что командир резонно замечает: «Мне не надо чище! Мне надо, чтобы ты заебался!». Это физическое проявление одного из главных армейских законов: «Солдат без дела – потенциальный преступник».

Плац, это сакральное место для племени командиров. Место, где его верховные шаманы проводят главные обряды, управляя паствой и вознося плодотворные молитвы о ниспослании звёзд на погоны. Плац, плац… «клац, клац»: подковками сапог, затворами «макаров» и «калашей», крепкими зубами отцов-командиров.

Тут мы занимались шагистикой – важной наукой прохода мимо трибуны, подхода к начальству, поворотов и разворотов. Для отработки этих наиважнейших навыков на плацу нанесены линии и прямоугольники, напоминающие «классики», но прыгать тут не смей! Всё очень серьёзно: «Отмах противоположно, обезьяна тупая! Правая нога вперёд – левая рука в отмах! Левая нога вперёд – правая рука в отмах! Граблями не маши, а отмахивай!».

Навык в шагистике жизненно важен, и он предмет гордости. У нас был командир роты майор ВДВ. Рослый красавец с феноменальной выправкой. Мы подозревали, что из разжалованных. Уж очень боек. Его любимая присказка была как раз про шагистику: «Когда мои орлы строем идут – бабы лифчики жуют!». Он повторял это чуть не каждый день в наставительных речах, и мы внимали, пристыженно тупили глаза, понимая, что никогда не быть нам орлами и не познать сладость хруста пережёвываемых лифчиков.
Вообще, армейский юмор, это отдельная песня. Иногда трагически чёрная – например на занятиях по артподготовке нам рассказывали с торжествующим придыханием: У нас тут есть пушки (гаубицы?), которые прямо отсюда могут обстрелять финский город Иматру. В свете нападения СССР на Финляндию в 1939 году эта «шутка» была совсем не смешна.
          
А плац-то наш расцвёл: в трещинах клумбами цветы и мощная, жирная зелень, взошедшие на пролитом тысячами солдат поту. «Классики» ещё видны – в потрескавшихся линиях зашифрованы как в перфолентах: стук сапог и лай команд.

Как-то стоим в построении, пригревает, скучно, летит здоровенный чёрный, усатый жук: еловый усач. Хлоп и на меня сел. Я его беру, сажаю на указательный палец, и он ползёт к большому пальцу. Думаю, сейчас доползёт вверх и улетит, как обычно божьи коровки делают. И что же сделало это чудо!? Оно доползает до узкого участка кожи с жилкой, которая большой палец с ладонью соединяет и впивается своими жвалами, протыкая насквозь! А орать-то нельзя. Вспомнился спартанский мальчик с лисёнком под одеждой, о котором все узнали только тогда, когда он проел мальчику живот и тот помер прямо на построении.

Торжественный день присяги начался тоже на плацу. В памяти почти ничего от него не осталось: строй, автомат, знамя полка, папка с текстом присяги: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооружённых Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным Воином, стойко переносить все тягости и лишения воинской службы, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников…».

Запомнился этот день более всего трагикомическим случаем.

Один студент, кажется с восточного факультета, не захотел принимать присягу и спрятался. Это же ЧП! Это измена Родине! На удивление госпо… товарищи офицеры восприняли ситуацию спокойно, организовали поиски и таки нашли беглеца. Он прятался в полковом музейчике, посвящённом ратному подвигу советских бойцов во время нападения СССР на Финляндию. Беглеца скрутили, привели на плац и заставили пройти обряд присяги.

Стоять на плацу непоседливому студенту было трудно. Возникали непроизвольные реакции отделения излишней слюны, к примеру. На это остро реагировал, некоторое время командовавший нашим взводом, капитан. Он был невысокого роста, чернявый, округлый и смешливый. Кстати, я заметил по прошествии лет, что в армии очень много людей такого типа: смешливых, задорных, румяных, спорых на язык, легковесных в хорошем смысле этого слова. Наверное, другим просто трудно выжить в парадоксальном, вывернутом и, не побоюсь этого слова, идеологически извращённом армейском мире. Так вот: наблюдая наше построение, он возмущался: Вы сюда приехали службу нести или плевки из строя совершать!? Вот вы познакомились с девушкой, ей ****ься надо, а вы плевки совершаете!
               
С правой стороны плаца шла аллея, по которой мы нетерпеливо шагали в столовую. Сейчас от неё почти и следа не осталось, только общее направление среди зарослей.
Где же столовая? От неё осталось немного – зияющий остов.
         
Зашёл внутрь развалин и толчок в висок мгновенного узнавания зала. Только в наше время не было этой инсталляции в виде разрушенного фонтана. Уж после нас соорудили карельские скалы в обрамлении озёр.
         
Многие любят обсудить солдатское меню и тут самое время вспомнить чем нас кормили. Не скажу, что я был недоволен, нет. Супов не помню вообще, значит, вполне себе пристойные были. Зато помню знаменитую «шрапнель», которую и по сию пору очень уважаю. Тут я, как утверждают некоторые историки, на одной волне с Петром Великим. Речь о перловой каше. Простая, сытная еда и названием напоминает о слове «перл», что значит «жемчужина»! Собственно, это ячмень и каша из него известна со времён Средневековья. Перловая каша традиционна не только для славян, но и карелов, коми и других народов.

Вот только я не понимал и не понимаю, почему нам давали перловку со ржавыми, варёными хвостами скумбрии? И почему-то только жилистые хвосты были. Мясо серое, кожа в темных разводах и какой-то накипи. Не скажу, что это было вкусно. Хотя скумбрию (она же в писаниях Хэмингуэя – золотая макрель) особенно копчёную я и сейчас люблю как из пушки!

Сейчас, когда прошла отрыжка от армейских разносолов можно при случае небрежно заметить, принимая рюмочку коньяку: «А вы, батенька, едали-с золотую марель? Нет? Прискорбно. А нас ею в армии кормили-с».   

Ещё в нашем меню иногда присутствовало масло. Его давали в виде маленького 30-граммового «золотого медальона» раз в день… или в неделю. Забыл уж. Был праздник, когда раз в неделю давали яйцо и я делал «Солдатское пирожное». Берёшь кусок белого хлеба (у нас в полку была пекарня и хлеб был свежий, ароматный), мажешь на него масло, благоговейно чистишь яйцо, режешь на две половины и кладёшь на хлеб: ах, это блаженство! Хотя яйца частенько были в непонятной грязи, наслаждение получал неподдельное.

«Медальон из масла» более поздней модификации, фото с просторов Интернет
Наряды на кухне были вожделенными – ближе к жрачке, к вымазанным солидолом и по-армейски функциональным банкам тушёнки. Хотя, вот чистить картошку на 100 человек, это вам не развлечение для молодого парня. Особенно если ты из Ленинграда и с молоком матери впитал наследие блокады и трепетно относишься к пище. А ведь рассказывали про особую технику чистки картофеля в армии: четыре удара ножом и картофелина готова и ничего, что она квадратная и половина от неё уже лежит в мусорном ведре…

А чай у нас готовили с хитростью: на бак литров на 100 высыпали пару пачек, а необходимый цвет достигался добавлением жжёного сахара, а может и толикой соды. Да, пару слов о броме – нас уверяли, что его не добавляли. Ну вы же наверняка знаете, что в советской армии препараты с бромом использовались для снижения половой энергии личного состава, а то этот состав может так разогнаться, что ой-ой-ой. Впрочем, говорят также, что рассказы о броме, это просто легенды.

