Камбала. Роман. Ч. 1. Дядя Саша. Гл. V. Аморальный

     Глава V. "Аморальный" поступок

                ***

     Начать этот раздел главы мне так хочется, что даже руки зачесались, с высказывания Фаины Раневской, моей землячке, из Таганрога, обладающей прекрасным чувством юмора. Она любила шутками отвечать на серьёзные вопросы. Ну, вот, к примеру:
     - Всю свою жизнь я проплавала в унитазе стилем баттерфляй.
И ещё одно высказывание в тему, если позволите:
     -Если больной очень хочет жить, врачи бессильны.
     Ну и совсем этически нескромное высказывание… Хотя кто это говорит? Человек, совершающий аморальные поступки, которые лучше проступками назвать. Так и быть и это скажу. А, если серьёзно, то по сравнению с тем, что позволят себе литераторы современные, режиссёры, артисты эстрады, отчего и уши вянут и глаза из орбит вылазят, высказывания, во-первых, не мои и во-вторых, что они столь безгрешно-наивны, что вы меня не осудите за это.
     Раневскую как-то спросили:
     - Фаина Георгиевна, как ваши дела?
     - Вы знаете, милочка, что такое говно? Так вот оно по сравнению с моей жизнью повидло.
     Вот на этой ноте и начну повествовать о немаловажном случае, который произошёл со мной «на самом интересном месте…», как я и хотел настроить читателей, прямо в канун подготовки и сдачи последнего вступительного экзамена. А случился неожиданный и очень неприятный казус.
     Вот точно не помню, из-за чего всё произошло. Толи нас, оставшихся в гордом меньшинстве «участником гонок на выживание», решили накормить чем-то вкусненьким или, чтобы быстро портящиеся продукты не пропали, может быть, даже начали пропадать, или кому-то передали всё-таки «с воли» что-то недозволенное, но это имело эффект и какой. У меня с детства желудок отличался от утиного не только тем, что не мог проглоченные монеты переваривать, даже специфическую пищу и в случае несовместимости принимаемой пищи не воспринимал, как нужно – сопротивлялся, как только мог, начиная от резей и заканчивая диареей, хотя у нас в простонародье её называют более понятным и от того неприятным названием, которое для «ясности» сознания и меньшего засорения памяти грязными словами из разговорного лексикона. Хватит, что я Раневской «крылатые» изречения привёл.
Чтобы подготовить вас к этому случаю я и говорил много раньше о санитарных мерах в лагерях, направленных как раз на предотвращение таких вот случаев. Как говорят сейчас, «где-то система дала сбой». Возможно, что и сам тому стал виной, расслабившись, под впечатлением успеха. Вполне возможно, не отрицаю.
     С оперативность, о которой я вам рассказывал, меня изолировали в отдельную палату санчасти, в лазарет. Передачи от продуктов до учебников или тетради для написания шпаргалок, хоть я их и не собирался их писать, ничего нельзя было приносить и передавать мне в палату. Вот так подумал сейчас, а чем она от палаты в психушке отличается и понял, что почти ничем, но там общие палаты, а у меня одиночка, лазарет, мало чем отличающийся от тюремного «карцера».
     Можно только представить, как невыносимо долго тянулось время в душной палате с не отрывающимися окнами и маленьким вытяжным вентилятором в верхнем углу рамы, вместо стекла. Стекла окна наполовину были закрашены краской, а если стать на кровать, можно было видеть пустой двор с тыльной стороны санчасти. Все описанные мной ранее строения располагались с обратной стороны санчасти. И от этого было в разы тоскливее. Мой старший внук, если бы ему это рассказать, и при условии, что он внимательно слушал бы, после этого рассказа сказал бы мне, как в анекдоте: «Деда, так ты «динозавр», что и по сотовому ни с кем пообщаться нельзя было или СМС отправить?»
     Да, времена и годы. Как шагнул вперёд прогресс, с развитием телекоммуникаций, то есть тот профиль, по которому я имел желание получить военную специальность. И, мало того, что на 25 вперед был обеспечен престижной, а в одно время, даже презираемой работой, с нищенской зарплатой, тяготами и лишениями, а после, опять был поднят престиж военных профессий. Да и на гражданке с такой профессией можно было найти работу, думаю.
     А в то время я еще думал, у меня из головы не выходили рисуемые воображением картинки: вот я, молодой лейтенант, которому было доверено охранять мирный труд и покой граждан, командую взводом солдат, которых бросили на усмирение восставших рабочих. И на этой рисованной моим больным воображением картине, я не вижу генералов и полковников. Я только вижу шумную толпу простых рабочих с лозунгами и плакатами, на которых их требования. У меня перед глазами стояла картина, что лица возмущенных людей скрываются за огромным плакатом, на котором крупными буквами написано «МЯСО, МАСЛО, ПОВЫШЕНИЕ ЗАПЛАТЫ».
