Любовь Черной кошки

История моей семьи начинается с города Рибе в Дании. По одной семейной легенде, старая ведьма Исгерд прибыла на датский берег на корабле с Гардаром, одним из первых викингов, открывшим Исландию. Северяне почитали прорицательниц, они всегда свои походы начинали с гадания: – Что скажут боги?
Времена менялись, менялось и отношение к таким как мы. Нашу семью обвинили в колдовстве и, чтобы не быть растерзанными толпой безмозглых людей, нам пришлось покинуть родные края, где мы проживали с 9 века. И, меняя города и страны, хороня своих родных в разных местах, мы прибыли в Россию. Сначала обосновались в Немецкой слободе в Москве, а после остановились в городе на Неве, в небольшом каменном особняке, напротив с лютеранского кладбища, рядом с которым находится собор Святой Екатерины.

В нашем доме спрятанный за драпировкой штор в углу стоит сундук, окованным железом, там хранится в маленьких кожаных мешочках и в таких же маленьких серебряных коробочках земля, взятая с могил моих предков. К каждому прикреплена надпись : имя, год и город где находится могила. Это те немногие из списка моих предков:
Исгерд 870 Рибе, Эбба 943 Бамберг, Мария 1123 Бамберг, Грета 1267 Брюгге, Хелен 1459 Прага, Аннет 1328 Бове, Марта 1578 Регенсбург, Елизабет 1670 Вена, Изабель 1710 Вильно … Мария 1744 Санкт-Петербург.

Мы знаем всех поименно и землю с их могил возим с собой, они всегда с нами. Моя мать была ведьмой, моя бабушка и прабабушка и многие другие женщины моего рода, как я, были ведьмами. Мы хорошо маскировались, чтобы жить среди людей, и ничем от них не выделялись. Мы ходили в церковь, пели псалмы, крестились…Вот и меня крестили в этом соборе Святой Екатерины, дали имя Кейтрин Елизабет София фон Хейден, но для всех своих я была Кейт, а для себя - дикая черная кошка с белыми лапками и белой манишкой.

Это лютеранское кладбище было моей вотчиной, если можно так сказать. . В этом кладбище хозяйкой была я . В каждом городе или селе между колдунами и ведьмами был негласный закон разделения местности. Мы могли дружить друг с другом, помогать или просто не мешать, но, если кто-то нарушал закон, мы обращались к совету и карали нарушителя.



Превращаясь в черную кошку, я рассматривала людей, которые приходили на кладбище. Я заглядывала в их глаза и видела то, что другие не могли видеть.
Я знала всех в Санкт-Петербурге, кто занимается черной магией, кто был травником, кто предсказывал, а кто просто был сам по себе. Были и те, кто считали себя темными магами, чтобы пощекотать любопытствующим нервы, они любили устраивать на кладбищах, особенно на моем лютеранском, разные ритуалы, привлекая тем самым легковерных людей. Мошенники, называющие себя магами и астрологами. Куда им до Великого Брюса, которого знала моя прабабушка Ингрид.
Издали наблюдая за ними, я развлекалась. Я подшучивала над ними, вызывая ужас у участников этих сомнительных ритуалов, и смеялась, когда те, позабыв свое напускное достоинство, бросая свечи и атрибуты, падая и спотыкаясь, в страхе убегали прочь. Они были уже счастливы тем, что остались в живых. И вскоре об этом кладбище пошла дурная слава и поэтому мало кто их христиан посещал его, если только не нужда хоронить своего родственника-немца.

Я жила с матерью, как я уже писала, в особняке около лютеранского собора. Мы жили небедно, даже богато, но, тем не менее, нам нельзя было появляться в салонах высшего света, по той причине, что мы не имели высшего дворянского титула, я была незаконно рожденной дочерью графа и носила фамилию матери. Я презирала отца за то, что он не признал меня своей дочерью. Отец был влюблен в мою мать, а она - в него. Мама его боготворила, молилась за него и страдала, как могла оберегала. Когда он погиб на дуэли, она всю ночь простояла у его могилы, простудилась и умерла. Даже я не могла ее вылечить: моя мать просто не хотела без него жить. И серебряная коробочка с землей с надписью Мария 1744 Санкт- Петербург последовала в старинный сундук.