Про гигиену. «Гигиена ваша в зоопарке!» – шутка-правда армейской жизни. Никогда не забуду, как в столовой, пока мы нетерпеливо топтались на входе, дежурный солдат мыл пол тряпкой, а потом ею же старательно протирал столы для нас.

А господа офицеры питались в отдельном помещении. И это правильно.

Я прошёл по разбитым полам, проводя рукой по неброскому, советскому, столовскому, знакомому до слёз кафелю, заглянул в раздаточное окошко, откуда нам выдавали хлеб-соль. Вот тут стояли наши столы: длинные как скамейки столы, где садилось отделение в 10 бойцов. Со стороны центрального прохода ставилась кастрюля и рядом сидел раздающий. По команде он наполнял миски-тарелки-кружки…

Почти в каждый «приём пищи» в столовой я по заказу нашего сержанта-однокурсника исполнял сценку с послеобеденным солдафонским юмором барина: Отобедав, престарелый служака откидывается, вздыхает и зовёт денщика: Прошка! Неси кота! Крути яйца! Кот орёт, а барин, склонив голову с прищуром, улыбается. Машет пальцем и припевно замечает: «Ай, не люююбит…». После этого можно было раздавать пищу. Тогда я и не думал том, что выступаю своего рода ковёрным в иерархически и понятийно расписанном спектакле армейского быта. Мне это казалось забавным и правильным – ведь народу нравится.

За эту байку я получил (неофициально) повышение в звании. Наш сержант произвёл меня в ефрейторы и выдал красные тонкие лычки, которые я тут же нашил на погоны – люблю всякие ленточки и нашивки! Про поговорку «лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора» я, само собой, не знал и когда услышал её, весьма удивился. Почему? Говорят, что ефрейтора давали за неэтичное поведение к товарищам: стуканул, или что-то ещё сделал подлое, но угодное командирам. Не знаю, не в курсе… За мной гонялся капитан и требовал спороть лычки, а я тихарился между нар и отказывался. Так и не стал настоящим ефрейтором.

Через много лет я понял, как легко сломать мозг человеку и превратить его по его же желанию в нечто иное, которое может сделать то, о чём в обычной жизни и не помыслишь. Армейская реальность была притягательна простотой, «мужским товариществом», «грубой справедливостью», брутальной инаковостью и прочими необычными для интеллигентного, но «гопноватого» городского парня. Тут не надо думать – тебе отдают приказы. Тут не надо мучиться выбором – у тебя всегда есть дело в виде косьбы, шагистики, дежурства, построения, подметания леса и прочих удивительных, простых и пожирающих время задач. Тут можно хором, всей казармой, принимая в общий стройный хор голоса не умеющих петь, исполнять «Только шашка казаку во степи подмога…» и от мощного, поистине религиозного песнопения волнами бегут мурашки по спине и встаёт бобрик на затылке. Я много лет потом вспоминал это щемящее ощущение, ностальгируя и боясь, что мне придётся ещё раз пройти эту мозголомку…

Только вышли из столовой, как Оля тут же нашла здоровенный подберёзовик, а рядом ещё один и ещё. Мы пошли по до боли знакомому и совершенно чужому пути к казарме, осматривая заросли в поисках грибов. Где-то здесь я отнял у солдат несчастного ужа.

В один из обедов или ужинов в столовую прибежал приятель: «Пошли, там солдаты змею поймали и хотят убить!». Побежали. Да, сидят кружком и тыкают здоровую чёрную змеюку. У неё жёлтые пятна на голове – уж. Спрашиваю: «Зачем змею ранили?» Отвечает: «Ремень себе сделаю!» Ага, хрен тебе, ремень он сделает… Взял пораненного ужика и унёс в лес. Всё.
 
Пройдя мимо развалин трибуны, с которой на марширующие «квадраты» взирали командиры, вышли к казарме.
               
Руины… ступени на второй этаж… скрип обломков под ногами… на стене остатки советской краски… Как-то шёл я по этому пролёту после стрельб, изображая лихого вояку из голливудского фильма: рукава закатаны, автомат зажат в правой полусогнутой руке, походка небрежная, но пружинистая, как у тигра. А навстречь препод в чине старшего офицера: «Усов, прекращай из себя рэйнджера строить!» Пришлось по-уставному вешать автомат на плечо и следовать далее.

Вот наше расположение. Между этих колонн мы вставали на построение утром и вечером. Слева и справа стояли двуярусные койки. Внизу суровые тумбочки, содержимое которых тщательно контролировалось и по приказу было образцом уставного расположения дозволенных личных вещей. Тумбочка – лицо солдата!

По вечерам, сидя у тумбочек, мы брали зубную пасту и драили до зеркального сияния пряжки ремней. Потом отпарывали посеревший за день подворотничок и пришивали новый. За сгибом пилотки у каждого была иголка с намотанной белой ниткой. Потом драили сапоги.

Кстати, нам строгим голосом, не рассчитанным даже на удивление, было заявлено: никаких носков, носки запрещены! Только портянки! Мы согласились, упорно постигали и овладели искусством заворачивания этих кусков материи. Я до сих пор ловко наматываю их и могу проводить мастер-классы.

Вот Ленинская комната, где солдат мог принять организованный досуг: газеты, труды Ленина, телевизор, плакаты о нормах армейской жизни, портреты великих и приближённых к оным. Лично я тут телек не смотрел, но некоторые имели такое удовольствие. Дело в том, что близость к границе позволяла ловить финские каналы, которые советские глушилки полностью подавить не могли. Финский язык никто не знал, так что в целом телепередачи мало кого интересовали. А вот реклама! Это другое дело – ведь в ней снимались такие красотки с нехарактерным для советского общества раскованными движениями и одеждами. Солдаты-студенты цепенели и брюки их топорщились вопреки брому в чае. Ну как тут устоишь: плавно подкатывает роскошный Фольксваген и из него выходят три длинноволосые, большеглазые и не менее одарённые в других частях тела нимфы… Как вспоминает мой друг Сергей Чигир: пуговицы от ширинок летели во все стороны.

Иду дальше по хрустящим обломкам. Здесь умывальный отсек и комната сержантов, где можно было приобщиться к командирской вольнице (не только чай, например), но только слегка, не более того, что дозволялось сержантам.

А вот оружейка, где стояли в штабелях наши автоматы. На оружие я смотрел как на обычный, естественный элемент бытия. Да и другие тоже. Иначе как бы могла случиться вот такая история.