     Я слышу в наушники ротной радиостанции истошный крик командования «…остановить любой ценой…стреляйте, лейтенант…я вас по трибунал…» Холодный пот прошибает меня, выступает на лбу и затылке. Голова сейчас расколется, как перезревший арбуз от малейшего толчка извне. Нужно срочно принимать решение или толпа сомнет меня и моих починенных, выставивших на изготовке автоматы в сторону, уже даже не протестующих, а огромного на всю площадь плаката. Но за ним-то люди, мирные люди, у которых дома сидят голодные дети и просят кушать, труженики, которые своими мозолями зарабатывали себе на хлеб и беззаветно любили эту Родину, руководители которой приказали в них стрелять.
     Как можно стрелять в тех, кто менее, чем 20 лет назад ценой здоровья и пролитой жизни на своих руках принесли Великую Победу, подняли из руин страну, восстановил и вновь построил заводы и города, своим добросовестным трудом делал свой вклад в строительство развитого социализма и не их вина, что «забуксовала», принятая ещё И.В. Сталиным программа планомерного снижения цен на продукты питания и, то, что пошла череда неурожайных лет, и, как обухом по голове резкое повышение цен, снижение расценок на выполняемые работы и повышение норм выработки… Какая могла быть реакция рабочих, если администрация завода их грубо «отфутболивает» со словами «Нет денег на пирожки с мясом — жрите с ливером»?
Чтобы я мог сделать в этой ситуации? Смог бы, как генерал Матвей Шапошников, Герой Советского Союза, заместитель командующего Северо-Кавказским военным округом, не подчиниться приказу сверху стрелять по движущейся колоне из танков, ответив, что не видит перед собой такого врага, против какого стоит использовать бронетехнику.
     В противном случае жертвы исчислялись бы не десятками, а тысячами. И этого не произошло только благодаря тому, что генерал, взяв всю ответственность за неисполнение приказа на себя, спас тысячи людей. И мало того, хотел предпринять попытку полностью исключить жертвы.
     Увидев рабочих, двигающихся прямо на него, генерал отдал приказ своим частям, согласно которому всё огнестрельное оружие должно было быть разряжено, а боеприпасы сданы командирам рот для предотвращения чрезвычайных происшествий. Но, кроме подразделений, подчинявшимся ему были другие, были еще сотрудники КГБ и милиции, снайперы, залёгшие на чердаках зданий с хорошим обзором площади. И жертв, естественно, полностью избежать не удалось.
     Мог бы я, нарушив Воинский Устав и приказы вышестоящего командования, в случае повторения такой чрезвычайной ситуации, как генерал Шапочников, потерять перспективную карьеру и, возможно даже, свободу пойти на путь предательства интересов Родины и социалистического строя, ради спасения людей? Ох и вопросик я себе задал. У меня от воспаления и так температурило, хоть и давали микстуры и кололи уколы. Кроме того, июльская жара днём с душными ночами давала себе знать и плюс к тому вот этот «мозговой штурм».
     Время подумать у меня было в излишке, отвлечься было нечем и потому душа моя болела невыносимо. Я не замечал даже определенного дискомфорта от болезни, у меня страдала душа и, казалось этому конца не будет.
               
                ***

     Через пару дней я пошел на поправку и мне разрешили самому ходить в столовую, только тогда, когда все уже закончат прием пищи. Слава Богу (вот видимо, когда у меня атеистические убеждения подверглись сомнениям впервые), я увидел солнечный свет не только в вечерние часы и закаты, но и в зените и ещё не палящее, а ласкающее и душу, и тело утром, когда шел на завтрак и не строем, а вразвалку, неспеша.
     А назавтра последний экзамен. Допустят ли меня или из-за этой нелепой случайности придётся распрощаться со своей мечтой. Да, нет, уважаемые, это не случайность. Случайностей, как таковых совсем не бывает. Бывают случаи, даже искромётно короткие события, имеющие в судьбе большое значение. Просто это мы осознаем не сразу, а намного позже, когда понимаем, что какое-то событие было предначертано задолго до него и благодаря этим предсказаниям Свыше, нас пытаются предупредить, направить по верному пути, заставить верно мыслить и совершать благородные поступки. Я это твёрдо уверовав. И первые убеждения начали во мне формироваться с сомнений и размышлений во время даже полубредового состояния в лазарете.