Мне пришлось выписать из Москвы старушку-немку, якобы мою дальнюю родственницу, потому что девушка не должна жить одна. Старушка была слаба на зрение и туга на ухо, она мне совсем не мешала, зато старушка жила в тепле и в свое удовольствие, которое заключалось в том, чтобы пить кофе с бисквитным печеньем. Но вскоре и она умерла.

Несколько месяцев до своей кончины мама как-то сказала мне:
- Пора бы мне уже полюбить кого-то и родить дочь, потому что время безвозвратно уходит.
А я только смеялась, говорила, что никогда никого не полюблю:
-Любовь – это не для меня!
Она только вздыхала и шептала про себя: - Главное, чтоб наш род не пресекся…
Только после смерти матери я узнала, что золото, которое давал мой отец матери, его подарки и его письма были сохранены для меня. Она знала, что мне они понадобятся, что придет время и я прочитаю эти письма. Сейчас я их читаю и понимаю, как была неправа по отношению к своему отцу. Он скрывал свою любовь от всех недобрых глаз, тем самым охраняя нас от мести ревнивой империатрицы, которая была влюблена в него. Я нашла свои метрики…и была удивлена тем, что он сделал меня наследницей всех его имений и признал меня и указал в них, что я графиня. Но что теперь мне до этих имений и поместий, когда все конфисковано? Но все же метрика когда-нибудь мне пригодится - когда империатрица окажется на кладбище.

Мы с мамой не могли посещать салоны высшего общества, но мы всегда посещали публичные собрания и собрания немецкой общины, а так же игральные салоны, в которых собирались представители высшего светского общества, где нас всегда с радостью принимали. Так что в общении мы не были ограничены.
Я всегда выигрывала крупные суммы денег, сначала всегда разумно поддавалась и так же разумно отыгрывалась, так что все расходились в хорошем настроении. Многим мужчинам было приятно проиграть такой красивой молодой женщине. Я же говорила, что мне просто везет.
Некоторые мужчины старались за мной поухаживать. Некоторые просили моей руки у матери, но та говорила, что моя дочь сама сделает выбор. Так я стала независимой… я всегда была независимой. Дальше этих ухаживаний дело не доходило, я всегда с нежной улыбкой на губах отказывала им в близости. Посмели бы они мне что-либо сделать против моей воли?! Я бы сжала их сердце так… или внушила бы что-то…
Многие шептались в салонах обо мне, говорили, что я приближенная, показывая глазами вверх и давая понять, что эти имена лучше вслух не говорить. Я никого не переубеждала и не разочаровывала в их заблуждениях … и оставалась в спокойствии.

Итак, мне 25 лет. Я знаю, что красива, у меня блестящие черные волосы, которые в силу моды я припудриваю и укладываю на голове, закрепляя булавками с маленькими бриллиантами, но иногда надеваю седой парик, как того требует этикет собрания. У меня зелено-карие глаза и я прекрасно сложена. У меня хорошее образование, знание несколько языков, я умна, но не заносчива, общительна и скрытная. У меня красивый голос, доставшийся мне от матери, меня приглашают на собрания, чтобы я пела для гостей. Я могла бы стать певицей и служить в театре, иметь толпы поклонников, но я очень люблю свою свободу. Я не хочу никого любить, и тем более выходить замуж.
Меня устраивает то, что когда я хочу - превращаюсь в черную кошку и гуляю там, где хочу я. Я читаю и изучаю записи Брюса, подаренные им моей прабабушке Ингрид и доставшие мне по наследству, провожу некоторые опыты, и никто мне в этом не помешает. Колдовство в моей крови, а оно не терпит ограничений. Я изучаю мертвые и древние языки и выписываю тайной почтой книги в подлинниках.
- Я никого не хочу любить… Любовь не для мня. - именно так я думала несколько недель тому назад.


