Мак Маг. Разделённое благодеяние, гл. 2

- Вы, я так понимаю, с ней встречались ещё? – Спросил я Валентина.
Он глубоко вздохнул. Стул под ним скрипнул. Поднял глаза кверху.
Я увидел, что они влажны. Казалось, ещё секунду и мужчина просто заплачет.
 Нос бездеятельный его вдруг покраснел, набиваясь, как мешок красной картошкой.
- Вы не переживайте, - сказал я спокойно, стараясь говорить внятно, сам в волнении щелкая языком по небу, - расскажите сразу о самом главном.
-  О главном? А ничего нет самого главного в жизни, - тем же спокойным тоном, давя в себе то ли обиду, то ли разочарование, то ли горе – неизвестно, Валентин прямо посмотрел на меня.
Лишь мелком и то, когда я нарочно отвернулся, он смахнул выступившую росинку с глаз.
- Ничего в этой жизни главного нет, - повторил он. – Сама она во всем виновата, всем правит, и сама главной является, и никто ей не прекословит.
 Вот только человек разве. Но человек что силёнками своими, мышцами сделать может?
Я не отвечал.
А Валентин и не ждал ответа на поставленный вопрос, и молчание наше обоюдное затянулось. Тишина повисла в комнате.
Было слышно, как по батарее стучит вода.
Отведя глаза в сторону, мой новый знакомый увлёкся вероятно картинками, которые всплывали перед ним из памяти, - отрывались, перемежались, торопились.
Глядя в сторону, он продолжил речь. Голос приглушенный, но крепкий мужской, железный.
- Нельзя все рассказать главным, как вы просите, не получится.
По причине, что главное это, в нашем понимании человечьем, является главным, а в душе - это боль нестираемая, травма.
И как бы не выкручивался – не можешь вытравить этот знак.
Валентин помолчал и продолжил.
- Я девочку эту, Элю, в следующий раз встретил ровно после того, как провёл удачную поездку, которой она мне пророчила - быть успешной.
Я вышел из подъезда в прекрасном настроении. Весна, птицы поют.
 Ну, все такое.
К тому времени у меня завязался роман с одной дамочкой. Он, впрочем, продлился не  долго, как хотелось бы, и все же… - Валентин прервался, - Ах да! Отвлёкся. Вам это не интересно будет, а мне вспоминать ни к чему. Вот… - Он поднял руку и пальцами потёр уголки глаз.
Вот. Значит, выхожу – стоит!
- Кто: девочка? – Спросил я.
- Да, девочка, девчуха. Эля.
- Так.
- И трясёт ее, дурочку, с пяток до макушки, как осинку, но стоит, стоит и глядит на меня в упор. Нашла, значит. Нашла и…
Глазки - сверчки, набились огоньками, подбородок упрямо выдвинут, уши торчком. Глядит.
 Я же решил - после того случая с преследованием в магазине - нагоню скверного дитя куда дальше.
Мне проблем не надо!
Но в этот раз сердце моё обмякло. Хотел я развернуться, чертыхнуться и войти назад, в подъезд.
Но: или интерес во мне сыграл, или жалость. Не знаю. Пошёл. Притормозил у белёсых торчащих косичек.
- Чего тебе? – Спросил.
Она в платьице, руки дрожащие потянула наверх. На поясок свой установила.
- Дядя, - сказала она мне, - что такое тринадцать?
«Тьфу ты!»
Который раз я сверился – не сумасшедший ли ребёнок, а?
Это же надо было выследить меня, найти, ждать, пройти неизвестно сколько!
И вот оно – чадовушко стоит, трясётся.
Знать имеет, что такое тринадцать?
- Ты, в каком классе учишься?
 Девочка ещё туже перехватила  талию. Мне показалось мой смягчившийся тон, усмехающиеся глаза сыграли некую волю – уже не так стало ее и трясти.
Но ручки закостенели, держала упруго себя. Стойкая девчонка! –          Валентин посмеялся.
Передо мною же возникла ясная картинка той девочки, нашедшей неизвестного дядю неизвестно зачем, от которого, кажется, ее и самой уже тошнило.
- В каком же она классе? – Спросил я.
 Валентин продолжил:
- Вот и я ее спрашиваю. Глазки нахмурила, сбивчиво, путаясь в собственных губах, ответила:
- Четвёртый!
- Ну, а чИсла не проходили? – Спросил я дальше.
- Проходили, - не медлила она, а глазки-то гневом ещё пуще взялись. Сердится, видите ли.
