Подворотня

— Да я-то не против, только почему я? — с тоской осведомился Мазай, косясь на Батю, вальяжно откинувшегося на спинку белого кожаного сиденья своего «Лексуса». Хотя ему следовало бы чувствовать себя польщённым — Батя самолично прикатил к спортшколе, где Мазай работал тренером, чтобы с ним потолковать.

— Потому что это твой двор, — веско и резонно объяснил Батя. — Если этот… гастролёр не вкурит, что от него требуется, принимать меры будешь уже не ты.

«Вот спасибо-то, отец родной», — мрачно ухмыльнулся Мазай и по взгляду Бати сразу понял, что он эту мысль с лёгкостью угадал.

Мазай Батю уважал, ходил в числе его ребят до тех пор, пока не начал делать спортивную карьеру, не стал КМС и чемпионом края по боксу в своей возрастной и весовой категории. Батя ему тогда не препятствовал, отпустил с миром и с прилюдным добрым напутствием даже.

Из бригады Мазай, по правде говоря, ушёл с большим облегчением, полукриминал с мордобоем и разборками его не устраивал, да и пришёл-то он к Бате потому, что все его тогдашние друганы там оказались.

Теперь же, спустя почти восемь лет — кто спился, кто сторчался, кто женился, кто в тюрьме. А Батя остался несокрушим, как Медный всадник, которого не взяли даже немецкие бомбёжки, под ним новый молодняк опять ходил.

Но чтобы вправить мозги приезжему гастролёру, Батя по старой памяти Мазая решил послать. И самолично приехал для разговора. Так что никаких «Почему я?» и звучать-то не должно было.

«Отчего да почему, да по какому случаю одного тебя люблю, а десяток мучаю», — как в детстве пела Мазаю бабушка.

Мазай, кстати, знал, почему. Потому что Батя счел его равным по статусу этому гастролёру, что тоже было лестно. Тот, по слухам, в кабинет мэра без стука заходил, покровительствовали ему крутые бизнесмены, недаром же заказ на реконструкцию городской набережной после давешнего наводнения получил именно он. Столичный архитектор, ёптыть, хотя столица и вторая.

Но приглашённый звездырь нагло эпатировал городскую общественность. Тачка у него была откровенно бабская, круглая и ярко-оранжевая «Киа». Хаер до лопаток и разноцветный. И юбка вместо штанов, ладно, пусть скреплённая между ногами, но юбка же! Мазай собственными глазами пару раз видел его на стоянке, когда в свою тачку садился. Будто этот чумоход не знал, куда прибыл. Или считал — если ему под тридцатник, то уже всё можно и никто предъяв не кинет?

«Ты не в Чикаго, моя дорогая», — как говорил мистер Твистор супруге.

— Ты же его видел, — снова прозорливо угадал Батя. — В одном дворе живёте, считай, знакомы. Так что поговори с ним по-человечески. Пусть меняет имидж, — Батя нарочно выделил слово, какого в его тезаурусе сроду не водилось, — или уматывает, откуда заявился. В идеале — уматывает. Не нужно нам такого в городе.

— Дурной пример заразителен? — не удержался Мазай, но Батя подколки величественно не заметил, протянул ладонь для рукопожатия — аудиенция окончена, мол, жду результатов.

Глава корпорации, да и только. Хотя и свой бизнес Батя, конечно, держал.

Мазай неслышно выдохнул, вылез и аккуратно захлопнул за собой дверцу «Лексуса». За спиной мягко заурчал мотор.

* * *
Столичного чумохода звали обычным русским именем Игнат, по фамилии Петров. Эти ценные сведения Мазай нашёл на сайте городской администрации. Батя их тоже наверняка знал, но посчитал ниже своего достоинства делиться. Из источника же, называемого «ОБС» — «Одна Бабка Сказала» — Мазай получил не менее ценные сведения: оказывается, Игнат Петров не просто так въехал в их двор, купив хату в соседнем доме, он унаследовал эту хату от умерших бабушки с дедушкой, и сам жил тут до двенадцати лет, пока вместе с родителями не укатил в Питер.

Мазай его не помнил шибающимся в их дворовой компании.

И по родной школе тоже не помнил, хотя они были примерно одного возраста, ну, плюс-минус класс.