Но оказалось… я - влюбилась. Влюбилась в незнакомца, сидящего около могилы на лютеранском кладбище. Я не знала кто он, богат ли он или беден, кем служит и откуда он появился? Может быть, это просто судьба или наказание мне за отвержение Любви?


Я была черной кошкой. Осматривая кладбище, увидела сидящего на скамье около могилы замотанного в темный плащ человека. Его треуголка была надвинута на глаза, из-под нее были видны длинные волосы, которые в беспорядке высовывались и ложились на высокий воротник плаща. Раньше этого человека здесь я не видела.

Осторожно, медленно приближаясь, то и дело я останавливалась и рассматривала его. А он, не обращая внимания на меня, сидел, уставившись на имя, написанное на каменной плите.
Я подошла ближе и взглянула на плиту. На плите латинскими буквами было начертано:

Elisa Friederike Luise von der Witte
1718 - 1735
Liebhaber
Alles, alles geht vorbei.
Wenn es vorbei ist, wirst du es lieben
Und du sagst - ruhe dich aus

Элиза Фредерика Луиза фон дер Витте
1718-1735
Все, все проходит.
Когда все закончится, тебе это понравится
И ты скажешь – отдохни.

Я хотела спросить: - Что закончится? - но только мяукнула. Человек вздрогнул, словно очнулся и посмотрел по сторонам. Увидев рядом с собой сидящую черную кошку, он просто подозвал ее и погладил ее по голове.
- Кис-кис… Ты тоже одна?
Я замурлыкала и потерлась своим носом о его ладонь, а потом, ласкаясь, обвила своим хвостом его колено. Человек замолчал, он снова погрузился в свои мысли, а его рука машинально продолжала гладить блестящую шерсть моей головы.

К своему удивлению я не убегала, мне нравилось, как этот человек просто гладит шерсть на моей спине, проводит ладонью по голове, за ухом. Я заглянула ему в глаза и увидела его мысли и воспоминания. Я увидела там молодую девушку с русыми волосами, бегущую по склону холма к реке в простом домашнем платье, девушка смеялась и радостно размахивала шарфом. Вот она подбежала к нему, а он заулыбался ей...
Мне захотелось спросить его:
- Ты любил ее? - но лишь снова мяукнула и замурчала.
Я уселась рядом с ним на скамью и стала, поджав свои лапки, терпеливо ждать ответа. Но ответа не было.
- Ну, ладно, мне надо идти. Прощай. – сказал он мне и снова погладил мою голову.
Мужчина встал со скамьи, поправил шпагу на поясе под плащом, о чем-то подумал, поправил треуголку и быстрым шагом удалился.


На следующий вечер, я снова увидела этого мужчину. На вид ему было лет тридцать, он был хорошо сложен, у него была уверенная походка. Его лицо было простым, светлые волосы, голубые глаза, нос, брови… Он не носил парик, его волосы были просто сзади собраны в хвост. Мне так показалось, но говорил он на чистом немецком языке, хотя что-то в нем было такое , что мне подсказывало, что он приехал из Швеции, возможно только то, что его камзол, высовывающийся из под плаща, был скромен и без золотого шитья.
- Кис-кис-кис… Смотри, что я тебе принес…
Человек порылся в своем камзоле под плащом и вытащил сверток. Аккуратно развернув его, он положил рядом со мной.
- Голодная, наверно? Ешь… ешь…
В знак признательности я потерлась об его ноги и подошла к свертку. Там лежали объедки курицы, они отвратительно пахли дымом трактира, который находился в порту Васильевского острова.
- Ешь, ешь, милая… - человек легонько погладил меня по спине.
И мне пришлось это съесть. Я морщила нос, а ему казалось, что кошке, то есть мне, очень нравится еда.
- Завтра еще принесу.
Я хотела сказать: - Не надо…, - но только мяукнула.

