Дорога детства

          Зима началась неохотно, слякотно. Весь декабрь снег, смешиваясь с дождём, не давал поверить, что дело идёт к Новому году, настроение было таким же, как эта унылая, нестойкая погода. Кирилл мечтал поехать на электричке до станции «Сто семьдесят шестой километр»,  встать на лыжи и пробежать пять километров вглубь леса по занесённой снегом дороге до поворота на просёлок, ведущий к деревне Скрытеж, где каждое школьное лето проводил в домике у своей любимой, незабвенной бабуси. Но мечты никак не осуществлялись – зима лениво плевала мокрыми осадками, бродила где-то вокруг да около, не ложилась в пуховую, чистую постель. «Не будет праздника! – досадовал Кирилл, – какой же Новый год без снега? Что делать в выходные дни – валяться на диване, уставившись в телевизор? Всё, пропали мои планы, не сбылись надежды!» Но двадцать третьего в ночь ударил десятиградусный мороз, на следующий день голая земля, её перепаханная грязь затвердела, вечернее  небо почернело, и посыпал мелкий, колючий снег. Ночью слышалось гудение ветра, по оконным стёклам била плеть метели, а утром ветер стих, и взглядам предстала белая, рыхлая перина, засверкавшая на рассветном солнце радужными блёстками. «Господи! Какое красивое Рождество! Как вовремя, точно, щедро!,,» – ликовала душа Кирилла, светились радостью лица прохожих.
          В маленьком их храме было много людей, тесно, душно, но так радостно, так приветливо улыбались прихожане, потому что явление снега словно обещало новую радость, свершение надежд. Кирилл, наполнившись этой радостной надеждой, позвонил Светлане, хотел поздравить с Великим праздником, но она не пожелала разговаривать, услышала его голос и бросила трубку. «Ничего не вернуть, нечего и пытаться, я ей не нужен», – снова осознал он и дал себе зарок больше не касаться жизни этой женщины, а чтобы забыть, вернуться хоть на краткое время на дорогу своего детства. Он был на шесть лет моложе Светы, ещё учился в университете, она вначале их знакомства была влюблённой, горячей и ревнивой, но потом как-то вдруг изменилась: начала с мелких придирок, хмурилась, надувала губки, наконец, прямо сказала, что он не способен создать крепкую семью, обеспечить её… Выяснилось (мир не без «дробных»  людей), что у неё появился знакомый бизнесмен, владелец завода (заводика) по изготовлению химических средств. Кирилл всё понял, но никак не мог смириться с тем, что были преданы их взаимные чувства, молодая страсть, общие мечты и планы. Его оскорбило и чувство собственной вины: искренняя близость оказалась чем-то вроде пошлого развлечения. Не того он искал, неискушённым сердцем мечтал о любви навеки. «Продала, продалась, предала…» – понял он, и никак не изгонялись эти слова из его сознания.
          Перестуки колёс на стыках, столбы, равномерно мелькающие за окном электрички, кровь, бьющая в виски, а теперь его равномерные шаги на лыжах – всё билось в мозгу в ритме этих слов: «про-да-ла, про-да-лась, пре-да-ла…» Он мчал по чужой лыжне вдоль дороги не потому, что спешил, а потому, что в своих усилиях стремился растратить энергию незабытой обиды, приблизиться к дорогому душе воспоминанию и перечеркнуть им навязчивые переживания. Надо было свернуть направо, в глубь леса. Всё-таки предыдущий лыжник прошёл и здесь, лыжня помогала легко продвигаться. Кирилл приостановился, загляделся на рыжий от неопавшей листвы, хранящей в своей шевелюре седину снега, раскидистый, толстоствольный дуб. «Здравствуй, Дедушка! Давно не виделись. Ты молодец! Держись. Многая тебе лета!» – как в далёком детстве пропело в душе, и он помчал дальше. Дуб встретился по левой стороне просёлка, а теперь справа должна расти Лира – сосна, у которой от основания в рост Кирилла ответвлялись два одинаковых ствола, потому и называл он дерево Лирой. Да, вот она! Стволы золотятся на фоне снега. «Привет, Лира! Я был маленьким, и ты была не такой большой, словно  предназначалась для ребёнка, великанского, конечно. А теперь и он, видно, стал взрослым. Я тогда стишок свой распевал: «Лира, музыку играй, и шагать мне помогай!» Теперь эти незатейливые слова задали ритм его движению, и настроение изменилось к лучшему.