Чёрт-те что.

А вернулся-то он зачем? В Питере работы не нашлось? Судя по регалиям Игната Петрова, обозначенным всё на том же сайте (администрация норовила похвастаться приобретением), вряд ли. Ностальгия взыграла? Не смешно.

Просто какая-то загадка природы. И Мазаю стало даже любопытно эту загадку разгадать.

Он дожидался Игната Петрова, выяснив, во сколько примерно тот возвращается из администрации после вечернего совещания с мэром — ждал не на автостоянке, где держал свою «камрюху», а в подворотне. «Вот же дубак», — хмуро думал Мазай, набросив на голову капюшон куртки, но лучшего места, чтобы поговорить незамеченными, придумать не мог. Не в беседке же, по-пацански. Да и не пойдёт столичный архитектор Петров в беседку.

А в этой грёбаной подворотне всегда сифонило. Даже если ветра вовсе и не было. Даже если на термометре значилось плюс тридцать. Здесь всё равно тянуло какой-то мёрзлой сыростью, не понять, откуда. Мазай с детства стремился миновать подворотню побыстрее, и, что характерно, не он один. Здесь никто из малышни никогда не прятался во время игр, подростки не малевали на белёсых кирпичах сакральные символы, а бабульки резво проскакивали во двор, волоча набитые пакеты из «Пятёрочки», и потрындеть ни разу не останавливались.

В общем, Мазай стоял, ёжась, как дурак, проклиная Батины придумки (борец за общественную нравственность, видите ли) и почти не следя за происходящим на улице. Но пропустить Игната Петрова он никак не мог: клятая промозглая подворотня была единственной, ведущей в их двор с автостоянки.

Он несколько раз машинально поздоровался с молодыми мамочками, бодро катившими домой коляски со своими отпрысками, и с бабульками, также спешившими к вечернему сериалу. Потом мамашки и бабки закончились, и ещё через полчаса тупого тыкания замёрзшим пальцем в смартфон Мазай наконец увидел Игната Петрова.

Тот стремительно вышел из-за угла дома в развевающемся плаще, как какой-то Лестат, его радужную гриву перебирал ветер, видать, вампирскому модному плащу капюшона не полагалось. Мазай шагнул ему навстречу, громко и чётко сообщив:

— Привет.

Петров остановился, почти миновав его. Глаза у него оказались тёмными, узкими и чуть насмешливыми. Спасибо, не накрашенными, до такого наглость не дошла — всё-таки к мэру в кабинет вхож, не хухры-мухры. Он машинально пригладил свою растрёпанную гриву и настороженно ответил:

— Добрый вечер. Чем обязан? Не курю.

— Разговор есть, — спокойно ответствовал Мазай, и Петров сперва непонимающе сдвинул брови, а потом насмешка в его глазах стала откровенной.

— Узнаю брата Колю и родной колхоз. Всё ждал — когда же меня начнут учить жизни бывшие хозяева улиц и подворотен. Вот и дождался. Прошу, не стесняйтесь, приступайте.

Из этой иронической тирады Мазай вычленил самое главное:

— Почему «бывшие»? — он демонстративно засунул руки в карманы.

— Потому что времена изменились, вы не заметили? — Петров вскинул чёрные, будто нарисованные, а может, в самом деле нарисованные или даже вытатуированные, брови.

— Нет, к сожалению, — непроизвольно вырвалось у Мазая, и он поморщился от досады. Вот же сказанул, подставился. К сожалению! — Здесь всё ещё не Амстердам. И даже не Питер. Вы нарочно шокируете… общественность. Зачем? Взрослый же человек и всё понимаете. Кончится тем, что вас вынудят уехать. В лучшем случае.

— А в худшем? — негромко спросил Петров, глядя прямо в глаза Мазаю. — Убьют? Я помню, как в конце девяностых тут, неподалёку, барабанщика рок-группы насмерть забили арматурой.

Мазай тоже это помнил. Ему стоило надавить на чёртова архитектора, возможно, вытереть белёсую стену подворотни его дорогим плащом. Но у него для этого не было ни сил, ни желания. Да и разучился он. Бокс есть бокс, это совсем иное.