И мы снова сидели молча у этой могилы. Он гладил кошку, а я урчала от удовольствия. Мне почему-то было хорошо. Постоянное напряжение быть на страже с мужчинами, чтобы те как бы случайно не лапали меня своими руками, куда-то ушло… Я была кошкой и бодалась своей головой о его ладонь и мне это нравилось.


Так продолжалось несколько дней, мы вместе сидели на скамье, он что-то изредка говорил мне, а я несколько раз мяукнула ему в ответ.

А после мой мужчина исчез. ..Он не приходил … и я нервно обходила вокруг кладбища в надежде увидеть его.
И вот услышала знакомый голос и призыв: - кис- кис. И бросилась со всех лап к нему. Я бежала, перепрыгивая через камни и плиты, взбираясь на памятники, и снова перепрыгивала через плиты и камни. Очень боялась, что на его призыв придет другая кошка и уже готовилась разодрать кого угодно, лишь бы быть его единственной, кому он пришел и принес…
- Только не противного цыпленка… - мяукнула я себе.
Вдруг я услышала выстрел, потом другой, послышался звон шпаг и вскрики людей. Я увидела трех мужчин, один лежал на земле, из него сочилась кровь, другой фехтовал с моим мужчиной, а третий уже целился пистолетом ему в спину. И я… с разбега прыгнула на руку, в которой был пистолет, и вцепилась в нее своими когтями и зубами. Почти тут же получила удар … Меня отбросило … и я погрузилась в темноту.

Я очнулась уже у него дома, перевязанная и лежащая на свернутом в несколько раз одеяле рядом с маленьким камином, в котором тлели угольки дров. Рядом стояла миска с едой.
- Ну, наконец. – услышала его голос, - Все хорошо. Все позади.
Он гладил своею теплой ладонью мою голову.
- Я привел старого еврея- аптекаря, он тебе наложил повязку с мазью и дал пилюлю.
У меня немного кружилась голова и болела спина, видимо лезвие кинжала полоснуло спину за правой передней лапой. Я хотела сказать - Спасибо, - но только мяукнула.

Так кошка, спасшая мужчине жизнь, осталась жить у него. Я уже себя хорошо чувствовала, сама передвигалась, прыгала и сама уходила на улицу гулять на некоторое время. Ведь говорят , что у кошки девять жизней и что раны на ней быстро заживают. Так и есть. Рана на мне заживала очень быстро.
Я обследовала его жилье. Это была гостиница с номерами в порту для приезжих. Кровать, сундук с одеждой, два стула, ширма, секретер и стол. Все довольно прилично. Комната, в которой давно не убирались, по причине того, что постоялец запретил появляться чужим в его номере. Окно, которое открывалось для проветривания только на ширину ладони, чтобы никто из людей пролезть не смог. Этого расстояния как раз хватало для кошки, чтобы выходить и входить, когда ей вдумается.

Он уходил, я провожала его, а когда он приходил, я его встречала. Я всматривалась в его глаза и видела - где он был и что делал. Он брал меня к себе на колени и, думая о чем-то, гладил. Он ложился на кровать, я пристраивалась рядом, положив голову ему на плечо или свернувшись калачиком под его рукой. Когда он открывал свой секретер и перебирал бумаги, я прыгала на секретер и оттуда, сложив лапки, наблюдала за ним.
Посматривая сверху на его бумаги, она узнала его имя.
Рутгер фон Ульфборг, барон, подданный шведкой короны.


Осень ушла раньше отпущенного ей времени по календарю. Конец октября, последний день месяца, день Всех Святых. Хлопья снега закружили по улицам города, а Нева стала поддергиваться прозрачным льдом. Холодный ветер пытался срывать шляпы с прохожих, поэтому мужчины глубже нахлобучивали треуголки на глаза, придерживая их за края, а женщины туже затягивали ленты своих капоров на шее.