Смотрим мы друг на друга.
Я – не понимал, что от меня ей надо. Она – не понимала – что ей от меня.
 Впечатление полное.
- Тринадцать, милая, это не очень хорошее  число. - Стал говорить я ей, - а идёт оно…
- После двенадцати, я знаю! – Прошуршала она под своим носом, и  расстреливает  глазками-гвоздиками.
- Ну и что? – Задался я.
И, знаете ли, Мак, почувствовал я, - расположилось как-то вдруг к этой девчушке моё настроение, именно с той минуты.
Окинул взглядом вокруг – никто не видит нашу встречу. Никому не  надо, не интересно. Присел я на лавочку, закурил.
Сквозь дым гляжу на неё, на кроху.
«А может быть, - думал я, - вырастит из неё классная девка . Выйдет замуж, и когда-нибудь будет толкать впереди себя детскую коляску. А я старый к тому времени буду сидеть на вот этой лавочке и смотреть.
А она глаза отворотит, покраснеет - стыдно станет за молодые четырехклассные годы.
И мне идея пришла: а что если девочка влюбилась? Влюбилась по какой-то неизвестной мне психической статье. В меня-то?
Я в том не разбираюсь, но придумал себе эдакое. Гляжу. Стоит, хмурится.
«А с другой стороны, зачем к доброму человеку, то есть ко мне, с такой миной злой приходить? Да и число тринадцать – при чем?»
Дальше случилось ещё краше.
Постояла она минуту, топнула ножкой в колготах, скинула сердитость свою, и пошла восвояси.
Я не знал: плакать мне или смеяться. Пришла, спросила и ушла. Вот.
Ну, вот честно, не сдержусь: черте что!
- Без этого, пожалуйста, - ещё раз посоветовал я своему клиенту.
Он кивнул, опустил глаза, споткнулся будто в воспоминания глубоко в себе, в  давних рисунках жизни, усмехнулся, тряхнул шевелюрой.
Выровнялся, расправил плечи. Иронией обратил ко мне свой вид.
- Ну, и что же? – Спрашивал я.
- Ушла, и все. Да. Только ее и видели. Я сидел, как вкопанный с полчаса, наверное, не имея понятия, куда вообще шёл и зачем. Не имея понятия, как мне теперь подняться, задницу оторвать от скамейки.
Одну сигарету выкурил, забросил окурок в бетонную корзину, вторую зажёг. Мимо люди, соседи потянулись. «Здравствуйте», - говорят.
И я им «здравствуйте».
 А у самого вернисаж из хмурого взгляда девчонки, слов ее, ее ровных, решительных шагов. Милая девочка была.
- Была? – Переспросил я.
- Была. Тому уже семь лет минуло.
- А, в этом смысле.
- Да. В этом, в этом, - Валентин нахмурился, напоминая себе что-то, и продолжил, - И вот дилемма: ненормальный подросток и число тринадцать.
Но, знаете ли, Мак, какую роль сыграло это ее число?
- Нет, я не знаю.
- Жизнь она мне спасла этим. И вот как это было.
Отправился я скоро в длительную поездку. Партнёр мой, сменщик на дальнобое, увы, запил страшно. Запил так крепко, что пришлось и вовсе оставить его. Семейные дела, да то, да се. Уехал я один. Ну, и, кратко говоря, уснул в дороге, нагоняя план.
- Авария?
- Хуже. Снится мне девчонка моя, Эля, имя которой я ещё тогда не знал. Образ  крепко впился в сознание.
Еду я, значит, киваю, засыпаю, а «босс» мой летит на всех парах.
Снится мне злючка моя недобрая, сверлит сверчками, ножкой топает и уходит, но вот оборачивается и говорит:
- Дядя, а что значит число тринадцать?
И тут я пробудился. Машина моя врев уже пошла на косяк на встречную.
Ещё секунда и - кювет, а там дальше - река глубокая.
Ударило бы меня по темечку, как это бывает внутри кабины, вылетела бы из меня память, а там уже б и не вернулось – утонул.
- А число тринадцать? – Поинтересовался я.
- А число тринадцать? Сто тринадцатый километр  региональной дороги.
«Р – 113» на жёлтом указателе.
Стоит передо мной, ошалелым, столб с этой табличкой, а я только глаза и протираю. Вовремя, значит, успел, съехал, остановился.
Вот, Мак, какие дела на свете делаются. Магия, по-вашему.