Зашёл в нашу роту (рота, это подразделение из трёх взводов солдат и помещение, где эта рота квартирует) офицер с автоматом, поставил его у стены рядом с оружейкой и ушёл. Автомат стоит. Мы ходим мимо, внимания не обращаем. Калаш с модерновым пламегасителем стоит день, другой… исчезает. Прибегает тот офицер начинает искать автомат: «Где он? Вот тут же стоял!». Чем закончилась эта не очень смешная ситуация я не знаю.

Сейчас все три роты на трёх этажах казармы видны из коридора – крыша и перекрытия рухнули. А где остались, там плиты в дырах, и я пробирался, дрожа, вдоль стеночки, осторожно, чтобы не провалиться.

Вот тут слева стояла моя койка. Я спал на верхней.

Несколько ночей на сон грядущий я развлекал товарищей чтением собственноручно написанного словарика «живого великорусского» материного языка. Осилил я только букву «х», но и этого хватило не на один вечер. От известного слова из трёх букв пошли десятки слов и выражений, каждое из которых имеет свой смысл и правила употребления.

У соседа по верхней койке Валеры Василевского случился День Рождения и он не нашёл ничего лучше, чем испить в честь праздника одеколона. Мы трепались после отбоя и парфюмерный «фонтан» от него кружил голову.

Выхожу на улицу. Здесь на крылечке собирались немногочисленные солдаты срочники, которых было гораздо меньше, чем офицеров. Как я уже говорил, полк был кадрированный и нужную численность свою набирал во время сборов. Помню мы жалели солдат, ведь им приходилось постоянно ходить в наряды, не успевая толком отдохнуть. А тут ещё и офицеры со своим садистским юмором. Как-то стоим беседуем, рядом несколько срочников у входа в казарму, подходит офицер и со словами «Люблю распрямлять кокарды на лбу!» с размаху бьёт солдата в голову, потом ещё раз…
Кстати, о нарядах, дежурствах и часовых.

Мы тоже ходили в охранение разных объектов. Перед этим руководство полка специально предупредило всех: «Оставьте привычку ходить как попало. На посты выходят студенты и они шуток не понимают, офицеров не боятся, могут и пальнуть, как по уставу положено». И верно, вскоре мы заступили в наряд по складу вооружений и тут же часовой – мне помнится это был Гена Трояновский – положил мордой в землю майора, который по привычке решил срезать путь и зашёл на запретную территорию. Майор пытался объяснить, что он свой, но Геннадий передёрнул затвор и монолог иссяк. 

Анекдот в тему:
Ночь, часовой, кто-то идёт.
«Стой, стрелять буду!».
«Стою!».
«Стреляю!».

На дежурство наряд часовых выходил в специальное помещение с нарами. Первая смена стоит на часах, вторая смена бодрствует в дежурке, третья смена спит. Каждые 2 часа смены меняются. Досуг тут не поражает разнообразием, хотя однажды старший наряда – офицер – принёс карасей и предложил пожарить. Я где-то раздобыл сметаны и воспроизвёл знаменитое блюдо на свой манер…

«Вы были, господа, когда-нибудь в Варшаве? Там этак делают… Берут карасей обыкновенных, ещё живых, животрепещущих, и в молоко… День в молоке они, сволочи, поплавают, и потом как их в сметане на скворчащей сковороде изжарят, так потом, братец ты мой, не надо твоих ананасов!» (Антон Павлович Чехов, «Невидимые миру слезы»).

У нас всё было просто и даже жарить пришлось в… кастрюле! Но от карасей за уши было не оттащить! А ночью по краю ведра с отходами сидели кружком огромные крысы и жрали…

Вооружали нас по-настоящему. Полный магазин патронов. По возвращении с поста наряд должен был разрядить оружие: снять магазин, передёрнуть затвор, нажать спусковой крючок. Чтобы при этом было меньше пострадавших, есть спецсооружение: подставка под автомат и перед ним пулеуловитель – если забыл снять магазин или в стволе остался патрон, то пуля далеко не улетит и ни в кого не угодит.
Ну и у нас не обошлось без «промаха». При проверке автомата Тимур Токов, как мне помнится, забыл снять магазин, положил автомат на подставку и только я открыл рот сказать: «Магазин!» как он пальнул. На крыльцо лениво вышел старший офицер наряда – казалось, что у него в одной руке куриная ножка, а в другой кружка пива – «Кто стрелял? Теперь патрон искать придётся, занимать у кого-то…».

Я стоял на часах у склада ГСМ (горюче смазочные материалы) и поначалу готовился честно исполнять свой долг, хотя нас и предупредили, что бывают нападения на часовых, мол – вот недавно в такой-то области на часового напали, убили, забрали автомат. Это чтобы мы не расслаблялись, видимо.

Моя задача была стоять на вышке и периодически совершать обход вверенного Родиной объекта по периметру между двух заграждений из колючей проволоки. В первый же обход я обнаружил, что с противоположной от въездных на склад ворот заграждения нет. Его просто нет! Сказать, что я удивился – ничего не сказать. Я понял, что меня тут держат за дурачка – я такой весь из себя правильный в ладной форме и блестящим автоматом охраняю закрома Родины, а тут даже забора нет!

Больше я в обход не ходил. Стоял на вышке, отвечал на звонки из дежурки и прохаживался вдоль ворот, собирая землянику.

Мой личный опыт и многочисленные рассказы военных приятелей констатируют, что армия и воровство неотделимы. Впрочем, термин «воровство» не очень применим, так как это скорее перераспределение собственности. Это считается само собой разумеющимся. «Уходя с аэродрома, не забудь чего для дома!». «У воды да не напиться?». «Если чужого стырил немножко, это не воровство, а делёжка». «Солдата за всё бьют, только не за воровство».

Про ГСМ всё ясно, но были и другие интересные ситуации.

Позвали как-то меня наши преподаватели помочь донести поклажу. Это оказалась пусковая установка, из которой стреляют с плеча. Я думаю так надо, кладу её на плечо, несу. Идём по расположению части и преподаватель тихо говорит: «Сними с плеча, а то сразу понятно что мы тащим!». Оказалось, я помог стырить единицу вооружения. Неудобно получилось, но я отплатил пройдохам. Когда дошли до дома, где наши офицеры квартировали, я внёс установку в дом и какое-то время топтался на веранде. Увидел рыболовную сеть. Так как это браконьерская снасть, достал из кармана нож и старательно порезал сетку, где смог.

Химсклады полка были изрядно растащены. В некоторых помещениях остались только брошенные сумки от химприборов и больше ничего.

Перед случившимися во время наших сборов учениями, меня с парой таких же несчастных припахали вытаскивать из подвала казармы ящики с химзащитой.

Там были общевойсковые защитные костюмы (ОЗК). Они резиновые и тяжеленные. Ящики весили больше 70 килограммов. Через час руки вытянулись и пальцы чертили параллельные линии в пыли на ступенях в подвал. Хорошо нас не заставили грузить их обратно после учений… хотя… Они уже были лёгкие, так как «партизаны» (призванные на сборы гражданские) разворовали ОЗК подчистую. В то время это был дефицитный и вожделенный товар для охотников и рыбаков. Их тырили по всей стране, даже, как говорят, существовал специальный военно-научный термин – «недостача средств химической защиты».