     У меня не было ничего, что могло помочь мне в подготовке к сочинению. Еще до того, как я попал сюда, на территории лагерей были пойманы распространители шпаргалок, изготовленных на фотобумаге с уменьшением текста и самого формата. А еще говорят, что предпринимательство зародилось уже с развалом Союза и становлении страны на путь «развивающего капитализма». Вот вам пример. Вот, если бы они еще и налоги платили, их бы, и никто не трогал, как сейчас. В их наборе были варианты возможных сочинений на популярные темы.
     Хоть я и продумывал возможные темы, но делал это продумывая текст и при этом у меня не работала зрительная память, как это бывает тогда, когда ты читаешь текст, то помимо просто умственного запоминания, работала так называемая зрительная и слуховая память. Потому, уже сейчас, как преподаватель, объясняю студентам, как лучше всего можно усвоить изучаемый материал. Но сейчас вся их надежда на смартфоны и другие «гад же ты», с которыми они думают прожить всю жизнь, и они за них скоро и думать будут. Конечно, вы догадались, что я умышленно разорвал слово, взятое в «кавычки».
     Если бы я мог написать сочинение о настоящем Герое Советского Союза и еще не поэтому, а потому, что он совершил не менее значимый поступок и уже не на фронте, а в мирное время. Ох, как мне это хотелось сделать. Я столько передумал за трое суток пребывания в лазарете, что мыслей было сверх, чем достаточно. Но было совершенное отсутствие документальных подтверждений, тема была засекречена на десятилетия и, если я всё же осмелился это сделать, то об этом сильно пожалел и не только я, это я знал точно.
     Наутро, узнав, как моё самочувствие, измеряв температуры и выполнив лечебные процедуры, мне дали добро на сдачу экзамена. Даже для меня было удивлением проявление такой человечности, как я понимал со стороны того, кто взял на себя эту должностную ответственность.
     Первый раз я шел на экзамен не таким уверенным, а скорее всего, можно сказать, что разбитым. Кроме физической слабости, что является закономерным, при таких болезнях, мне казалось, что танки, которыми командовал генерал Шапошников всё же «прокатились» почвозацепами траков гусениц не по моей молодой плоти, а по моей чуткой и ранимой душе. А именно душа и уставший от многочасовых раздумий разум были ответственны за результат этого творческого испытания, под названием сочинение.
     Я выбрал тему «Герои – наши земляки», в которой описал подвиг односельчанина, Павла Парамонова, ставшего командующим авиацией в последствии генерала авиации Кутахова, уроженца из села нашего же района и знаменитого земляка, уроженца соседнего района, ранее бывшего с нашим воедино, дважды Героя Советского Союза, Министра обороны, маршала Советского Союза, Андрея Антоновича Гречко, находившегося в то время на этой должности.
     Плеяду Героев-земляков можно было продолжать. И хотя я о них знал много, но той искорки при написании не было и, главное, у меня были в сочинении, которое, среди прочего я был вынужден сдать досрочно, было большое количество ошибок. Это и определило то, что оценка за литературную составляющую всё же была высокой, а по русскому языку, естественно «три». И оценка в сумму баллов добавилось эти три балла.
     Несмотря на эту, если можно сказать «ложку дёгтя», сумма баллов была высокая.

                ***

     Сдав экзамены, мое пребывание в лазарете продолжилось. Было тоскливо и грустно от того, что я находился тут, как вино «на отстое». Ко мне не приходили, как раньше с процедурами, было ощущение, что меня забыли. Меня осенил дерзкий план побега. Просто за 4 недели произошло так много всего, что поколебало даже моё желание стать военным, которое изначально было мне навязано братом.
Если не брать во внимание события, произошедшие в Новочеркасске 10 лет назад, постоянное нахождение за колючей проволокой мне больше стало напоминать не Казачьи лагери, а концлагеря. А дни пребывания в лазарете сильно расшатали мою психику.
     Я почувствовал резкий прилив желания просто бежать отсюда, бежать не оглядываясь, пока не замаячат где-то впереди родимые места, по которым я, никогда практически не уезжавший из родных мест, сильно начал скучать. И после этого я стал продумывать план побега. Самое главное и сложное было пробраться за колючку.
До этого хорошо изучив расположение объектов, я не видел наилучшего варианта, чем пробраться под колючкой в районе кустарника, за которым нужно было быстро скрыться на остановочном пункте или где-то рядом и дожидаться транспорта, электрички. Сложность еще была в том, что на территории лагерей нам разрешалось ходить только в спортивной форме. Ехать в этом домой меня не устраивало.
Мой план был в том, что изначально нужно было из палатки «выкрасть» свою одежду, как это не было бы смешно или лучше сказать, взять незаметно. Но мне это удалось, воспользовавшись, пока все в столовой. Нужно было действовать быстро, пока меня не кинулись искать в лазарете и не попался на глаза на территории.