В конце октября я получила пригласительный билет на ежегодное собрание немецкой общины. Пригласительный билет заранее был вручен мне, чтобы я, по их словам, непременно украсила своим обществом и пением собрание и не планировала на этот день другие мероприятия. Многие говорили, что у меня красивое драматическое сопрано, что мой голос был гибким и чарующим. Признаться, мне самой нравилось петь. На собрании я пела арии на итальянском языке, участвовала в сценах с другими певцами из произведений Франческо Арайи.
После прослушивания пения по обыкновению должны быть танцы. Дамы, подергивая обнаженными плечиками и обмахиваясь веерами, медленно переходили в танцевальный зал, раздавая кавалерам разрешения пригласить их на очередной танец. Кто уходил в комнаты для карточных игр, чтобы за игрой обсудить политику, поделиться новым анекдотом или новой сплетней.

Я увидела его. Просто спиной почувствовала на себе его взгляд. Не подавая вида, что знаю его, медленно, обмахиваясь веером, я отошла к окну. За окном ветер кружил снежинки, зима предъявляла свои права на погоду. А в стекле было его отражение, и это отражение под любопытные и завистливые взгляды женщин, шло ко мне.
- Кейтрин, позвольте вам представить барона Рутгера фон Ульфборга..
Я повернулась и чуть не выдала себя вопросом : - Барон Ульфборг?
- Да, сударыня, - он насторожился – Вы слышали обо мне раньше?
- Да, мельком, не помню где…
- Конечно у меня…- подхватила беседу дама Анна фон Остен, у которой проводилось собрание, - это мой племянник. Я прошу прощение, мне надо заниматься делами. Я оставлю вас.
И дама, шурша подолом платья, подбирая фижмы платья, удалилась к сидящим на кушетках дамам.
- Вы любите танцевать?
- Нет.
- Плохо танцуете?
- Я хорошо танцую, но сейчас я хочу кофе и бисквит, - не знаю, почему я это сказала.
-Тогда, может быть, поедем в кондитерскую Вольфа? Там хороший кофе и бисквиты.
- Поедем. Только я заеду домой и переоденусь в более подходящее платье.
Я показала на жесткое панье, который был надет под мое платье. Он улыбнулся , я поняла по его улыбке, что ему понравилась моя простота общения.
- Замечательно. Я буду знать, где вы живете.
И он меня проводил до кареты, а сам следом поехал верхом.

Почему я сразу согласилась на его предложение вопреки этикету? Наверно потому, что мне хотелось его узнать с другой стороны. Сейчас Рутгер был совсем другим, эдаким красавцев, слишком уверенным в себя и гордым до самолюбования и голос его был его спокойным, с нотками приказа: он предлагал и знал, что ему не откажут. Он хотел понравиться мне, а мне было интересно наблюдать за ним, и потом, он не знает кто я… и, если что… - он может оказаться мышкой в когтях кошки, если переступит дозволенное. Он будет умирать медленно, задыхаясь и глотая воздух, потому что влюбил меня в себя, но оказался не тем, кем должен быть.

И вот, через некоторое время запряженные в карету кони, цокая своими копытами по липкому снегу, несли нас к Невскому проспекту, где находилась знаменитая своими кофе и пирожными кондитерская Валотта и Вольфа.

На мне было надето мужское платье, белые чулки, штаны, камзол, простое жабо, плащ и треуголка. Дамы часто носили мужские костюмы, моду на них завела империатрица, которая сама любила наряжаться в такие костюмы. Зная, что в кондитерской можно было встретить кого угодно, я надела более демократическое мужское платье, чтобы не привлекать к себе внимания, но зато я поймала его взгляд на моих ногах в обтянутых чулках и в туфлях с пряжками. Я улыбнулась, но виду не подавала, чтобы его не конфузить. Все мужчины желают заглянуть под колыхающий подол платья женщин, чтобы увидеть хотя бы щиколотку ножки дамы.
Весь вечер прошел в беседах обо всем и ни о чем. Рутгер проводил меня до подъезда, подождал , когда зажжется свет в моем окне, и ушел.