Вспоминаю: «Строевую песню надо петь так, чтобы жилы на заднице выступили, как у Кинг-Конга!»

Полевая наша практика начиналась с торжественного выхода на просёлок, где мы должны были затягивать песню. Запевалой назначили Мишу Калинина, который потом работал в Трудпроме (где я трудился театральным гардеробщиком), а потом в управлении Ленинградского Мюзик-холла.

Пели мы песни патриостроевые:

Ой туманы мои растуманы.
Ой родные леса и луга.
Выходили на бой партизаны.
Выходили на бой на врага.
На прощанье сказали герои:
Ожидайте приятных вестей! 
И на старой Смоленской дороге
Повстречали незваных гостей.
Повстречали, огнём угощали.
Навсегда схоронили в лесу.
За великие наши печали.
За горючую нашу слезу.

Почему я воодушевлённо пел это, я не знаю сейчас. Это было правильно и красиво. О большем тогда я и думать не смел.

Мы шли и орали песни по пыльной дороге, а те, кто сзади, задыхались в пыли и орали нам: «Ноги подымайте!».
          
Так мы ходили на стрельбище. Сейчас от него осталась только развалина командного пункта: весь протяжённый «простор», где стояли мишени, зарос напрочь. Я помню это место совершенно голым, слегка вогнутым, что позволяло нам следить за полётом трассирующей пули. Нам выдавали патроны простые и зажигательные вперемешку, чтобы была видна траектория полёта. Стреляли короткими очередями: в среднем по 4 патрона за раз: пара простых и пара зажигательных. Для этого надо нажимать на спусковой крючок примерно одну секунду. Я помню красивые, огненные трассы от пуль: они стремительно летели к мишени, ударялись о землю, взлетали и исчезали в лесу на той стороне стрельбища. Время было сухое и периодически мы прекращали стрелять, чтобы людям на той стороне можно было потушить лесной пожар, который мы спровоцировали своими трассерами.

Пару раз мы ходили на учения по наступлению на врага. Почему-то наступление должно было происходить в поле с травой по пояс и с газовой атакой. Да, из этого я вынес одну важную не только для боя привычку: когда ты падаешь и стреляешь, то после выстрела тут же надо откатиться на метр-полтора в сторону, чтобы тебя не укокошили. Этот принцип действует не только на поле боя, дорогой читатель! Он верен и для офисных боёв.

Нам раздали противогазы, в которых надо было наступать. При этом Устав требовал, чтобы пилотка оставалась на голове. Когда на голове резиновый колпак, то пилотку не ощущаешь, а при беге по траве и кочкам пилотка имеет тенденцию соскользать, чего почувствовать невозможно. В результате, пилотки теряются в неизвестный момент времени. Но ведь согласно уставу солдат не может быть солдатом без пилотки и поэтому потерявшие право называться солдатом должны часами ходить по заросшему травой полю и искать пилотку. Воссоединение с оной возвращает вас в лоно человеческого общества.

Нередко нас отправляли на хозяйственные работы. Перенести какие-то предметы с одного края поля на другой или распилить предметы на составные части. Во время одного из этих ответственных заданий я распилил себе руку пилой «Дружба-2». Неглубоко. Слегка.
            
В те времена энцефалитные клещи ещё не были обыденной опасностью как сейчас. Я таки умудрился поймать, и он засел в районе подмышки. Это взволновало только меня. Сержант в медчасти вытащил его пинцетом и чего-то уколол, назвав это гаммаглобулинолм. Обошлось.

Где была санчасть я уж и не помню. А вот что это за развалины? Да это же «чипок»! Слева от плаца остатки домика, где мы и солдаты могли отоварить свои «копейки». В меню чай, конфеты, печенье. Можно было посидеть, как в «кафэ».
            
Я пробрался по развалинам, рискуя наступить на ржавый гвоздь, внутрь. С тех пор как мы тут были, «чипок» изрядно перестроили!   

Мы были журналисты и нас учили спецпропаганде. Её суть в том, что мы должны разложить армию наиболее вероятного противника изнутри. Финляндия член капиталистического окружения и в случае чего, как нам чётко объяснили, с её территории на нас попрут армии НАТО и США. Тут из уст преподавателя прозвучало пораженческое: вначале мы отступим до Урала, а потом остановимся, соберёмся с силами и погоним врага в его логово.

Однако, вернёмся к нашим задачам. В армии США обязательно есть негры. Мы должны убедить их переходить на нашу сторону, предлагая им неоспоримые – по мнению наших преподавателей – свидетельства того, что с неграми обращаются как с людьми второго сорта, а у нас их ждёт сытная пища, горячий чай и наше радушие. И всё это на полном серьёзе!

В подрывной работе нам предлагалось использовать спецтехнику. К примеру, звуковещательную установку на вездеходе, которая может «кричать» на десяток километров. На практических занятиях офицер предложил мне рассказывать анекдоты через динамики этой чудо-оралки. И вот, я сижу внутри, пялюсь на пульт с кнопками и приборами и рассказываю анекдоты, которых знал великое множество и все смешные. А по определению смешной анекдот – это анекдот неприличный. Даже если без мата. Хотел бы я видеть лица жителей «Свободного».

Вот самый безобидный анекдот из той серии: Убегают Василий Иванович и Петька от белых. Добежали до сарая, а там собачьи шкуры. Надели на себя. Белые прибежали, никого нет. Притомились и сели перекусить. Сами едят, а кусочки собакам бросают. Василий Иванович заметил, что как Петьке бросают, так ничего, а когда ему, то заливаются смехом до судорог. Ушли белые и Василий Иванович спрашивает: вот как так, почему? А Петька ему отвечает: Так ты же шкуру задом наперёд надел!

На другом занятии по спецпропаганде я впервые увидел «советский ксерокс» – на базе грузовика «Урал» с кунгом размещалась полевая типография. В ней нам предложили что-то скопировать, я достал календарик с зевающим котенком и сделал копию. Второй раз столкнулся с ксероксом уже настоящим через несколько лет и сделал копию 5 рублевки. Это было в Москве и это отдельная история.

Помимо «распределения собственности» армия славна показухой. Я уже упоминал, что на время наших сборов пришлись внезапные учения с развёртыванием полка. Нам так и сказали заранее: такого-то числа в 6 утра прозвучит сигнал к неожиданной тревоге.

Чтобы подготовить нас, офицеры начали подъёмы по ночам. Нам это очень не нравилось. После очередного подъёма кто-то нажаловался. Наш комроты майор-десантник был сильно недоволен: Что за херня! Говорят, пришёл ночью пьяный, поднял четвёртый взвод… Я вас что, погнал себе огород копать!? Жену ****ь!? Начальнику в жопу не заглядывают! Вы что, хотите там мышь в ****е увидеть!?