     Перетащив поочередно под майкой брюки и летнюю безрукавку, переоделся в кустарнике. Улучшив момент, чтобы меня не засекли и из палаточного городка, где началось движение и со стороны КПП, выломал подходящую палку, бросился к проволоке, прилёг, подсунул палку под проволоку, натянул её и, как змея, просочился под неё на ту сторону.
     Быстро перебежал через просматриваемое пространство, поднялся по насыпи к остановочной площадке. Посмотрел расписание и с огорчением понял, что столько времени я здесь незамеченным не продержусь, «заметут» меня тут. Электричка отпадала. Перебрался через лесополосу на автодорогу, где был также остановочный пункт автобусов, просто столбик на обочине с названием остановки «Казачьи лагери».
     Здесь мне повезло больше, минут через десять шел автобус, который я остановил и пробрался подальше в зад салона, где у автобусов ЛАЗ очень теплые места, из-за расположенного под ними двигателя. Но это было меньшее из зол.
Как это будет звучать не смешно, но, чтобы доехать домой, мне потребовалось четыре пересадки, в Новочеркасске, Ростове, Таганроге и в районном центре Матвеевом Кургане, затратив на дорогу весь день и к вечеру, уставший и как пес голодный, упал на диван дома перед изумленным братом, который в доме был один.
Родители мои были на море, что оттянуло для меня процедуру объяснения с ними. Но от такой участи я не ушёл по требованию брата. Домашним харчем утолив голод, хоть и нехотя, рассказал брату о своих злоключениях.
     - Дурак! Что ты натворил? Завтра же езжай и просись, чтобы тебя приняли.
     - Послезавтра у нас там должна состояться мандатная комиссия. Вот отойду от всего и поеду.
     Но обещать, что буду проситься и почему брат знал, что меня должны были выгонять. Возможно потому, что прошёл уже срочную службу и в этих вещах разбирался лучше. На том и порешили.
     Я спал, как младенец в отчем доме, вернее сказать, в деревенской хате, но обложенной кирпичом и потому похожей на домик. Не заметил, как окончательно ушли проблемы с желудком. Возможно, домашняя пища тому виной.
     Утром брат ушел на работу в гараж, где он работал водителем и строга наказал:
     - Смотри, что ни куда ногой. Сиди дома, чтоб снова куда-то не пропал.
Ни о чем не хотелось думать. Я за целый месяц впервые хорошо выспался не на раскладушке в палатке и не, в пропитанной, пожалуй, наполовину толщины стен запахами медикаментов, лазарете. Мне не хотелось никуда идти и что-то делать. Я хотел всё забыть и ни о чём не думать.
     Когда брат пришел с работы и обнаружил меня дома, не стал больше читать нотации по поводу того, что я сделал. А я в то время даже не мог понять, а что преступного я сделал.
     Дорога уже по привычному обратному маршруту в Казачьи лагери заняла у меня уже не весь день, а около 5 часов. Около 10 часов утра я появился в расположении палаточного городка и первым, кто меня «приветствовал», был командир взвода. Я не буду пересказывать  все те «эпитеты» которыми он меня наградил, но, если слить из его «бочки лести» ту «лесть», которая говорится с поглаживанием головы, как говорят «против шерсти», то останется неполный стакан, который можно было выпить одним глотком, чтобы утолить жажду, которую спровоцировало желание, чтобы всё это побыстрее закончилось.
     Подошла очередь нашей роты идти строем на комиссию к зданию администрации. Я осмотрел контингент роты, он больше напоминал отделение, пробивавшееся через «линию фронта» и при этом потерявшее еще несколько бойцов, с которыми я был знаком и если бы можно было    помочь им, чтобы они смогли поступить, а не сидеть сейчас дома и думать, чем заняться до армии, то я бы раздал все свои, заработанные и честно заработанные на испытаниях, баллы. Они-то мне уже не понадобятся, как я понял.
     А что происходило здесь эти двое суток, пока меня не было. Здесь бала объявлена чрезвычайная ситуация, из-за бесследного исчезновения абитуриента, то есть меня. Искали везде. Прощупали все закутки внутри территории – никого. Затем, построившись цепью, все те, кто скоро окажется в рядах принятых и те, кому придётся ещё распрощаться со своей мечтой, после объявления комиссией результатов сдачи, с учётом среднего балла по аттестату, хотя все этот простой математический расчёт сделали и этой цепью курсировали «челночным» способом совершали обход прилегающих уже к обнесенной проволокой территории. И это в течение нескольких часов до обеда и после него, в июльскую жару. Как они меня в те часы «благодарили», бубня себе под нос, можно догадаться.
     Нашлась мои, припрятанная в кустах терновника одежда. Видимо появились догадки у командования и поиски до особого распоряжения были прекращены.