— Если вы сейчас не услышите меня, с вами будут разговаривать другие и по-другому, – устало отрезал он. – Убить — вряд ли, но машину могут раскурочить. И пальцы сломать. Почки отбить. Оно вам надо? Мэр-то, конечно, примет мэры, — он нарочно исковеркал это слово, — но тогда будет поздно. Не стройте из себя… римского легионера, боевого… архитектора. Лучше бы вы совсем отсюда свалили, правда. Меньше забот.

— Но вам же самому это всё не нравится, — уверенно заявил вдруг Петров, а Мазай так же внезапно разозлился, что называется, до красных глаз.

Ванга сраная, стоит, вещает!

— Не твоё дело, — свирепо процедил он, катнув желваками и шагнул к этому больному, всё-таки намереваясь вспомнить старые навыки и повозить его спиной по стене. Слегка, для острастки. Плащик попортить. Чтобы рот лишний раз не разевал.

Мазай не сомневался, что обиженный Петров тут же накатает на него заяву в ментуру, но точно так же не сомневался, что Батя своего бывшего бойца с лёгкостью отмажет. Что бы там ни думал на этот счёт приезжий архитектор, хозяином этого города всё ещё оставался не мэр, а Батя.

Но тут ветер в подворотне завыл, будто бы в декабре, а не в мае, и стал вьюжным, колким. Мазай успел машинально удивиться тому, что его щёки и лоб обжигают невесть откуда взявшийся снежинки, а прямо перед собой увидел ошеломлённое лицо Петрова, которого тот же порыв ветра швырнул вперёд так, что они оба не удержались на ногах и врезались в стену подворотни. Мазай только крякнул.

Вокруг наступила совсем уж непроглядная тьма.

А ещё через несколько мгновений началось вовсе уж несуразное: на них навалилась целая толпа радостно гомонящих и пыхтящих орков в каких-то шубах и малахаях. Ролевики? Из психушки они сбежали, что ли? Уворачиваясь и отбиваясь, Мазай обернулся, чтобы увидеть сразу две дивные вещи.

Во-первых, боевой архитектор Петров залихватскими пинками в пах вывел из строя двоих уродов в малахаях. А во-вторых, вместо арки подворотни над головами у них воздвигся здоровенный каменный валун, похожий на осколок метеорита. Почему Мазаю пришёл в голову именно метеорит, осталось неясным (возможно, потому, что обломок был антрацитово-чёрным) — в в эту же самую голову беспощадно врезалась рукоять криво изогнутой сабли. Перед глазами расцвёл праздничный салют, а потом наступили непроглядная темень и абсолютное безмолвие. Как после нокаута.

В безмолвии и тьме он, однако, пребывал недолго, вынырнул почти сразу, машинально удивляясь тому, что не слышит над собою бесстрастного голоса рефери, отсчитывающего секунды.

И тут же снова обнаружилось дивное: он в прямом, а не в аллегорическом смысле оказался привязан к боевому архитектору Петрову, лежавшему с ним затылок к затылку, спина к спине. Как какой-то несчастный сиамский близнец, ёпта! Оба они были скручены колючими верёвками, причём Петров лишился своего пижонского плаща, а Мазай – куртки.

— Петров, ты? — на всякий случай уточнил Мазай, хотя и так прекрасно определил, чей именно острый локоть втыкается ему в бок — по благоуханию ядовитого парфюма определил. Драться Петров умел, но разило от него как от бабы — удушливо-цветочно. — Какого рожна тут происходит?

— Они нас вроде как здесь ждали, — тихо, но отчётливо доложил Петров. — Сняли с тебя куртку, с меня плащ, ремни тоже, кстати. Часы, телефоны, забрали всё. Связали и вот так вот положили. Как телят.

— Где положили? — Мазай вывернул голову, чтобы хоть что-нибудь увидеть. Но не увидел практически ничего, кроме обода тележного колеса, показавшегося огромным, и кусочка звёздного неба. Разило не только петровским парфюмом, но и конским навозом. Мазай в детстве каждые летние каникулы проводил у деда в деревне и пропадал в совхозной конюшне.

— Под телегой, — исчерпывающе высказался Петров и смолк. Мазай тоже молчал, и тот наконец не утерпел: — А чего ты не спрашиваешь, не сон ли это?

