Моя бабушка

               
Мне стыдно признаться, но я уже не помню, как звали мою бабушку по материнской линии. Мария? Или все-таки Матрена? Почему-то сейчас на ум приходят эти имена. Иван, родства не помнящий. Жил так, будто впереди целая вечность: еще успею все узнать и всех расспросить. А когда захотелось все узнать, то оказалось слишком поздно: не у кого спрашивать. Никого не осталось.

Помню я о бабушке лишь одну история, услышанную от своего отца. Отец, подвыпив, кому-то рассказывал за столом, что его теща в молодости была монашкой. Но случайно увидела, как поп в постный день ест мясо – и потеряла веру. Или, может быть, не веру потеряла, но не захотела больше служить Господу вместе с такими попами.

Да и видел я свою бабушку всего один раз, когда мне было лет семь или восемь. Мама, я и моя старшая сестра приехали из Казахстана на Украину в гости. Рано утром, когда еще только начинало рассветать, мы вышли из поезда на какой-то маленькой станции. Нас встречала тетя Люся, мамина сестра. Рядом стояла лошадь, запряженная в телегу. Тетя Люся нам объяснила, что и лошадь, и телегу она взяла в колхозе, чтобы нас встретить. И теперь должна заплатить председателю.
 
Меня удивили такие нравы. Маму, когда она возвращалась из санаториев, всегда встречала машина, пусть и грузовая. Бесплатно. Но теперь я думаю: может, не всем и давали машину, а только маме? Ведь мой отец был председателем рабкоопа, а мама – главным агрономом совхоза. По совхозным меркам – большое начальство.

Мы расселись, и тетя Люся взяла вожжи. Проходивший мимо мужчина вдруг крикнул:

- Крути волос! Крути волос!

- Это примета такая! – объяснила тетя Люся. – Если женщина правит лошадью, то надо накрутить волос на пуговицу, чтобы не случилось беды.

Возможно, и нет такой приметы. Но мне запомнилось именно так. Ведь сколько мне тогда было? Лет семь или восемь? Или уже девять?

Ехали мы через лес. И тетя Люся рассказала, что в их селе недавно случилась беда: два мальчика нашли мину и бросили ее в костер. Один погиб, а другого покалечило.

И вот этот случай меня уже ничуть не удивил. В моем детском восприятии война была совсем недавно, а потому и мин можно найти сколько угодно. Хотя это было уже начало семидесятых годов.

Ехали мы долго. Или, может быть, мне так показалось. Ведь в детстве время тянется очень медленно, всего лишь час или два – это же бесконечность! Наверное, это потому, что дети торопятся жить. И лишь с годами начинаешь понимать, что и не нужно ведь никуда торопиться. Все заканчивается очень быстро.

Закончился, естественно, и наш путь к селу, где жила тетя Люся. Мы, наконец, подъехали к ее хате и стали снимать с телеги свои чемоданы. Двор был огорожен не забором, как у нас: это была изгородь из двух длинных горизонтальных жердей, протянутых между столбами. Такую я видел впервые и не знал ее названия. Но теперь-то я умею пользоваться интернетом: прясло – вот как это называется. Хотя, возможно, на Украине это называется как-то иначе.

Бабушка не вышла нас встречать.
 
- Она в хате. Она теперь редко выходит, - сказала тетя Люся моей маме.

И мама побежала в хату.

Вышла она оттуда заплаканной.

- Она не узнала меня! – сказала мама.

- Она уже давно никого не узнает и ничего не помнит, - ответила тетя Люся.

Мама и сама об этом знала – письма и посылки с яблоками, грушами сушеными и маринованными грибами мы от тети Люси получали регулярно. Но, наверное, мама все-таки на что-то надеялась.

Я не понимал, почему мама плачет, ведь бабушке уже 82 года! Какая уж тут память? Но мама почему-то плакала.

Потом мама захотела пройтись по селу, и я увязался вслед за нею. Пробегавший мимо мальчишка вдруг остановился и сказал нам: «Здравствуйте». И я был поражен. Ведь он нас совсем не знал! Я, например, никогда не здоровался с незнакомыми людьми. А здесь вон какие вежливые!

Целыми днями я сидел на дереве и ел шелковицу. Изредка я перебирался на черешню, но белая шелковица мне нравилась значительно больше. До сих пор помню вкус этой ягоды. Мне кажется, ничего вкуснее в своей жизни я не ел.

Спускался с дерева я лишь для того, чтобы поесть чего-нибудь более существенного: борща или жареных грибов. Во дворе у тети Люси была печка, которую топили шишками. Ох, и вкусной же получалась еда, приготовленная на такой печке! Правда, грибы я ел очень осторожно, выбирал лишь белые грибы. Сыроежки мне нравились больше, но я боялся отравиться. Вдруг вместо сыроежек попадется мухомор? А белые грибы с мухомором не спутаешь! Откуда мне было знать тогда, что ядовитый гриб, попавший на сковородку, и всю еду делает ядовитой?

Бабушку я почти не видел, она действительно не выходила из комнаты. Что меня вполне устраивало: я не знал, чего от нее ожидать, а потому очень ее боялся.

Лишь однажды я наблюдал с дерева, как бабушка вышла из хаты и направилась к калитке. Но тетя Люся ее догнала и остановила.

- Пусть бы погуляла, - сказала мама.

- Она заблудится! – возразила тетя Люся.

А потом добавила:
- Это она на кладбище хочет, к Маняше. Раньше она часто ходила. Вот ведь как! Уже и не помнит ничего, а все равно ее туда что-то тянет!

Кладбище находилось между селом и лесом. И когда мы ходили в лес за грибами, я всегда от него отворачивался. В то время я еще боялся кладбищ. Я всем своим детским существом ощущал, как они, притаившись в торжественной тишине, терпеливо ждут нас всех.

Поэтому на кладбище с мамой, тетей Люсей и бабушкой я не пошел. Они сходили без меня: тетя Люся и мама – навестить свою сестру, а бабушка – свою младшую дочь. Которую уже не помнила.

Наверное, в гостях у тети Люси мы были не очень долго: мы собирались навестить еще родственников отца, а это уже другой край Украины.

И снова тетя Люся взяла в колхозе лошадь. Моя мама обняла мою бабушку на прощание, но бабушка на это никак не отреагировала.

Когда же мы дошли уже до калитки, мама оглянулась. И мы тоже все оглянулись вместе с нею. Бабушка из окна смотрела нам вслед. И плакала.

Такой она мне и запомнилась, моя бабушка.