Через день он пригласил меня на верховую прогулку. Эти прогулки стали частыми. Я надевала платье для верховой езды, уже без фижм, чтобы удобней сидеть в седле. Он занимал м еня разговорами. Я знала, что он меня изучает. Ему зачем-то было нужно знать все мои привычки, что я люблю, а что - нет, какие люблю сладости, как я держусь в седле, какую предпочитаю одежду и почему я до сих пор не замужем, есть ли у меня мужчины? Рутгер внимательно следил за мной во время карточных игр и не мог понять, каким образом я выигрываю. А мне нравилось, что он за мной наблюдает. После нескольких встреч, он стал таким, каким я его знала: он был простым в общении и был самим собой.

Ему нравилось, как я лихо скачу на лошади и даже понравилось мое ругательство - Oh Schei;e-, когда я чуть не вылетела из дамского седла, когда моя лошадь чуть не упала, преодолевая поваленное грозой большое дерево. Подол моего платья зацепился за ветви и порвался. Рутгер тогда испугался за меня, я прочитала это в его глазах. Он подскакал ко мне и обнял и не хотел отпускать.

Рутгер предложил заехать в кондитерскую к Вольфу и отведать моих любимых пирожных и как-то загладить свою оплошность за мой испуг, но я отказалась, мне хотелось поскорее добраться домой. Но он настаивал. Тогда я согласилась. Я любила сначала отступать, ведь отступление это еще не поражение.

Но мы не доехали до кондитерской. У меня разболелось колено, которое я ударила о ствол дерева и, подъехав к дому, он снял меня с лошади и отнес на второй этаж в мою комнату. И между нами случилось то, что обычно случается между мужчиной и женщиной, когда они хотят одного и того же.


- Мне кажется, что я с тобой знаком уже давно. Мне легко с тобой, и меня манит к тебе.
- Может быть… - уклончиво я ответила и спросила , - Для тебя ночь - это давно?..
Он не слушал меня, он целовал мое плечо.
- И почему я тебя раньше не видел ?
- Зато я тебя видела там, на кладбище, возле могилы Элизы. Кто она для тебя?
Он внимательно посмотрел мне в глаза, пытаясь понять: кто я? Вдруг шпионка, специально подосланная к нему? Но я продолжала на него смотреть и спокойно повторила вопрос:
- Кто она для тебя? Ты любил ее? Я не шпионка. Я живу рядом с лютеранским кладбищем, как ты уже знаешь, потому что находимся здесь.
Он встал с постели и подошел к окну. Я молчала: мое первое правило было - лучше молчать и слушать, чем говорить. И он начал мне рассказывать… Давно с самого раннего детства родители их обручили. Элиза полюбила его, а он ее нет, он относился к ней, как к сестре. Она и была ему сестрой, двоюродной. Он ее не любил, но хотел ей только добра, чтобы она нашла себе того, кто ее полюбит всей душой. И он перед назначенной свадьбой ей об этом сказал, для нее это было ударом. Имея и без того плохое здоровье, ее сердце не выдержало, она заболела. Ее отвезли подальше от него, в Санкт- Петербург, к хорошим врачам, но те ничего не смогли сделать и она умерла. С тех пор отец Элизы поклялся отомстить ему и убить его. Слепая ненависть. Отец Элизы часто подсылает к нему убийц, не так давно они снова его настигли, была стычка, и он был бы убит, если бы не черная кошка. Неделю назад он узнал, что отец Элизы умер.
Он повернулся ко мне лицом.
- Я любил Элизу, мы с детства были дружны, она мне была дорога, и я хотел, чтобы она была счастлива. И ее смерть – моя вина. Когда я приехал по делам в Санкт-Петербург, я наведывался к ее могиле, вспоминая старое. Она была единственный человеком, чистым и непорочным, которого я любил.
Я посмотрела в его глаза и поняла, что он говорит правду.