— Не сон, — так же исчерпывающе пояснил Мазай. — Башка болит, верёвки режут, ты какой-то дрянью воняешь. Разве это, нахрен, сон? Весь мир в ощущениях. Костёр, что ли, горит? Ещё и дымом несёт.

— Моя туалетная вода стоит две сотни баксов, — обиженно проворчал Петров, но потом всё-таки ответил по существу: — Да, они костёр развели, сидят, трындят, наше добро делят.

И правда, откуда-то доносилась чужая и непонятная гортанная речь. И гогот. Радовались, подлюги, своей добыче.

— Половцы или печенеги, — предположил Мазай, и Петров тут же с интересом вопросил:

— Ты что, лингвист? А если это просто гоблины какие-нибудь? И вообще, ты почему не удивлён?

— А чего мне удивляться, если я что-то и читаю последние три года, так это боевую фантастику, там такая фигня сплошь и рядом. «Князь из десантуры», например, отличная книжка, — Мазай поморщился. Тело начинало затекать. — Мне в этой подворотне всегда стрёмно было, — признался он. — Ссыкотно. Я там никогда так подолгу не задерживался как сегодня. Когда тебя, гада, ждал.

— Сам ты гад, — уныло огрызнулся Петров. — Я тебя не звал там стоять, если что. И… да, в ней всегда как-то гнусно было. Жутковато. И холодно. Я по детству помню, мне хотелось глаза зажмурить и бежать через неё побыстрее.

— А вот почему я тебя в нашем дворе не помню? — спохватился Мазай.

— Я тебя тоже не помню, — пробурчал Петров. —Ты кто вообще такой? Ты мне не представился.

Мазай бы заржал, но ситуация ржачной не была.

— Антон Мазаев я, седьмой дом, третий подъезд, — чётко отрекомендовался он. — Так почему же я тебя не помню. Ты вроде не инвалид, дома сидеть безвылазно. И учиться где-то должен был. Баба Валя с нашего подъезда сказала, что ты отсюда уехал лет в двенадцать.

— Я в частной школе учился, папа меня туда отвозил. Называлась «Интеллект плюс», — не гордо, а как-то грустно объявил Петров. Его патлы щекотали Мазаю взопревшую шею. — Теперь я тебя вспомнил. Но ты тогда совсем другой был. Без носа сломанного и не острижен, как на зоне.

Мазай даже фыркнул от негодования:

— Всем с радужными хаерами рассекать, что ли? А нос — это я боксом занимаюсь. Тренер я в спортшколе, а также чемпион края.

Но регалии Мазая, похоже, не произвели на Петрова должного впечатления. Он его вроде как даже не слушал, продолжая гнуть своё:

— Ты за меня однажды заступился, в пятом классе, когда я в музыкалку ходил. С флейтой.

Мазай изо всех сил напряг память и правда смутно припомнил тощего кудрявого пацана с какой-то бандурой в руках, которого окружила у беседки их тогдашняя дворовая кодла. Окружила и пихала, дёргала, острила тупо.

— Я тебя тогда за девчонку принял, — угрюмо оправдался он.

— Ты извини, — похоже было, что Петров, поняв, с кем именно теперь намертво связан, испытал выбившую его из колеи волну эмоций, и даже то, что оба они внезапно оказались хрен знает где, его так не шокировало. — Привет, в общем. Прошу прощения, что всё так нелепо из-за меня получилось.

Он не издевался, гад! Он говорил искренне!

— Иди ты… в пень, — простонал Мазай. И быстро переменил тему: — Слушай, эти уроды что, утра ждут?

— Пожалуй, — помолчав, подтвердил Петров. — Знаешь, я думаю, они тут регулярно дежурят. Эта чёртова скала им то и дело кого-нибудь подкидывает… с мобильниками, браслетами говорящими, фотиками и другими цацками.

— Что-то я не припомню, чтобы в нашем дворе кто-то таким образом раньше пропадал, — скептически откликнулся Мазай.

— Но если это сквозной портал?! — в азарте зачастил Петров и даже попробовал приподняться на локте. Колючие верёвки натянулись. Мазай сердито зашипел. — Извини, извини. Сквозной портал, связанный не только с конкретно нашей подворотней, а и с другими тоже! А что? Вполне реально! Ну чего ты, сам же хвастался, что мистику читаешь!