Мы были невыспанные и норовили прикорнуть при каждом удобном случае. Именно в это время на лекции по особо важным характеристикам армии наиболее вероятного противника в зале местного «театра», где мы спали, положив голову на впереди стоящую спинку сиденья, прозвучало бессмертное: У вас лицо уже приняло форму стула! Развёртывание сопровождается приездом больших начальников. Ожидали министра обороны (1984-1987) Соколова. Для него напротив КПП выложили из бетонных плит вертолётную площадку, и я впервые мог наблюдать садящий МИ-8. Огромная грохочущая туша, а лопасти, оказывается, издают острый сухой свист, который слышно только вблизи. Говорят, что скорость вращения кончика лопасти достигает 400 метров в секунду – 1440 километров в час! Скорость звука меньше на 200 километров в час!

Так вот, к приезду маршала Соколова на газонах перед казармами выдёргивали траву, которая имела не тот колор, который соответствует уставу. Торчащие из травы люки покрасили красным и наставили белых точек. А нас, как особо одарённых и умных, послали в лес убирать мусор. Офицер поставил задачу предельно конкретно: идёте по краю дороги и смотрите в лес: все ветки, шишки и прочее, что видно из окна автомобиля, выбрасываете подальше.

Собирая ветки да шишки, я всем организмом ощутил поражающую мощь советского оружия на примере вездехода МТЛБВ.

Наклоняясь за очередной веткой, услышал приближающийся тревожный звук.

Об этой ситуации хорошо написали братья Стругацкие в книге «Обитаемый остров»: «Где-то в глубине чащи раздавался монотонный глухой рокот, и Максим вспомнил, что уже давно слышит этот рокот, но только сейчас обратил на него внимание. Это было не животное и не водопад – это был механизм, какая-то варварская машина. Она храпела, взрыкивала, скрежетала металлом и распространяла неприятные ржавые запахи. И она приближалась… Рокот двигателя и металлический скрежет надвигались оттуда. Почва под ногами начала вздрагивать. Оно приближалось.

Через минуту оно появилось – бессмысленно огромное, горячее, смрадное, всё из клёпанного металла, попирающее дорогу чудовищными гусеницами, облепленными грязью, – не мчалось, не катилось – пёрло, горбатое, неопрятное, дребезжа отставшими листами железа, начинённое сырым плутонием пополам с лантанидами, беспомощное, угрожающее, без людей, тупое и опасное…»
                Выхлопное отверстие этого чудовища было огромным и расположенным сбоку по мою сторону: из него в меня ударила тугая, вонючая, сизая волна – я задохнулся от смрада (и почти летальной дозы окислов азота) и чуть не упал от удара горячего воздуха.

«…перевалилось через перекрёсток и попёрло дальше, хрустя и визжа раздавливаемым бетоном, оставив за собой хвост раскалённой духоты, скрылось в лесу и всё рычало, ворочалось, взрёвывало, постепенно затихая в отдалении. Максим перевёл дух, отмахнулся от мошкары. Он был потрясён. Ничего столь нелепого и жалкого он не видел никогда в жизни».

Продолжая разговор о бесполезных деяниях: У кого склонности к математике? Бери лопату и извлекай корни!

Офицеры в предчувствии развёртывания, на которые должны приехать сотни «партизан», увлеклись обустройством полевого быта. Раскладывали полковые палатки на десятки человек, ставили «грибки» для часовых, изготавливали скамейки. Помню, помогал одному, который был не в ладах с физикой. Он привинтил к доске раскладные ножки таким образом, что образовавшаяся «чудо-скамейка» стала наглядным пособием по изучению свойств рычага, при помощи которого даже ребёнок может поднять слона. Сей изобретённый ещё древними греками эффект был эффектно продемонстрирован при испытании скамейки: офицер сел на неё и тут же рухнул, так как ножки ожидаемо разъехались, вырвав все винты.
 
Развёртывание полка сопровождалось множеством приключений.

В утро «неожиданной» тревоги наш капитан прискакал в свой бокс с вездеходами, а их… нет! Его опередил сосед, у которого не завелись машины, и он по-товарищески уехал на чужих.

В ходе марша колонна техники застревала на лесной дороге, когда очередной вездеход намертво глох. Чтобы не «просрать» задание, «мертвецов» сталкивали в лес и двигались дальше. После развёртывания, был сущий геморрой с поисками таких вот запрятанных машин.

«Картина маслом»: стоит в лесу на часах «партизан», подходит офицер: пойдём, поможешь. «Партизан» не хочет идти с ношей и ставит автомат к деревцу, уходит. Потом возвращается, а автомата нет. Поднимается дикий шухер: оцепление района, поиски, прочёсывания.

Помню ор генерала: Какой идиот (слово заменено) раздал им патроны!? Они пошли в магазин, напились, а на опушку лось вышел – они за автоматы, только шкура по кустам! Дебилы!

Этот ор я заворожённо слушал, стоя в карауле у полкового знамени на втором этаже штаба. Там звучало много необычного. К примеру, вот: А вам, товарищ старший лейтенант, я скажу: прежде, чем звонить в штаб дивизии и докладывать, что здесь в моём полку все мудаки (слово заменено) и рассчитывать, что на них там это произведет впечатление, можно было бы посмотреться в зеркало. Возможно, стало бы понятнее, кто именно эти мудаки и есть. Это было очень увлекательно…

Здание бывшего штаба оказалось найти нелегко – оно полностью скрылось за разросшимися кустами и деревьями, но я помнил, что вдоль казарм шла дорожка с газонами и вольно раскинувшимися берёзами, под сенью которых краснели огромные мухоморные крышки люков. Так что я просто углубился в заросли от угла плаца и, перешагивая через остатки бетонных оснований, вышел к ряду белых останков.
         
Это были те самые берёзы, а справа от них в кустах щерился беззубыми проёмами штаб. Он пострадал больше чем казармы и войти туда было боязно, но всё же удалось вдоль стеночки вползти на второй этаж и заглянуть в тот самый сквозной коридор, в основании которого я стоял навытяжку, заслоняя молодой и гулкой от осознания собственной значимости грудью, бархатное полковое знамя и какой-то приложенный к нему орден.
               
Штаб не только внешне, но и внутренне стал призраком и его содержание я смог ощутить только смутными образами в памяти. 
               
Заканчивается ностальгическая прогулка по останкам части и вспоминается заключительная часть нашего армейского путешествия в иной мир, которая ознаменовалась хлебопекарным ЧП. Лежу это я на нарах, дремлю в ожидании «дембеля» и вдруг кто-то орёт, вставай, пекарня горит! Я не верю и, желая продолжить отдых, отвечаю: да и *** с ней!   Оказалось, что это была правда. Пекарня наша сгорела. Но не сразу.

Забавно, что её потушили в первый день, она опять разгорелась на следующий, опять приехала пожарная машина и потушила, а на следующий день всё с начала, опять пришлось тушить…

Когда пришёл «дембель» мы долго сидели на нарах внизу и вверху и пели хором песни, взлетая дрожащими душами в самые небеса. Потом спустились на землю и пошли в Бородинское. Нас нагнал КамАЗ с «шаландой», мы проголосовали и понеслись вперёд к полузабытой гражданской городской жизни, опять распевая песни, которые свежий ветер вольницы подхватывал и, покрутив игриво, вдувал обратно в наши рты.
На площади у старого финского дома в Бородинском мы высыпались через борта тем самым счастливым горохом, а тут из кустов гаишник… Ну вот откуда он взялся!? Нашему доброхоту-водителю очень не повезло. Он огрёб по самые небалуйся за противозаконный провоз личного состава в кузове. Я очень переживал, честное слово!