Все мысли сдавших все экзамены были теперь уже о том, какой общий балл будет «проходным. Свою сумму баллов они, конечно же давно подсчитали, сложив четыре числа.
     Пошли слухи, а они не были лишены здравого смысла, что проходным показателем суммы баллов в этом году будет 20,5 балла. К примеру, если по аттестату средней стала оценка «4» и на экзаменах получил все четверки – этого было недостаточно, не хватало пол балла. У меня эта сумма, без малого равнялась «22» баллам. Но, что они теперь, «выеденного яйца не стоят».
     Кто-то был, как «сом» спокоен, кто-то заметно нервничал и «вылетев» из помещения, где заседали члены мандатной комиссии, сбивая всех, кто оказывался на пути, на вопрос «что?» или «ну, как?», лишь отмахивались рукой и это было красноречивей любых слов. Другое дело, когда выходили счастливчики. Они не спешили уходить, они жаждали славы и оваций. От таких колебаний настроений было не по себе и хотелось лишь одного – быстрей услышать «приговор».
     И вот называется моя фамилия. Нужно было, зайдя, подойти к сдвинутым в один ряд столам на расстоянии метра три, не ближе и доложить, как нас учили представляться. Скорее всего голос дрогнул во время доклада. Но не это заставило всех офицеров одновременно поднять головы и повернуть их в мою сторону. Этому способствовало то, что всё училище гудело новостью об бесследном исчезновении абитуриента. Даже были попытки «процедить» недалеко от лагерей протекающую речушку. Хотя там воды, воробью по …, не глубоко, в общем.
     Минута молчания для меня была, что вечность. Затем, сидевший справа от генерала, начальника училища, подполковник зачитал результаты экзаменом, огласил общий балл и зачитал блестящую характеристику со школы. В те годы, даже для суда не давали омерзительные характеристики, вернее, в характеристиках, даже омерзительным личностям не давали заслуживающие характеристики, жалели всех, чтобы суд меньший срок назначил, например. Но моя, совершенно не вязалась с тем, что было рассказано дальше – это была «сводка Совинформбюро» о моем «мужественном», даже «героическом» поступке – побеге из стен «гестаповского застенка». Так я себе представлял эту информацию, пока с ней знакомили всех членов комиссии.
     Опять наступило тишина, слышно было, как в виски бил пульс, а лицо изменило оттенок кумачового знамени, установленного между проемами окон, за спинами моих судей
     Генерал, пробуравил сначала меня пристальным взглядом, как будто хотел понять, гнилое ли у меня нутро или ещё можно «подлечить» и обратился ко мне строгим, но спокойным голосом:
     - Скажите, что вас сподвигло на такой поступок, за который в военной время…, - но, сделав паузу, продолжил, - этот проступок не может остаться без наказания. Так почему вы покинули территорию, если было строжайшее предупреждение – не покидать расположения лагерей до особого на то распоряжения?
     Я приподнял, до этого притупленный опущенный куда-то на середину ножек стола взгляд до уровня испытывающих глаз генерала и ответил:
     - Я в последние дни много думал, у меня было время подумать и принял решение, что раз я не смог беспрекословно выполнить требования командиров здесь и сейчас, то не могу быть в себе уверенным в дальнейшем…
     Я говорил слегка дрожащим голосом, пытаясь вспомнить воинские формулировки, а то, что я стал сомневаться в правильности выбора, пока не решился сказать. Не знаю, подействовали мои слова на членов комиссии, как жалоба и просьба о пощаде или кто-то видел в них даже некую дерзость, но они переглянулись, что-то в полголоса посоветовались или кто-то внес предложение, но после этого генерал вновь обратился ко мне.
     - Вы понимаете, что с теми результатами, которыми могут похвастать лишь единицы из тех, кто сегодня иметь возможность услышать оглашение вердикта мандатной комиссии, а другие только мечтают. Ум в голове присутствует, но нет той силы духа, которая могла и разум направлять на благие дела. Сможете вы его укрепить до того уровня, чтобы служить, исполняя присягу, по воинским уставам, чётко, преданно, самоотверженно и мужественно, стать достойным защитником Родины, воином и офицером?
     Как я понял, генерал пытался переубедить меня в честных признаниях, дав шанс, изменить что-то в своих первоначальных, возможно, поспешных доводах и, через паузу, не дожидаясь ответа продолжил:
     - Вы не сможете учиться в одном строю и сидеть за одним столом с теми, кто никогда не забудет этот поступок, пятно от которого придётся смывать долго и старательно. Я хочу предложить вам начать ваше стремление к своей цели стать военным, но не в нашем училище, а в Ульяновском с таким же профилем. Вас там примут по нашему ходатайству. Как вам это предложение, устраивает?