— Мистическая реальность, ага-ага, —скорбно проворчал Мазай и тоже поёрзал, невыносимо было. — И что, мы так и будем тут лежать кулями и дожидаться, когда нас куда-то отправят? Куда? На невольничий рынок? Тебя к падишаху в гарем, меня — на галеры?

— Тебя, может, тоже в гарем, — не остался в долгу подлец Петров и крякнул, когда Мазай от души врезал ему локтем под рёбра. Мог бы, конечно, более весомо — затылком в затылок, но жалко стало идиота, да и собственная башка трещала нещадно.

— Кажись, идёт кто-то, — прошипел он. — Заткнись!

От костра и в самом деле, насколько Мазай мог видеть краем глаза, отделилась низкорослая тёмная фигура и направилась к ним. Оставшиеся у костра издали какой-то боевой клич, зачем, Мазай не понял.

— Кху-кху-кху, уррагх!

Или что-то в этом роде.

— Говорю же, печенеги, — заявил Мазай шёпотом.

— Тебе просто слово нравится, — хмыкнул ехидина Петров. — А я ставлю на орков. Это вселенная Толкина, спорим?

— Кто бы там ни был, может, развяжут, — проскрипел Мазай с надеждой. Пить хотелось неимоверно, на зубах хрустел песок.

Но его надеждам не суждено было сбыться: подошедший печенег, он же орк или хрен знает кто ещё, наклонился, деловито ощупал верёвки — не освободились ли пленники часом. Щербатая узкоглазая рожа в малахае оказалась совсем близко, обдавая сытным мясным духом — конину небось жрали, сволочи. Мазай не утерпел, дёрнулся вперёд и, уже не жалея многострадальной башки, врезал орку лбом куда-то в челюсть. С наслаждением врезал.

Тот взвыл, отскочил и заматерился, держась за подбородок. По крайней мере, Мазаю показалось, что он различает в его обиженном оре знакомые с детства слова.

Но тут орк выхватил из-за голенища сапога нагайку — и следующие пять минут прошли для пленников весьма бурно: они катались и ёрзали на траве, шипя сквозь зубы и пытаясь увернуться от полосующих ударов — тщетно. Мазай при этом матерился не хуже орка.

Наконец тот утомился, горделиво засунул нагайку обратно в сапог и удалился, напоследок цыкнув в сторону связанных кровавой слюной. Его сотоварищи у костра неблагородно хохотали, потешаясь над ним.

Мазай перевёл дух и, не давая себе опомниться, выпалил:

— Так. Стало понятно, что развязывать и кормить-поить они нас не собираются, невольничий рынок — самая перспективная перспектива. Пора валить, пока не увезли.

— Ка-ак? — со стоном осведомился вспотевший и расхристанный, как и Мазай, Петров. — Бля, вот же тварюга, чтоб ему ни дна, ни покрышки!

Под плетью орка-печенега он враз расширил свой активный тезаурус.

Мазай мрачно усмехнулся и ответил:

— Чем дальше мы от этого гром-камня, тем дальше от подворотни и от возвращения. Он — наш единственный шанс. Дверь в лето, ёпта. Поэтому предлагаю слаженно и быстро, коль они нас уже проверили и теперь заняты своими делами, перекатиться обратно к нему, и…

Он запнулся.

— И… что? — с интересом прохрипел Петров.

А в самом деле «что и»?

— По крайней мере, мы сделаем что сможем, и пусть будет что будет, — облизнув губы, выдал Мазай. И хмуро добавил: — Пускай сволочное мрзд знает, что мы хотим домой

Он поморщился – рубцы от ударов нагайкой жгло просто зверски

— Катиться, говоришь? — повторил Петров задумчиво. — Погоди. Гляну, в какую хоть сторону.

Верёвки натянулись, врезаясь в рубцы, и Мазай стиснул зубы.

— Вон туда, я его вижу. Но обдерёмся же все, — упавшим голосом сообщил Петров.