Холодный ветер стучал в окно то мокрым снегом, то дождем и деревья зябко дрожали, покрываясь ледяным покровом. В камине уже догорали поленья дров, становилось прохладно и мне очень захотелось тепла, мне хотелось ласки. Мне нравилось, когда я была кошкой, он гладил меня по голове, но сейчас мне хотелось еще раз испытать его прикосновение только…только уже женщиной. И тогда я подошла к нему … и обняла, нырнув по его руки… И он меня отнес на постель.
- Меня притягивает к тебе, словно ты моя… - он не договорил.
Зачем слова, когда все итак понятно. Я могла бы его приворожить, загипнотизировать, заколдовать, но мне хотелось другого. Мне не хотелось жить с марионеткой моих желаний, мне хотелось, чтобы он был свободным и сам, сам выбрал меня из тысячи и полюбил.

Мы стали встречаться в моем особняке. Он под покровом ночи залезал в окно на второй этаж и с рассветом уходил, когда моя прислуга еще спала. Я была счастлива, даже промозглый унылый ветер не мог на меня нагнать плохое настроение.

Однажды, когда мы остались ночью одни, когда были сброшена на пол одежда и в камине горел огнь, когда мы лежали среди белых простыней, он сказал, целуя мои волосы, освобождая их от бриллиантовых булавок:
- Ты не похожа на других женщин...
Я повернулась к нему и мои волосы упали на его лицо:
- Все другие остались в прошлом, если у тебя появится кто-то, я ее придушу.
Я повернулась спиной к нему. Это была шутка, но в ней была доля правды. Я знала, я чувствовала, что он улыбается. Он осторожно погладил мои волосы и отодвинул их с плеча. А после прикоснулся пальцами к моей спине под правой лопаткой к шраму, который еще не исчез.
- Он быстро заживет и исчезнет, его не будет видно, – я быстро сказала, как будто оправдывалась, за этот шрам на моем теле, который, как мне казалось, уродовал меня.
- Я хотел тебя познакомить с кошкой, с той самой кошкой, черной кошкой, которая меня спасла от выстрела. Мне казалось, что она меня любила.
Он говорил тихо и медлено, поглаживая мой шрам. Я притаилась, мне казалось, что он догадался кто я на самом деле. У меня сердце заколотилось. А он продолжал.
- Я хотел ей дать имя. Много перебрал имен, но она отзывалась только на Кетти. Она приходила ко мне, когда хотела и исчезала. Исчезала тогда, когда ты была со мной рядом. У нее такой же шрам на спине остался.

Я молчала, он снова поцеловал меня в плечо и, продолжая гладить и перебирать мои волосы. После некоторой паузы произнес:
- Завтра или послезавтра я уезжаю.
Я замерла. Мне хотелось кричать: - нет, нет, только не сейчас: - но я молчала. Я не просила, чтобы он взял меня с собой, чтобы не оставлял меня в этом холодной городе одну. Я сама хотела, чтобы он был свободным… вот и сейчас он свободен. Я повернулась к нему лицом и посмотрела в его глаза и… увидела там себя.
- Так надо…Я хотел бы взять эту кошку с собой, но она куда-то исчезла.
Я снова промолчала, а он смотрел на меня и гладил мои волосы, и чего-то ожидал.
- Завтра я хотел бы тебя увидеть.
- Да.
Я подтянулась к нему и поцеловала, чтобы он больше ничего не говорил, не омрачал эту, может быть, нашу последнюю ночь.