          Издали деревня, заползающая на холм, показалась крохотной и бедной. Да так оно и было: в этой глуши уже мало кто жил – доживали старики, а многие уехали к детям, кто навсегда, кто на зиму. Пара труб слабенько дымила, но запах дыма донёсся до Кирилла, и он затрепетал. Захотелось в хату, в детство, но их хата уже второй год стояла пустая, закрытая, с забитыми окнами. Он снял лыжи и пошёл к разваленному крылечку, по колено проваливаясь в рыхлый снег. Замок висел на месте, но когда он тронул его, увидел, что клямка (так называла бабуся железку с петелькой для замка) выдернута, а ржавые гвоздики просто вставлены в свои гнёзда на двери. «Э-э, кто-то тут полазил! Что им надо? Зачем пустая хата? А следов нет, ночным снегом занесло».  Он всё-таки открыл замок ключом и вошёл. Сразу понял, человек был, одно окно откупорил, печь топил, на столе хлебные крошки и мышиный помёт. Кирилл поёжился, противно стало от чужого проникновения в его дом. Видно, не краткое гостевание было, как у себя дома жилось, и замок хитро снят, на другой раз подготовлен. Кровать смята, лоскутное одеяло комом, на подушке чёрная волосина. Надо было перекусить, думал из термоса спокойно чайку попить, но теперь стало неуютно и тревожно. Стряхнул с крыльца клеёнку, о снег её потёр, вернулся в хату, перекрестился на бабусину иконку Христа Спасителя и стал торопливо есть свои бутерброды, пить обжигающий чай. Решил сходить к соседям Мильчиным на горку, ближе никого не было, чтобы узнать, что да как. Сунул термос в карман куртки, снова пристроил замок на место, надел лыжи и пробежал через дворик и сад, не снимая лыж, полез вверх по склону. Дом наверху оказался запертым. Горько стало: не могли оба супруга уехать, значит, кто-то из них либо в больнице, либо… Тяжело вздохнул парень, и решил ехать домой. День клонился к вечеру, а ночевать ему тут не хотелось. Он на лыжах быстренько съехал с горки, подошёл к крыльцу, и вдруг что-то колючее ударило его по глазам. Он вскрикнул, глаза запылали, как обожжённые. Невольно руки потёрли лицо, но боль усилилась, слёзы полились. Кирилл стал хватать снег, прикладывать к глазам, чуть терпимее стало. Он попытался открыть глаза, и тут его резко толкнули сильные руки, он, потеряв одну лыжную палку, всё-таки удержался на ногах, съехал с небольшого холмика, на котором ютилась их хатка, внизу упал, а когда поднялся, понял, что видит едва-едва – сплошной туман завешивал зрение. Удалось углядеть мужской силуэт на крыльце, и Кириллу показалось, что это знакомый мужик. Вторая лыжная палка чуть не попала в голову, летела, как вражеское копьё. Он поднял её и, пытаясь нащупать собственный след, направился к просёлку. Часто останавливаясь, Кирилл топил в руках снег, помогая своим дыханием, осторожно промывал глаза, осматривался, как мог и двигался дальше, помня, что до обратной электрички времени мало, но можно успеть. Сумерки быстро наползали, начал падать медленный, всё более густой снег, Кирилл боялся сбиться с дороги. «А-а, вот ты, Лира! Спасибо! Ты мне показала путь», и до Дедушки дуба он благополучно дошёл, а тут и большая дорога – прямо к электричке. Глаза жгло, слёзы лились ручьями, но левый глаз промывался и видел неплохо. А правый всё так же был завешан туманом. «Господи! Сохрани моё зрение!» – шептал он, говорил, даже вскричал в наступающей темени.