— Тебе жалко рубашонки за двести баксов или тебя больше печалит, что на невольничьем рынке непрезентабельно будешь выглядеть? — съязвил Мазай и скомандовал, не давая этому эстету возможности придумать не менее ехидный ответ. — Вперёд, на раз-два. Передышка, когда скажу. Не ноем, не девочки! Гоу! Раз-два, раз-два, раз-два…

Это был натуральный аминь. Одежда, кажется, как и кожа, почти мгновенно распустилась на полосы от колючей травы. Особенно страдали локти, которыми приходилось упираться в землю. После первой передышки Мазай всерьёз решил, что локти у них обоих уже стёсаны до костей, и снова двинуться вперёд, на эту пытку стоило титанического усилия. Глаза приходилось зажмуривать, чтобы не выхлестнуло стеблем. Оба сопели, пыхтели, вскрикивали, матерились, но продвигались к гром-камню довольно резво.

— Ладно, дальше-то что? — в очередной раз поинтересовался Петров во время второй передышки. Он хватал воздух широко раскрытым ртом, щегольский его прикид превратился в лохмотья и промок от пота и крови. Как и одежда Мазая.

— Давай… сперва… докатимся… — сквозь зубы процедил тот. Ему уже, по правде, было всё равно — пусть ждёт невольничий рынок. Лишь бы не кататься по клятой стерне как грёбаным окровавленным колобкам.

Но сдаваться он не привык.

— Всё вперёд, всё вперёд, отступленья нет, победа или смерть, — выдавил он.

— Голсуорси, — удивлённо определил Петров, с трудом переводя дыхание. — Да ты эрудит, Антон Мазаев…

Мазай никакого понятия не имел о Голсуорси, изречение это просто где-то слышал, но разочаровывать Петрова не стал.

— Чёрт, если выберемся, — взахлёб продолжал тот, — никогда больше через подворотню эту сучью не пойду. Летать буду, но не пойду.

Мазай был с ним целиком и полностью согласен.

Солёный пот заливал ему лицо, а может, это были слёзы. Вполне вероятно. Всё равно Петров его перекошенной хари не видел, да и его собственная харя явно выглядела не лучше.

Во время третьей передышки Мазай вдруг хрипло рассмеялся.

— Чо… ржёшь? —кое-как выдавил Петров.

— А вот… представь… — так же через силу объяснил Мазай, — что этот гром-камень нас примет, но выбросит не в нашу подворотню, а ещё куда-нибудь. Ты же сам говорил давеча — там могут быть множественные порталы. Вывалимся… в мезозое… где-нибудь.

— Хочу на Таити, — провозгласил Петров, тоже истерически хохотнув. — Вы бывали на Таити?

— Да, бля, бывал, — процедил Мазай, снова зажмуриваясь. — И ещё хочу. Только бы эти морды не опомнились… Погнали! Раз-два, три-четыре…

— Приседаем мы в сортире... — простонал Петров.

Они даже не поверили, ощутив вдруг истерзанными боками тёплое тело гром-камня.

Со свистом дыша, Мазай приподнялся и привалился к нему плечом. Упражнения, которым они предавались битый час, имели и ещё одну положительную сторону — стягивавшие их верёвки изрядно ослабли.

— Что… теперь? — с трудом вымолвил Петров, последовав его примеру и тоже вжавшись плечом в камень. Они перестали быть сиамскими близнецами. — Дальше… что?

Мазай не знал. Вот абсолютно. Но сурово приказал:

— Руку дай.

И прижал свою и Петрова окровавленные ладони к гром-камню. Как к морщинистой щеке какого-то забытого в степи усталого древнего старика.

Сначала им показалось, что ничего не происходит. Петров раскрыл было рот, намереваясь по обыкновению, съязвить, но не успел. Явственно похолодало. В лица им ударил уже знакомый порыв морозного колкого ветра, налетевшего невесть откуда посреди этой летней, ковыльной и жаркой, перекликавшейся цикадами степи.

Мазай разлепил веки. Он хотел это видеть! Не каждый день в его жизни случались волшебные перемещения во времени и пространстве! Безо всяких заклинаний, палочек, каминов и ковров-самолётов!

Возле оставленной ими вдалеке телеги и пылавшего рядом печенежского костра тем временем поднялась нездоровая суматоха. Раздались гортанные угрожающие крики, заметались чёрные тени. Заметались и начали стремительно приближаться. Побег ценных пленников обнаружился.