     Такого расклада вещей я вообще не ожидал, но в моем сознании уже сформировался устойчивое мнение, с присущим мне упорством, даже упрямством характера – я больше не хочу быть военным, пусть и не столь явно выраженных видов рода войск , применяемых в военное время летальное оружие, а скорее наоборот, во многом предотвращающее нападение врагов, защите мирного неба и обеспечение коммуникаций связи, в том числе и правительственной. Я много передумал и сейчас даже слова генерала для меня не были столь убедительны, хотя они отличались, справедливости ради хочу сказать, заботой обо мне больше, чем о чести и чистоте рядов курсантов в училище. Уверен, что он столько уже повидал таких пацанов из деревни, для которых даже то, что они проехали сотни километров, видели, как минимум два больших города, Ростов-на-Дону и Новочеркасск – это уже большое событие.
     Действительно, мне за этот месяц, узнав многое из-того, что не было доступно из средств массовой информации, отражающих нашу действительность пафосно и многое замалчивая, я узнал даже то, что другие люди узнали только ещё через 15-20 лет, с приходом «эпохи гласности» в нашу повседневную жизнь, а не в жизнь с разговором в полголоса на кухне, с зашторенными окнами.
     Не дождавшись ответа, председатель комиссии повторил вопрос:
     - Уважаемый, время, - машинально показав пальцем на наручные часы, - за дверью с нетерпением ждут твои товарищи, с большой благодарностью и желанием занявшие бы твоё место, если…, - и не досказав, умолк, посчитав досказанность излишней.
     Я тоже это прекрасно понял, не мог не понять:
     - Нет, спасибо за предложение! Я не хочу ехать в Ульяновск и военным тоже не буду. Видимо, мне предписано, - машинально вскинув голову вверх и с удивлением понял, что я постепенно начинаю из атеиста превращаться, хоть пока ещё не в верующего, но с убеждениями, явно противоположными тех, которые нам все эти годы внушали в школе и обществе, продолжил, - найти себя на гражданке. Я люблю технику, люблю земля и свою глубинку, с её бескрайними просторами.
     Возможно, я передал свою речь не дословно, кто может это сделать, по истечению почти 50 лет, но, по сути, правильно, а по убеждениям, которые мало изменились с тех пор, точно абсолютно.
     Члены комиссии переглянулись, они явно ожидали другой ответ, да и, наверняка, другой на моём месте крепко бы ухватился за такую возможность. А я был в глубокой душевной прострации и, если бы меня сейчас приговорили и повели на расстрел, я бы безвольно, пошел без сопротивления и протеста. Видимо и до меня дошло, что я поступил так, как не следовало бы. Но, что сделано, то сделано, назад дороги нет, я её только-что отрубил своим ответом. Значит, такая моя судьба. Как не сопротивляйся и юли, от неё не уйти.
     - Постановление. Решением мандатной комиссии, кандидат в курсанты Новочеркасского высшего военного краснознаменного командного училища связи, Иванченко Александр Иванович, отчислен из списка поступивших, за поведение, порочащее честь будущего защитника Родины. Число. Подписи членов мандатной аттестационной комиссии, - зачитал тот же, приставших с места подполковник и после прочтения, уже уставший за пару часов работы комиссии, плюхнулся на стул.
- Можете идти. Мы вас больше не задерживаем, - сказал кто-то, но я уже не видел кто и не было желания видеть. Кто-то из младших офицеров направился к двери приглашать следующего кандидата в курсанты.
     На меня посыпался град вопросов, как только я вышел к толпе тех, с кем недавно были в равных правах и имели одну и ту же цель – стать военным.
Говорить не хотелось, но не ответить было бы неуважением к тем, кто от души переживал за меня и принимали утомительные попытки найти меня живого и здорового на прилегающих к лагерям территориях, просто тем, кому было любопытно узнать, накажут меня или нет.
     - Исключили. Не моё это. Не буду я военным, - ответил я кратко.
И от меня все отстали, потому что понимали причины моей неразговорчивости, чего, конечно, раньше не наблюдалось. Но, то, что было раньше, кануло в лету или в ту, небольшую речушку, под названием Грушевка, что петляла сразу за ограждением из колючей проволоки, которая, как мне стало казаться в последние дни обвило грудь и голову, как терновый венец на голове нашего спасителя и вонзается в мой рассудок и в мою душу, делая мне больно и заставляя меня принять то решение, которое я принял.
     До свидания Казачьи лагери, прощай мечта стать военным!
Забирая документы, мне было отказано в выдаче, положенной уже в то время к выдаче по требованию поступающего, справки о результатах вступительных экзаменов. «Против военных не попрёшь», - подумал я и поехал домой ожидать приезда с отдыха на море родителей.