На этом все мои воспоминания резко обрываются и начинается новая история и новые воспоминания.

P.S. В 1998 году наш кадрированный полк был ликвидирован.
 

Часть вторая – Невероятная история

До дня посещения Свободного, я даже не представлял какую историю скрывают местные поля, леса и озёра.

Как я уже упоминал ранее, Бородинское – это финская ж/д станция Сайрала (Sairala), открытая 1 ноября 1893 года. 20 января 1948 года решением Сайральского сельсовета была переименована в память погибшего в 1944 году гвардии майора Бородина.

Удивительно, но после двух волн войны (1939-1940 и 1941-1944) и 75 лет советского хозяйствования здесь сохранилось несколько построек тех времён и среди них прекрасный образчик скромной, гармоничной и функциональной финской архитектуры – деревянный вокзал. Вот таким он был при финнах. Можно сравнить – различие есть, но не кардинальное.
 
Сейчас в нём с главного входа какая-то контора, а с правой стороны живут люди. Внутри сохранились старые печи, а интерьер уже новый. Смотреть там особо не на что.

Сохранилось несколько жилых и нежилых зданий финских времён. Ворота и ангар напоминают о временах, когда тут было какое-то крупное животноводство.
         
Старое и по виду административное здание с одной стороны оборудовано магазином, а с другой стороны демонстрирует художественные инсталляции российского улично-бытового творчества.
       
Жилые дома финской постройки заметно отличаются от российской архитектуры.
       
Уж и не знаю, чем живут тут люди. Есть ж/д станция и ходят редкие поезда. Через переезд снуют лесовозы…

В финские времена эта станция была весьма популярна, в том числе, в связи с расположенным неподалёку санаторием, имевшем международную известность. Отсюда ходил специальный автобус, связывающий железнодорожную станцию с центральной деревней волости Кирву. 
       
Кирву (в переводе «топорик») – это место, где сейчас расположены останки Свободного. Первое упоминание о карело-финской деревне Кирву (Кирвун Тиетявяля) в 25 домов появилось в земельных книгах в 1557 году. В 20-м веке это был центр крупного муниципалитета.
 
В те далёкие времена Кирву выглядело весьма освоенным, обустроенным местом, где земля использовалась гораздо более эффективно чем сейчас. Здесь были крепкие сельские хозяйства и местные жители производили впечатление весьма продвинутых и в сельском хозяйстве и в культуре. На месте ныне заросшего российского военного стрельбища видны поля. Как и на месте развалин воинской части. 
 
В конце 1920 года в муниципалитете жило 10 324 человека. В 1930 году – 9 929 человек. Работало четыре войлочных фабрики и самой старой из них была Kirvun Huopatehdas Oy, основанная Максом Алфтаном в деревне Тиетявяля в 1897 году. В 1929 году на фабрике работало двести человек и производилось 140 000 пар одеял в год. В начале 30-х годов появились конкурирующие фабрики по производству войлока: Mikko Verta в Тиетявяля, Jaakko Puumala в Инкиля, Juho и Toivo Virolainen в Вироле и Матти Хямяляйнен в Мертьярви.
 
В 1937 году в котельной лесопилки Микко Ланкинена вспыхнул пожар и с холма, где она была расположена, огонь разбежался во все стороны. Сгорел зернозавод, войлочная фабрика Verra, два магазина и жилые дома. Жители засучили рукава и через 2-3 месяца заработала новая лесопилка и мельница.

В 1941-1944 годах в Свободном был лагерь для советских военнопленных.
 
Будучи на сборах, мы ничего не слышали об истории этих мест. Конечно, я уже знал кое-что о том, как огромный СССР напал в 1939 году на крохотную Финляндию. Я понимал, что это было недостойное и позорное нападение, в том числе и потому, что финны преподали Красной армии жестокий урок. Они героически защищали свою землю.
 
Горе-патриоты козыряют тем, что власти СССР хотели отодвинуть границу, чтобы обезопасить Ленинград. Они де предлагали финнам разные условия обмена и даже чуть ли не покупки территорий, а упрямые соседи упёрлись и поэтому вместо дипломатов заговорили пушки. Есть вопросы этим горе-патриотам. Помогло защитить Ленинград нападение на Финляндию? Зачем отнимали территорию в Карелии и Лапландии? Почему после разгрома фашистов и окончания войны СССР оставил себе 40 000 квадратных километров финской территории? Ведь Ленинграду уже ничего не угрожало.   

Мой дед воевал где-то тут. Малышом я представлял войну геройским, романтическим приключением и просил: расскажи, расскажи, трогая пальчиком шрам от осколка на его голове. А дед отмалчивался или отговаривался. Как-то вскользь он однажды сказал, что наших бойцов с плохим вооружением бросали на автоматы… От него я помню байку про то, как на фронт прибыли спаренные пулемёты Максим. Патроны для них подвозили телегами, столько они «жрали» при работе. Когда они стреляли, с той стороны падали срезанные пулями деревья. Один пленный финн просил деда: «Рус, покажи машину, которая деревья валит».

Тысячи людей убиты из-за придури политиканов, и мы до сих пор не знаем всей правды об этой преступной войне.

Война, это кровь, пот и дерьмо, которое мы не познали… и хорошо!

Я помнил, что где-то рядом с военным городком были артсклады и ангары для техники. Нашёл что-то похожее на спутниковых снимках и прикинул маршрут от бывшего КПП. И точно, выехав на дорогу и проехав совсем немного, увидел уходящую в лес дорогу из покорёженных временем бетонных плит, которая вела к искомым развалинам, заросшим молодым сосновым лесом с обильными россыпями маслят. Грибы мы не брали, так как они накапливают в себе всю дрянь, которую человек высыпает и выливает на почву, а таковой дряни за десятки лет существования этой воинской части было вылито немало: горючее, краски и другая химия. А маслята, запомните(!) чемпионы по накапливанию дряни, включая радиоактивные элементы.
   
Невероятное количество строительных конструкций, кирпича было брошено погибать в то время как у населения не было денег, чтобы построить себе жильё. Несть числа чудесам в этом государстве, где «кажимость» подменяет закон, целесообразность и саму жизнь.

Где-то здесь я ходил с автоматом на посту у ГСМ и, удручённый профанацией с ограждением, заедал досаду ароматнейшей земляникой. Она и сейчас порадовала нас яркостью ягод и волшебством вкуса.
         
Вот «подмостки» – сюда преисполненный повелеванием сотнями лошадиных сил человек загонял послушные машины и они, полные необоримой никаким зверем мощью, послушно замирали, отдаваясь ремонтным обрядам. А вот… не караулка ли наша, где жарили в кастрюле карасей и боялись огромных крыс, приходивших подобрать остатки трапезы?

Выезжая обратно к городку, увидели стенд и памятник. 
          