Но было уже поздно. Свист ветра превратился в рёв, а похолодало так, что Мазаю показалось — кровавая корка на его лице сразу заледенела. Но он упорно таращил глаза, хотя уже ничего не видел — в кромешной тьме их завертело, будто на взбесившейся детской карусели.

Но всё это время они чувствовали плечами громаду камня, к которому судорожно прижимались.

Наконец бешеная карусель остановилась… и Мазай обнаружил, что всё-таки закрыл глаза. От страха и восторга.

— Что, станция Вылезай? Таити? — подал едва слышный голос Петров.

— Хренушки, — с удовольствием ответствовал Мазай, начиная хохотать. — Дорогая, мы дома!

Родная — да уж, точно родная, родимая — подворотня круглилась сводом обшарпанной арки над их головами. Мазай вскинул руку — верёвка послушной змеёй соскользнула и улеглась у колен.

— Не встану, — объявил он и снова прикрыл глаза. — Утром дворничиха тёть Рая придёт, пусть скребком соскребает, ёпта.

— Н-нет, — запротестовал Петров неузнаваемым от усталости голосом. — С ума сошёл? Надо встать. Надо валить отсюда. Надо…

— Надо нам ребята, жизнь красивую прожить, — вспомнил Мазай бодрую советскую песню, которую слышал, наверное, в грудном возрасте. — Надо что-то доброе, ребята, в нашей жизни совершить…

Но встать он не мог, хоть убейте.

Боевой архитектор Петров вдруг начал, кряхтя, выпрямляться, толкая себя вверх по стене. Поднялся. Его шатнуло, но он упёрся в стену ладонью, а вторую растопыренную пятерню протянул Мазаю.

Стыдно ему, боксёру, было бы не встать.

Сжав челюсти, Мазай уцепился за его руку, оттолкнулся от стены и тоже поднялся. Голова кружилась, тело саднило так, что впору было плюхнуться обратно, но он упрямо стоял покачиваясь. Постоял и заявил:

— Идём ко мне. Только водки возьмём. Иначе сдохну.

— Правда, что ли? — пробормотал Петров, уставившись на него расширенными чёрными глазами.

— Правда сдохну и правда водки, — вздохнул Мазай. — Вон круглосуточный ларёк. Там Зинка из-под прилавка торгует.

Зинку на самом деле звали Зейнаб. И Петрова она не сразу узнала — ещё бы! А потом заохала, закудахтала, высунула из ларька обмотанную платком чернявую голову.

— Не надо милицию, Зинуль, — устало попросил Мазай. — И «скорую» не надо. Только водки. Мы сейчас быстро… поправимся. И минералочки ещё без газа. Спасибо, солнышко.

Пить хотелось смертельно. Он зубами скрутил пробку с минералки, выглотал чуть ли не полбутылки, протянул Петрову. Направляясь обратно во двор, они старались вышагивать максимально быстро и бодро, чувствуя на себе Зинулин ошеломлённый непонимающий взгляд.

— На глазах становимся дворовой легендой, — буркнул Мазай, прикладывая к кодовому замку блямбу ключа. Слава те, Господи, печенеги не отобрали. — Прошу, граф, заходите, не стесняйтесь.

Петров смолчал. Он, видимо, враз выдохся, когда отпала нужда держать перед Зинкой горделивую спину.

Они ввалились в хату Мазая, и тот зажёг свет. Дома у него, конечно, был обычный холостяцкий бардак, но он его не стеснялся. Киану Ривз вон на люстру носки вешает, и чо?

— Разваливаться на части потом будем. Сперва мыться, жрать водку и просто жрать, — непререкаемо заявил Мазай, глянув на Петрова, и сморщился. Было удивительно, что Зинка не вызвала ментов. Сплошные синяки и окровавленные лохмотья, патлы всклокочены, лицо белое, как бумага. На себя в настенное зеркало Мазай старался не смотреть. Его отражением был Петров. — Вон ванная, полотенца чистые. В аптечке йод и пластырь. Держись, братан, — добавил он невольно. — А я пока поляну накрою.

Наступило второе дыхание, и у Мазая достало сил вытащить из холодильника и нарезать полпалки «Докторской», сыр, хлеб, огурцы, бросить в кипяток пельмени из пачки.