          Вот и станция. Тут же послышалось приближение поезда. Кирилл вошёл в пустой вагон, сел, и стал думать, что делать. «Надо срочно ехать в травмпункт, не заходя домой. Позвонить в районное отделение полиции, заявить о нападении». Но на вокзале додумался позвонить и вызвать «скорую помощь», объяснил, в чём дело. «Скорая» доставила его в районную больницу, где, на счастье, дежурил заведующий глазным отделением.
          — Тебе, парень какой-то гад сыпанул в глаза смесь соли, перца и табака. Такую дрянь бывшие зэки в карманах носят. Это смывается, зрение не пропадает, хотя слизистая сильно раздражена,  а вот правый глаз ты сам травмировал – потёр, видно, поцарапал роговицу. Это дело серьёзное, надо тщательно лечить. Я выпишу заживляющий гель и антибиотик. Сейчас обработаем нашими препаратами, а потом сам лечи, через неделю проверься а поликлинике. Ты где живёшь?
          Он позвонил куда-то, назвал адрес Кирилла.
          — Одна наша «скорая» едет в твой район, подбросят тебя. Выздоравливай.
          Дома ему стало легче: подействовали препараты. Он вспомнил, чей силуэт видел на крыльце, и огорчился: это был дважды судимый племянник старика Федоткина, бывшего фронтовика, многолетнего, доброго соседа бабуси. Да, точно! Это Пашка, с которым они встречались летом, дружили, вместе купались в речке Скрытне, загорали, валяясь на песке, удили рыбную мелочь… Пашка был заводной, бесшабашный, ловкий. Всё лето напролёт с утра до вечера не расставались. И не ссорились. Хотя… однажды Кирилл обиделся на друга, тот похвастался, что у него отец  дальнобойщик, в разных странах побывал, денег много зарабатывает, научил Павла приёмчикам борьбы. «А ты маменькин и бабусин сыночек», – с видимым пренебрежением проронил. Увидел, как вспыхнул Кирилл, как блеснули влагой глаза, и по плечу похлопал: «Ладно-ладно, не дуйся. Вырастем всем докажем, какие мы». Вот и доказал, связался с ворьём. А дедушка Федоткин, у которого сгорела хата, тогда уехал к дочке. Случился пожар, когда молодой родственничек, старшего сына потомок, после первой отсидки гостил у него. Дед не жаловался, парень поспешно уехал, а кто поджёг, не докажешь, и похоронные деньги то ли сгорели, то ли… Кто их знает.
           Кирилл лежал и думал о злодее, захватившем его хату, и чувство мстительной злости постепенно остывало в нём. Не ударил, не убил бывший дружок. Видно, вышел из тюрьмы, а жить негде, вот и заселился без спроса. И то, что из полдюжины опустевших жилищ выбрал их хатку, может быть, говорило о том, что и он помнил детство, самый светлый кусочек его чёрной судьбы. «Может, устыдился, что такую дорожку себе выбрал, узнал, что я университет заканчиваю, не хотел мне в глаза посмотреть. Не думал, что сильно пострадаю… Жалко его. Такой был мальчишка классный!» И всплыли в памяти слова проповеди отца Геннадия из их храма, сказанные давно, но поразившие Совсем юного Кирилла, когда тот носил в себе горькую обиду на отца, бросившего их с мамой: «Помни, что Христос умер за грешных, а не за праведных», – процитировал священник слова Преподобного Исаака Сирина, как потом узнал Кирилл. Вспомнил мудрые слова Кирилл и отпусти все свои обиды: «Будь счастлива, Светка, забудь меня. И ты живи себе, Пашка, выживай, молись на бабусину иконку, она заветная. Да и хатка теперь не пустая – будет дымить её труба, наполняться теплом горница».
          Кирилл встретил Новый год без тревоги за зрение, ещё не совсем поправился, но каждый день приносил уверенность в хорошем исходе. Он больше не думал о Светлане, и хату вспоминал не часто, сразу глаза начинало колоть. В его мыслях и снах мама вела его в деревню по просёлку, бабуся встречала у крылечка, гладила по голове и нежно называла его «унучик». Но одно, будто бы мало значимое, видение приносило ему особенную радость, как доброе и значительное в судьбе: лесная дорожка, почти тропинка и её бессменные стражи: Дедушка дуб и волшебная Лира – его, только его детская сказка.