     Но мне этого не дал сделать брат, опять наседающий с тем, чтобы пока не поздно, ехать и пробовать поступать в другой ВУЗ, куда угодно, чтобы год не пропал или, потом, армия.
     Приехав в Ростов и остановившись у родных, в доме тети Лиды, я долго не раздумывая, быстро сфотографировался и сдал документы не в ВУЗ, а в техникум связи, из-за того, что всё-таки эта профессия была постоянно у меня в мыслях и на слуху и я от нее не мог освободиться. Успел в аккурат ко второму потоку поступающим.
     На первый экзамен шёл, как подневольный, только с одним словом в голове «надо». Меня отец с детства приучил к такому понятию, что «нет слова «нет», есть слово «надо». Видимо сказались все неординарные события последних дней и та «каша» в голове, которая не давала сосредоточиться, но письменный экзамен по математике я сдал на «хорошо», без особого старания и напряги.
     А тем временем приехали родители и мать, не разбирая сумок, сразу приехала в Ростов.
     - Что ты делаешь? Какой техникум? Ты способен на большее, - пыталась переубедить меня мама, услышав всю историю о моих пережитых злоключениях, сначала от старшего сына дома и затем уже от меня. Еще, будучи на море, они успели там получить от меня пару писем, с результатами первых двух экзаменов и были уверены в том, что я поступлю. Спокойно отдыхали, пользуясь первой возможностью оторваться от деревенских хлопот и работы без выходных и отпусков, за долгие годы труда в сельском хозяйстве.
     - Только институт! – подытожила разговор мама.
     Вступительные экзамены в институтах закончились. И нам не оставалось ничего больше, как ехать в Новочеркасск. Только сейчас я смог хоть немного рассмотреть город, а до этого знал только автовокзал и железнодорожный вокзал, где мне приходилось делать пересадки. На этот раз ехать в Казачьи лагери нам не пришлось.
Остановились мы у троюродного брата мамы, работающего прорабом где-то. У него был автомобиль «Москвич-400» или «401», я точно не помню. Главное, что я знал, что отец еще до моего рождения имел в далеком с 1951 или 1952 года такое чудо послевоенного автопрома. Он купил его в Ростове у военного, какого-то полковника. И действительно, я заметил, что в городе было столько таких автомобилей, что я больше в жизни никогда не видел столько одновременно в одном месте.
     Он любезно согласился нас познакомить с городом, показать основные его достопримечательности, которые располагались как раз в шаговой доступности от училища. Училище располагалось на площади, рядом с центральным универмагом (ЦУМ), а в квартале отсюда площадь Ермака с памятнику знаменитому казаку и с не менее знаменитым казачьим собором, Новочеркасским Вознесенским кафедральным собором, вторым в то время по величине в стране, после Исаакиевского собора в Ленинграде тогда и сейчас, после строительства храма Христа Спасителя в Москве, был сдвинут на третью позицию.
     На КПП у ворот училища нас внутрь не пустили, и дежурный офицер тоже отмахнулся дежурной фразой «распоряжения на поступало». Информации о просьбе встречи с начальником училища или заместителями не давали, игнорировав наши просьбы.
     - Будем ждать генерала утром здесь, - сказала мама, уверенная в своих стремлениях, во что бы то не стало поговорить с генералом.
     Не зря говорят, «смелость города берёт», утром, когда мы заблаговременно, часов с семи уже дежурили возле проходной, заметили уверенно приближавшуюся к воротам чёрную «Волгу». Выскочивший для того, чтобы быстро открыть ворота и автомобиль генерала без остановки въехал во двор училища. Но выскочившая под колеса «Волги» женщина сбила его с ранее отработанного движения, он изменил направление и бросился теперь уже вдогонку за женщиной, моей мамой.
     Машина затормозила, остановилась. Из нее вышел знакомый мне генерал и дал отмашку курсанту со словами «Всё нормально!» Тот остановился там, где стоял.
- Что Вы хотели, гражданка? – спросил генерал строго и одновременно душевно, как и пода бает, так думаю, генералу, не допускавшего панибратства и грубости в обращении с гражданским населением.
     Мама поспешно объяснила суть нашего обращения, кивнув в мою сторону. Я стоял чуть в сторонке неподвижно, в ожидании очередного вердикта. Генерал, узнав во мне, кандидата в курсанты, недавно стоявшего «на ковре» перед ним и всеми членами комиссии и всячески противился здравому смыслу, прозвучавших из его уст слов делового предложения.
     Мне он ничего не сказал – достаточно было сказано неделей раньше, подозвал дежурного по КПП офицера и приказал выписать нам пропуск то ли в отдел кадров, толи в учебный отдел (за давностью событий подзабыл совсем). Курсант, опомнившись, побежал открывать ворота. Чёрная «Волга», тронувшись, въехала в арку ворот и повернув во дворе, скрылась из зоны видимости.