Все утро я его ждала, я в моей душе не было покоя, я не находила себе места. То прислушивалась к каждому шуму, издаваемой проезжающей мимо каретой, то к голосам прислуги. Внешне я выглядела спокойно. Пусть, возможно, это и будет моя последняя встреча с ним, но я не буду терять свое достоинство, хотя бы внешне.
Наконец к дому подъехала карета и остановилась.
Он поднялся ко мне, обнял меня, как обычно заправил мой локон за ухо и сказал, вручая мне большую коробку.
- Надень это… для меня. И спускайся вниз. Я тебя там буду ждать.
Поцеловал и ушел.

Развернув бумажную обертку в коробке, я увидела там платье, дорогое красивое платье, нежно серебряного цвета, отделанное вышивкой. У меня сжалось сердце: неужели это откуп от меня? Я ведь не просила у него ни денег, ни золота, я ничего у него не просила.

Я позвала прислугу. Девушка пришла, я поняла по ее глазам, что она была в восхищении от такого платья. Девушка помогла мне надеть его и уложила красиво мои волосы. Я смотрела себя в зеркало: пусть Рутгер запомнит меня такой, красивой, ведь это последний день, когда мы вместе. Я не буду ломать руки перед ним в молитве, ни одна слезинка не упадет на мои щеки. Он – свободен! И накинув на себя шаль, я спустилась к нему.

Мы ехали в карете совсем недолго, карета почти сразу же остановилась. Рутгер подал руку, помогая мне выйти, и я увидела, что мы находимся около лютеранского собора Святой Екатерины. Там нас ждали два его секунданта и священник. Рутгер снял с меня плащ, повернул меня лицом к себе и спросил:
- Кейтрин Елизабет София фон Хейден, выйдешь ли ты за меня замуж?
В его голосе были требовательные нотки,которым нельзя было возражать, но я разве хотела возражать?
У меня голова закружилась, затошнило, земля ушла из под ног, он подхватил меня, и прижал к себе и снова спросил:
- Ты будешь моей женой?
- Да.
Чтобы я не упала, крепко взял меня под руку и подвел к алтарю.

***
- Мама, я была не права. Мама, я полюбила... Я знаю, как ты любила моего отца. Прости меня. У меня не было свадьбы, но вчера было мое венчание. Я теперь замужем...
Мама, помнишь, ты мне говорила, что хотела, чтобы наш род не пресекался? Мама… У меня скоро родится дочь. Я знаю, я это чувствую. Рутгер еще не знает об этом, я ему скажу сегодня. Нет, не сегодня, а тогда, когда буду точно уверена. Мама, мы уезжаем, сначала в Швецию, в Гетеборг, а после в Лондон. Я люблю тебя, мама. Ты всегда будешь со мной.
Я поцеловала свои пальцы, а после дотронулась ими до могильной плиты моей матери. Так я передала ей свой поцелуй.

Постояв еще немного у могилы матери, я направилась к дому, где уже стояла карета для прислуги, груженная моими вещами, рядом стояла другая карета для нас.
- Кетти, я уложил твои сундуки в карету, особенно тот, большой кованный, как ты просила, привязал хорошо. Простилась с матерью?.. А теперь поедем?
- Да.
Он помог мне сесть в карету и сам запрыгнул в нее.

Карета уносила меня в совершенно другую жизнь. Рутгер закутывал меня в теплый плащ, подбитый мехом бобра, чтобы я не замерзла, а я, прижавшись к его груди, тихо дремала под стук колес, подпрыгивающих на ухабах дороги. Я знала, что Рутгер догадывается о многом, он называет меня Кетти, как кошку, но деликатно молчит и я благодарна ему за это молчание, пусть это будет нашей тайной или само собой разумеющееся. И еще… у меня будет еще одна тайна от него: пусть он думает, что оберегает меня от всех и всего, но оберегать его и нашу семью буду я.

- Я хочу тебе сказать…
- Что?
- Так, ничего. После скажу.
- Ну, хорошо, а сейчас спи…
Он прижал меня к себе, поцеловал мою голову и натянул на нее плащ.