Оказывается, раньше тут было финское кладбище. В траве лежат могильные плиты. Немного. Как рассказывают местные жители, плиты и памятники использовались для строительства ограды вокруг артскладов и ангаров для техники. На аншлаге висит объявление о том, что разыскивается отколотая голова памятника, которая хранится у кого-то из местных жителей.
   
В коре сосны советская солдатская алюминиевая ложка с пробоинами от пуль – забавлялись вояки, стреляя как в тире.

Из интернета я заранее узнал, что в Свободном-Кирву сохранился фундамент финской кирхи. Мы поехали в центр посёлка.

Обычно финские церкви ставили на возвышенностях и обсаживались елями и соснами. Сейчас по этим могучим деревьям можно найти места, где раньше стояли церкви. Такое место мы издалека увидели и тут.
             
Большая поляна на самом высоком месте посёлка, окружённая огромными елями. От кирхи остался только каменный фундамент и из него растёт раскидистая берёза.
Самостоятельный приход тут появился в 1858 году. Третья по счёту деревянная кирха Кирву была построена в 1816 году по проекту архитектора Матти Салонен и в ней в 1893 году появился 16-регистровый орган.

Войны не затронули храма, но внутреннее убранство растащили и уничтожили в советский период 1940-41 годов, потому что негде было хранить зерно и его держали в церкви. Сгорела кирха в 1978 году.
               
Рядом с фундаментом Памятник героям – финским воинам, погибшим во время гражданской войны. В Финляндии тоже были свои безбашенные коммунисты, которые спровоцировали гражданскую войну. К счастью, тут они получили достойный отпор и теперь мы смотрим на Финляндию с завистью. Памятник открыли 19.06.1921 и тут было примерно 300 могил. Теперь нет ничего. Голову памятника ищут до сих пор. Она где-то в посёлке.

«Железная кисть павлина, сидя на святой земле, на краю святого поля. Что это?» – старая финская загадка. Ответ – Kirkonkukko. Это церковный петух. На протяжении веков петух и крест размещались на крышах церквей. В средние века петух был известен в скандинавских странах как панхристианский символ. Поющий три раза петух был предупреждением для апостола Петра и мистическим знаком для верующих. На церковном шпиле он всегда обращенный к ветру – подобен проповеднику и слуге Христа, который встаёт лицом к напасти, чтобы сражаться со злом. Петух, это символ мудрости, заклинатель злых духов, повелитель воздуха и предсказатель погоды.

Церковного петуха нашли студенты, посетивших Яяске, Кирву и Раутъярви для сбора исторических экспонатов. Сейчас петух находится в коллекции Финского Национального Музея.

В Финляндии работает Фонд Кирву, который сохраняет память об этом месте и о его жителях. С годами становится всё меньше беженцев той войны. Их место занимают сыновья и внуки, хранящие память о своей малой Родине. Фонд собрал богатый фотоархив, посвящённый Кирву. 

Складывается впечатление, что это становится всё более трудным делом год от года. Финская история этих краёв и правда о войне становится «антипатриотичной» в России.

От кирхи мы поехали искать место на озере, где 35 лет назад стирали на берегу солдатскую форму после пробежек и катания по земле – помню это был пологий берег. Да, это было красивое и просторное (длиной почти 5 километров) озеро Kirvunj;rvi, которое мы знали как... Как? Ну конечно, Свободное!

С трудом нашли съезд с дороги и, подпрыгивая на бездорожье, выехали на берег, к безлюдной стоянке рыбаков: дымит костерок, палатка, бутылки. Тут же появилась лодка с седоками, и мы деликатно ретировались, невольно проникаясь словом и духом простой российской речи, не отягощённой салонными нормами, но насыщенной забористыми оборотами, которые пьяные в хлам рыбаки старались выговаривать в соответствии с классическими правилами русского матерного. Не всё у них получалось, но они очень старались, периодически пытаясь «клюнуть» носом колено.

Теперь самое время обратиться к наследию второго озера Свободного-Кирву: Анохинского или Хераярви (Heraj;rvi). Туда мы и направились.

На берегу этого озера был прославленный курорт – санаторий Kirvun Luonnonparantola (1911-1939). «Pylly vettee ja hein;tukko ettee», что значит «Задница мокнет, а трава растет» – говорили о методах лечения пациенты, восхищаясь оздоровляющем эффекте холодной воды. Вот уж чего, а её тут было в избытке.

Санаторий начал свою историю в 1908 году, когда приходской доктор Артур Моландер (Artur Molander) сообщил, что в деревне Сааренмаа (Saarenmaa) проживает Маалин Бергстрём (Maalin Bergstr;m), которая занимается целительством холодной водой по методу доктора Луиса Кухне. Она, якобы, сама лечилась холодной водой и стала лечить других, применяя не только водные процедуры, но и вегетарианскую диету. Лечила лихорадку, дифтерию, катар, ревматизм, нервные заболевания, аппендицит, заражение крови, эпилепсию…

Её методу решили использовать в новой водолечебнице на берегу озера Хераярви (Heraj;rvi). Создали акционерное общество, выпустили акции. Местное население с большим энтузиазмом помогало сооружению здания санатория: обустроили рядом с санаторием парк и проложили дороги. Санаторий открылся в 1911 году.

Главным врачом стал Эдвард Вильгельм Любек (Edvard Wilhelm Lybeck, 1864-1919) – шведский врач, хирург и один из родоначальников альтернативной медицины в Финляндии и России. Его пациентами были, к примеру, Самуил Маршак, олимпиец Пааво Нурми, художник Галлен-Каллела.

Среди знакомых доктора Любека были композитор Ян Сибелиус, Николай Бердяев, Павел Флоренский.

Эдвард Вильгельм Любек любил поколдовать: прославился как мистик и духовидец.

Николай Бердяев писал: «В те годы встречалось много интересных людей. Как бездарна нынешняя «великая историческая эпоха» в сравнении с талантливостью Фото из архив фотографий волости Кирву  той эпохи. Очень запомнился мне один очень яркий человеческий образ. Однажды вошел к нам в столовую во время завтрака таинственный человек. Все почувствовали странность его появления. Это был nordischer Mensch, напоминающий викинга: огромного роста, очень красивый, но уже среднего возраста, с падающими на плечи кудрями, одетый в плащ. На улице он ходил без шляпы. Когда мы ходили с ним по Москве, то он обращал на себя всеобщее внимание. Он прожил с нами дней десять. Это было очень интенсивное общение. Он был очаровательный человек и, несмотря на свою несколько театральную внешность, вызывал доверие. В нем было много доброты и внимания к людям. Он оказался шведским врачом Любеком. Он специально был направлен ко мне и проникся ко мне большой симпатией. Более всего поражал Любек своей проницательностью, близкой к ясновидению. Он многое угадывал относительно людей, которых видел первый раз и о которых ничего не слыхал. Относительно Вячеслава Иванова он проявил настоящее ясновидение. Он был мистик и мистически одарен. Сила его была не в философской или богословской мысли. П. Флоренский, которому я помогал разговаривать с ним по-немецки, причислил его к мистикам и теософам типа Сведенборга, которого он признавал сравнительно невинным. Любек встречал с нами Новый год, это был канун 1914 года. И вот что более всего нас поразило. Было большое общество, и все пытались делать предсказания на следующий год. О войне никто не думал. Любек сделал следующее предсказание. В наступающем году начнется страшная мировая война, Россия потерпит, поражение и будет обрезана в своей территории, после этого будет революция. Обо мне лично сказал, что во время революции я стану профессором Московского университета, что тоже оказалось верно. Прозрения Любека поразительны, потому что в это время политическое положение Европы не давало оснований ждать войны. О Любеке у меня осталось очень хорошее воспоминание. У Лидии было особенно близкое общение с Любеком. Женя со своей склонностью к ясновидению по-особому его воспринимала. Я знал, что у него есть санатория для нервных больных в Финляндии. Меня очень огорчило, когда я уже за границей получил известие, что Любек кончил жизнь самоубийством. Я это тяжело пережил. Почему такая судьба? Правда, из общения с Любеком я мог заключить, что в нем есть неразрешимое противоречие, есть трагический надлом. И все же необъяснима судьба людей».
 