     Получив пропуск на одного человека, и проследовав, согласно объяснениям дежурного по КПП на второй этаж административного корпуса, я обратился к штабному офицеру. Который попросил подождать, потом долго пытался мне объяснить, то, что и сам не мог понять, но звучало это примерно так, что обычную справку с результатами он дать не мог (видимо из-за того, что где-то возникнет вопрос – «с такими результатами и не прошёл по конкурсу?»), потому необходима формулировка, оправдывающая в первую очередь их самих.
     Где-то что-то у кого-то спрашивал и звонил по телефону и… И выдал мне академическую справку установленного образца с припиской внизу причины отчисления, на которую я сразу и внимания особого не обратил.
     Я поблагодарил этого капитана-штабиста, а когда вышел в просторный двор училища, глубоко и с неким облегчением вдохнул свежего, но уже прогретого августовскими лучами утреннего солнца, воздуха и развернул справку, то опешил, надпись, просто, кричала - «за аморальное поведение»…
     Мне лучше нужно была где-то найти спиртного, хотя я тогда не знал, как его пьют, потому мне его много не понадобилось, выпив и после этого хорошо кому-то «начистить» лицо, чтоб не сказать рыло. Второй вариант, можно было избежать этой позорной формулировки, просто не сдав экзамены или сдав на «троечки», тогда бы тот же капитан не ломал голову, как меня «опустить», а себе при том не замарать.
Не хочется даже рассказывать, как в приемных комиссиях тех вузов, куда мы обращались с этой справкой брезгливо смотрели на справку и на меня. Если бы я кого-то «замочил» при разборках в пьяной драке, то со мной, думаю, почтительней бы общались и, хотя бы, из-за боязни, прежде чем отказать подумали не раз «как бы чего после этого не вышло». Ну, что тут поделаешь, никудышний я был «аморал».
В единственный институт я ехал с желанием и не терял надежды поступить, это был тот, к профессии инженера-механика сельского хозяйства, которую я мог иметь, в случае его окончания был моей с детства тягой. И, если бы меня брат не «обработал» умело своей агитацией, могло быть несколько проще и не пришлось проходить, не через «круги ада», конечно, но много крови попортить, в первую очередь родным и понервничать, как минимум самому, пройдя через слом убеждений, которые до Казачий лагерей были непоколебимы.
     Меня приняли с одним условием, как и ещё нескольких студентов и назывались мы «кандидаты в студенты». Скажу я вам, чувства неполноценности зашкаливали. Таким образом деканат старался подстраховать себя, в случае большого отсева в первую сессию, мы могли, как «запасные игроки» выйти на «ринг» борьбы за знания, а кто просто ради получения диплома, как штатные студенты. Как мы потом поняли, это было незаконная махинация деканата факультета или ректората всего института, эта разница не столь важна.
     Началась другая, интересная глава моей студенческой жизни. И эту главу своей жизни, как и моего повествования о ней, я без раздумий назвал «Дядя Саша». А почему именно так, вы сможете узнать, окунувшись вместе с моими воспоминаниями в пучину студенческой жизни.

                ***
     Если подвести промежуточные итоги месячного периода пребывания в палаточном лагере и всех событий, что со мной произошли серьезные изменения в самом стержне сознания. Что-то придало мне синусоидальные колебания, наподобие колебаний звука неправильного камертона, с убывающей и возрастающей тональностью. И, анализируя многие годы, прожитые после, жизненной стабильности, даже в спокойные «застойные годы». Взлёты и падения, погружения и всплытия. Может быть потому, при очередном «погружении» я оказался на службе в ВМФ, где мне пришлось отдать всё-таки Родине долг и это было лично моё решение. И служил, как вы уже догадались моряком-подводником.
     Но это уже другая история, которую, может быть я расскажу, но, хоть и во время трёх лет службы я совершил несколько погружений, не в плане в подводное положение на подводной лодке, а именно по принципу синусоиды, плавно переходя из «положительной четверти» через «ноль» или «ватерлинию», погружаясь в отрицательную, на предельную глубину, из которой была всё-таки реальная возможность всплыть, иногда даже «критически опасная, но мне удавалось всплывать снова и снова.
     Это моя жизнь, моя судьба. Что было в жизни больше, плохого или хорошего? Бесспорно, хорошего. Даже если хорошего были всего «крохи», они так сластили жизнь, что её горечи были нипочём.
     Я люблю жизнь. Благодарен Господу за то, что он мне даровал это счастье жить. Любите жизнь и будьте счастливы, друзья!


(продолжение следует)