- Да и, по-вашему, тоже, - отметил я.
Мы снова помолчали.
Я не думал прибавлять ему повременную оплату.
Мне просто хотелось услышать от него все, что он ещё выдаст.
Но зачем он мне это рассказывает? За какой помощью пришёл? В чем нуждается его психика? И тот, первый запрос о милосердии и каком-то извращении – не давал мне покоя.
- Вы встречали ее и дальше? – Спросил я.
- Да, представьте себе! – Сказал Валентин и поглядел на своё портмоне, потом вокруг себя, - где бы его можно было положить.
 Я понял это намерение и предложил - на стол, но Валентин отказался, а только ещё больше прижал к себе свою сумочку, и вновь чем-то горьким сверкнуло в его лице.
- Да, встретил я егозу. Летом.
Прибыв с рейса, я прогуливался. Она шла по тротуару. В руке скакалка.
Шла несобранной, но завидев меня, вдруг гордо вздёрнула подбородком, и нарочно отвернула от меня голову. Думала, проскочит. А я думал - упадёт. Под ноги-то не смотрит.
- Эй! – Зову.
В то время у меня мысль была - найти спасительницу мою и как-то отблагодарить. Куклами там, что ли? Конфетами? Хоть гору!
- Эй! – Зову. Она – ни глазом, ни ресничкой. Шпарит дальше. Шею выкручивает, а шпарит!
- Тебя как звать-то? – Крикнул я ей вслед, когда она благополучно уже проходила мимо метрах пяти от меня.
Остановилась. Белые носочки в сандалиях уголками торчали вверх.
«Это ей лет двенадцать?» - Рассчитывал я.
- На каникулах? – Спросил.
- Ага! – Кинула она.
- Как зовут?
- Кого?
- Ну, кого? Тебя?
- Эля! – Бодрый искристый незлой ответ она мне вручила.
Улыбнулась той забытой мною улыбкой, - «магазинной», когда я прятался от ее странностей за стеллажами.
- Эля. – Повторил я. – Интересное имя!
- Иностранное! – Сопутствовала она.
- А! – Кратко выдохнул я и чувствовал себя каким-то пожилым старичком, любующимся на беззаботное малое дитя.
- А что? – Спросила она меня и шагнула навстречу, - как у вас дела? Тринадцать помогло?
Вот тут я задался.
- А откуда это в тебе берётся, Эля? – Спросил. – Кто тебе говорит?
- Никто. Просто так идёт и все.
- А почему ты меня выбрала?
- Не знаю тоже. Просто выбрала. Не знаю. Чувствую.
- И как оно к тебе приходит? – Пытал я.
Она пожала плечиками, подтягивая юбчонку кверху. Ветви скакалки упали на асфальт. Она пожала плечиками ещё раз, изображая – «сама не знаю». Подбородок подмялся, глаза смешно вылупились.
Но вот уже обратилась вниз к скакалке, чтобы собрать ее в круг. Долго сначала и  аккуратно примеряла ручка к ручке составных ее, потом сворачивала, придерживая ладонями силиконовый трос.
- Большая ты уже, чтобы на скакалке прыгать. – Сказал я.
- Ага. На физ-ре чуть кол не влепили! Надо норму выполнять, учиться!
- Так, наверное, на следующий год что-то иное будет? Другая норма?
- Может и другая.
- Тебе видения на этот счёт не приходили? – Пошутил я.
- Нет. Вообще про себя я ничего не вижу. Вот про вас – да. Потянуло, почувствовала, что, надо сказать, и сказала. Сами же говорили – сбывается.
- Сбывается. Ты и это знаешь? И это чувствуешь?
- И это. Вы мне иногда снитесь. То есть не вы сами, а ваша одежда, голова.
- Ну, голова - я и есть! – Засмеялся.
- Ладно, - скакнула Эля на месте, - пойду, пожалуй, мне надо!
Я и не возражал.
«Иди!»
И все же я намерен был  стократно, тысячекратно, мою спасительницу, отблагодарить, хотя я ещё тогда суетились во мне неверия. Ведь случайность нельзя исключать.
Валентин замолчал и глядел на меня, ожидая вопрос.
- Поверили? – Задал я его.
- Поверил. Когда она уходила в тот раз, я напомнил ей: « А что, мол, больше про меня ничего нет?» И она ответила, одним словом: «стекло»! И помчалась по своим путям-дорожкам.
- Стекло? - Переспросил я.
- Да. Стекло.

3