Сестра Самуила Маршака Юдифь Яковлевна вспоминает: «Любек предложил брату работу в его санатории. Среди больных много русских, и доктору нужен был переводчик. Самуил Яковлевич охотно согласился пожить некоторое время в Кирву, тем более что для литературной работы у него могло оставаться там достаточно времени. Никогда не забуду я этих дней в Кирву, которые мы провели с нашей маленькой племянницей...

Видя, как мы не можем на нее нарадоваться, Любек как-то сказал:
- Вы ее слишком любите. Не нужно так любить.
- Но почему же? - удивленно спросила я.
Любек ничего не ответил и посмотрел на Натанель грустным и долгим взглядом. Эти слова Любека запомнились мне и моим сестрам на всю жизнь...».

У отдыхающих была очень популярна водная горка, с которой съезжали в холодную воду на специальных «санях»

Санаторий на 300 мест предназначался для лечения ревматизма, различных нервных, лихорадочных и почечных заболеваний, расстройства желудка. Лечение было основано на опыте немецкого доктора Луи Куна, дополненном солнечными ваннами, паровыми процедурами, обертывания глиной и пр.

Надо признать, что Луи Кун был эксцентричным персонажем под стать чрезвычайно распространённым сейчас «знатокам» – натуропатам с ведическим уклоном. Он был вегетарианец и запрещал пациентам соль и сахар. Истово верил, что все болезни от того, что человеческое тело перегружено с токсинами, поэтому был сторонником долгого вываривания пищи и боролся с запорами. Пациентов он сажал в ванны с холодной водой (10 – 14 градусов), дополняя процедуру растиранием грубой тканью нижней части живота, бедер и гениталий. Он считал, что всё это возбуждает нервные центры и связи и способствует выведению токсинов.
         
Продукты для вегетарианского стола в санатории растили в своих теплицах и на своих полях. Покупали овощи, фрукты, грибы, ягоды у местного населения. Кофе, алкоголь и табак были запрещены. Но в отдалении хитрые финны открыли несколько кафешек, куда пациенты сбегали тайком, чтобы посидеть с чашечкой ароматного напитка. Полагаю, что там можно было вкусить и замечательного финского пивка, а то и винца.

Санаторий состоял из нескольких зданий: офис, приемная, дом директора, ресторан, апартаменты для пациентов, сауна, комнаты для массажа и SPA.
В каменных зданиях размещалась электростанция, прачечная, пекарня, ремонтная и столярная мастерская.

Санаторий в Кирву просуществовал до 1939 года. С приходом военных, в нём разместилась медсанчасть. Местные жители рассказывали, что в ней служили такие врачи, что за консультациями к ним приезжали не только из Выборга, но и из Ленинграда.

Особняк стоял бы до сих пор, но военные, уходя, уничтожали свою собственность: на дом вылили несколько бочек солярки и выжигали неделю. Также были сожжены баня с бассейном.

От комплекса зданий санатория сохранился только каменный отопительный центр, а на месте других зданий торчат в буйном лесу остатки фундаментов.
Объездив все знакомые места, я понял, что так и не определил, а где же был расположен санаторий?

Спустился к озеру и попытался пройти вдоль озера от спуска из района артскладов, но это оказалось проблематично из-за подтопленного берега. Нашёл прекрасные лисички, подберёзовики и вернулся. 

Я не мог сдаться и не найти останки, как сейчас говорят, «центра притяжения» Кирву – санатория. Вернулся в машину и проехал ещё немного вдоль озера к значку на карте в Mapsme, обозначенному как «развалины».
      
В густых зарослях за этими развалинами я нашёл множество останков зданий: фундаменты, ступени, бетонированные «ямы» и прочее. По всей видимости, это и есть останки санатория.
               
Я спустился к озеру примерно в том месте, где была водная горка. Это до сих пор облюбованный отдыхающими берег. Только он совсем по-другому выглядит. Напротив небольшого островка, который сохранился и поныне, раньше была стоянка прогулочных лодок. Сейчас этот берег болотистый и сплошь зарос кустарником, ольхой, осиной, да ивой.
    
Странное впечатление: вроде бы и понятно, что за прошедший непростой век вид и суть этого места не мог не измениться кардинально. И всё равно скребёт внутри ощущение: что-то пошло не так, неправильно, не в ту сторону. Ведь человек не покинул это место, как в пожранных джунглями городах Индии или Бангладеш. Просто поменялись человеки – пришло другое «племя». Свободное-Кирву могло быть сейчас богатым и популярным международным курортом, а не загибающимся посёлком с населением около 100 человек.

Возвращаясь от развалин санатория, я остановился в центре посёлка. Справа от меня были жилые дома, а слева два многоквартирных дома с выбитыми стёклами. Они неплохо сохранились, так же, как и жилые. Переводя взгляд туда и обратно, я подумал, что брошенные дома сохраняют оптимизм. Они держатся из последних сил, надеясь, что люди вернутся. Что у людей появится повод вернуться и вернувшиеся раздуют гаснущий очаг Свободного-Кирву, а закостеневшие двери и окна заскрипят, открываясь новой жизни…      

Место ведь и вправду прекрасное, богатое на плоды природные и человеческие. К примеру, тут родился и вырос Юхо Ниукканен: член парламента 1917—1932 и 1936—1954 годы от Аграрной партии (Maalaisliitto), в 1937—1940 годы — министр обороны. Известный был человек и предмет добрых и сатирических шуток, так как его фамилия происходит от прилагательного niukka (голый, скудный).

Wish you we here, друзья мои!

PS минутка оптимизма:

Стоим мы как-то в строю, а перед нами офицер с автоматом показывает примеры обращения с оным:
- Ложим аутомат на леву руку.
- Товарищ лейтенант, в русском языке нет слова «ложить»! Есть слово «положить».
- Отставить! В Уставе нет слова «покласть»! В Уставе есть слово «положить»! Поэтому я повторяю: ложим аутомат на леву руку…