Петров вышел из ванной — босой, в синем мазаевском халате, на башке махровое полотенце. Выглядел он уже куда бодрее, и Мазай поставил его помешивать всплывающие пельмени, а сам в свою очередь отправился под душ, к аптечке и пластырю.

Лохмотья, в которые превратилась фирмовая одежонка, включая штаны-юбку, Петров, оказывается, отправил в стиральную машинку. Устало ухмыльнувшись, Мазай перенаправил их в более подходящее место — в мусорный пакет, присоединив к ним собственное шмотьё. До своей хаты Петров вполне мог дотелепаться в мазаевской футболке и трениках.

Мазай натянул прихваченные из гардероба чистые шорты и тельняшку и отправился на запах готовых пельменей.

Они вначале поели и только потом выпили, но водка как-то не лезла. И спать не хотелось. Хотелось наконец обсудить происшедшее.

— То, что гром-камень и наша подворотня — это порталы, понятно, — азартно провозгласил Петров, размахивая вилкой с насаженным на неё пельменем. — И стоит гром-камень в какой-то тьмутараканской степи, век одиннадцатый или двенадцатый. Было бы чертовски любопытно узнать, куда ведут другие порталы, а они наверняка есть.

Мазай залпом допил остатки водки из своего стакана и крякнул.

— Ты же давеча божился, что теперь в подворотню грёбаную ни ногой, летать над нею будешь, как фанера над Парижем, — ехидно напомнил он.

Петров нетерпеливо отмахнулся:

— Да я с нервяка. Но послушай, это же наш шанс!

Мазай поморщился. Слово «шанс» его слегка испугало.

— Тебе что, самому неинтересно?! — не отставал Петров. Глаза его пылали, как автомобильные фары, лицо стало совершенно мальчишеским.

— Интересно, — сознался Мазай. — Но снова туда лезть — спасибо, как-то ссыкотно.

Он демонстративно почесал украшенное пластырем пузо.

— Но мы же будем готовы! — не унимался больной на голову Петров. Возможно, степняки его, как и Мазая, успели отоварить чем-нибудь тяжёлым по темечку, и вот теперь он нёс такую вот ахинею. — Тебя что-то здесь держит? Или кто-то? Ты же один живёшь!

Он зырил на Мазая из-под лохматой разноцветной чёлки — зырил умоляюще и отчаянно.

— Мало ли, что я один живу, — обиженно отпарировал тот. — Почём ты знаешь, может, я воскресный папа, и у меня отпрысков полным-полна коробочка, а бабы так вообще в очередь ко мне стоят. А ты меня в порталы посылаешь!

— А что, правда полным-полна и стоят? — после долгого-предолгого молчания тихо спросил Петров.

Мазай поглядел в его черные отчаянные зенки и честно ответил:

— Нет.

Они ещё помолчали.

— Надо всё продумать. И подготовить, — пробормотал наконец Мазай, отводя глаза от Петрова. Он и так знал, что тот сейчас просияет, как чёртов начищенный самовар. — Утро вечера мудренее. Вали, ложись на диван, где телевизор. Можешь Ираду Зейналову смотреть. И перестань скалиться, как идиот, а то в зубы получишь, — угрюмо добавил он. — Взамен… взамен оденешься как человек, хаер укоротишь и тачку подберёшь человеческую. Меня послали, чтобы я тебя в чувство привёл, и я это сделаю. Я Бате обещал. Тогда пойду с тобой в подворотню. Понял?

Физиономия гада Петрова действительно расцвела ослепительной, счастливой и совсем пацанячьей улыбкой.

— Ладно, надену камуфло и берцы, в «Спецодежде» куплю, — вздрагивающим от смеха голосом провозгласил он. — И «Кию» на «копейку» поменяю. А хаер… можно, я косичку заплету? У печенегов за монаха сойду.

Он с ликующим ржанием увернулся от карающего пинка Мазая и исчез в коридоре.

Ворочаясь на неудобном кухонном диванчике, Мазай долго видел перед собой его дурацкую улыбку.

И холодные, в потёках, стены подворотни.

И тёплый морщинистый бок старого гром-камня.

И, проваливаясь в сон, понял, что ему и в самом деле хочется туда вернуться.