Шёпот и смех гор

Сколько-то лет назад одна бабушка чистила спичкой из-под ногтей грязь и так запросто, походя, сказала:

«Наступят времена, когда люди станут бояться друг друга. И не будут узнавать».

Ни малейшего тогда впечатления не произвели на меня эти слова. Бабушки часто впадают во что-нибудь. Хорошо если это просто милый бред. Впрочем, когда тебе 12, все речи взрослых именно таковы. Как теперь говорят, зашквар.

И вот незаметно это время наступило.
Я перечитал «Откровение». Нет там ни намека про то. И бабушку звали не Ванга. Тогда откуда это в их головах?
Вспоминая Армена Борисовича, думаю, что вот он тоже был такой человек. С мудростью от земли.

Со слухом, который различает слова дождя и шепот гор.

Кто-то скажет: ну да, если б не этот его старческий фортель с этой. Но это же ровным счетом ничего не меняет. Целые члены академий разных наук попадались в такие, в такие просаки, что, казалось, им напрочь выключили мозг. Действующим академикам – весь напрочь, с бесчисленным числом цепочек, мозг. Но и потом – куда деть комплексы? Они, конечно, двигают жизнь, но не всегда в сторону здравого смысла. Подкрадывающаяся старость тут же. Старость у нас штука неликвидная. Как говорил мне один мужик, вот и пришло время, пора готовиться к унижениям. А уж для него-то, кавказца, вообще дикий когнитивный диссонанс. Там старец – почёт и уважуха. А тут – тебя как бы и нет. Общество давит. И мозг сам начинает подсовывать: хватай, потом не успеешь.

Бешено мчащаяся в черную дыру цивилизация и женщины ненадолго, бывает, заглушают шепот и насмешки гор. Они-то уж поведали бы про возраст.

Для меня он всегда был и есть Великий. Два раза имел настоящее счастье общаться с ним. Полностью тексты не нашёл. Какие-то обрывки…
Джигарханян никогда не отказывался от интервью. Хотя давно знал наперед все вопросы, которые ему зададут. Потому что, говорил, ему интересно, как человек хочет что-то у него выяснить. Как он при этом смотрит, как строит фразы, как закуривает сигарету. И ещё интересно, как он сам, Армен Джигарханян, будет на это реагировать. Да-да, он и в самом деле не знает, что будет отвечать даже на один и тот же вопрос. Он всегда говорит то, что думает сию минуту. "Я не вечный, не вчерашний, не завтрашний. Я только сегодняшний".

Говорят, что его фамилия переводится с армянского, как джигер (душа), хан (повелитель). Повелитель душ. Думал ли когда-нибудь он об этом? Оказывается, нет. Он всегда избегал громких фраз и вычурных выражений.
Он вообще в разговоре был удивительно прост, как и многие из той когорты.

Вот он сидит, разрешает мне курить в кабинете и рассказывает в тысячный раз, как «заболел» кино. В прямом и переносном смысле. Потрясенный трагической историей, рассказанной в фильме "Радуга", Джигарханян так плакал, что получил нервный срыв. И какое-то время лежал в больнице.
Сидя в своей гримерке и попивая чай, он вспоминает, что на вечерние сеансы в кинотеатр "Наири" (в Ереване) их, мальчишек, в те времена не пускали. Тогда они залезали на крышу и, свесившись вниз головой, глядели. Он был ошарашен какой-то другой жизнью.

И немудрено, что после школы Джигарханян захотел стать актером. Но в Москву, куда он приехал поступать, его не взяли из-за акцента. В армянский институт он не стал поступать тоже, потому что на русском говорил гораздо лучше, чем на армянском.

Вернувшись в Ереван, Джигарханян пошёл работать помощником оператора на киностудии. Затем поступил в Ереванский художественно-театральный институт. Работал в Русском драматическом. За 9 лет он сыграл на сцене этого театра едва ли не весь репертуар, русскую и зарубежную классику. И трагедии, и комедии. Казалось, человеческая память не способна вместить столько слов. Человеческое сердце не выдержит такого разнообразия чувств. Но это вообще не главное, говорит он. С тех пор его недюжинная работоспособность и многоплановость станут легендарными.

Его заметит сам Эфрос и позовёт к себе. Он пришлёт ему телеграмму: "Выезжайте. Будете играть Ленина".
Джигарханяна сразу же стали узнавать в Москве не только как актера, но и как личность.

Весь этот его облик человека молчаливого, в свитере с высоким воротником, узких брюках, с сигаретой в уголке рта навевали что-то хемигуэевское. Он и был одним из его героев, в котором столько всего намешано: сентиментальности и жесткости, доброты и негодования. И грусти, которая бывает от большого понимания жизни. Говорит, что по молодости этой внезапно приходящей грусти не выдерживал и очень сильно пил.

Критики часто писали, что Джигарханян всегда играет самого себя. Писали, что надо бы экономить силы, а он растрачивается. Но единственное, что было похоже во многих его фильмах и театральных работах, это, как писала О. Радищева, исследователь его творчества, "обаяние мужественности, тоски и смеха".

- Армен Борисович, а какая тема из всего сыгранного вам ближе?

- Тема? Тема линейности жизни, - говорит он, глядя в окошко. - Сколько писателей, режиссеров, художников пытались это изобразить. Не любовь и смерть, не фундаментальные какие-то вещи, а вот как есть. Но она выдумывает всегда что-то такое, чего ещё не было. Жизнь сильнее вымысла. Вот говорят: я чересчур много снимался. Говорят: откажись, роль-то слабая. Но я в ней копаюсь, ночей не сплю. И сам иной раз думаю: зачем? Но, наверное, берусь за это только потому, что всегда верю: там, на съемках, ждёт что-то очень интересное. Там, возможно, удастся сконструировать это волшебство, которое заграничным словом «аура» называется. Я никогда не снимался ради денег, понимаете? Хотя они и нужны, потому что могут сделать жизнь красивой. Но я от кино ждал всегда радости. Наслаждения. Любви. Вот верное слово.

- Значит, в вашей жизни много любви было?

Он мешает ложкой в чашке сахар. Хотя никакого сахара в чай не кладет. Чашка звенит.

- Нет, не так много. Но тем это дороже. Женщины в меня редко влюблялись. Но по-настоящему. Я большую жизнь прожил и много видел любви. И в сердце носил её к разным людям много.

- Но больше нравились собаки?

- Нет. Ну, почему? Вообще, да. Люблю собак, кошек, волков, всех, всё люблю. У меня сердце кровью обливается, когда вижу бездомную кошку или собаку. Я всегда кормлю, но понимаю, конечно, что это гордыня. На один раз. Часами могу смотреть канал о животных, на своего кота могу вечно любоваться. Для меня эти фильмы лучше любых художественных. Вот у кого актерскому мастерству нужно учиться. Обожаю фильмы о заповедниках России – от них можно просто с ума сойти. В них жизнь, это замечательная гармония. И в человеке это всё есть там, на дне, захламлённое, но есть. И в нас главное – природа. Поэтому, когда становится тяжко, я слушаюсь отклика души, а не голоса разума. Кажется, это единственно верный путь. Я не понимаю, что такое "нет выхода".

- Ну, да. Пока ты жив - руки-ноги шевелятся – всё ещё можно изменить.

- Я в вас сразу увидел близкую душу. (Смеётся). Да. Просто надо найти в себе силы толкнуть дверь. Но мне, наверное, не так тяжело, как остальным. У меня есть сцена. Как таблетки, как уход от пустоты, терапия. Там я столько разных жизней прожил, что ничего и не страшно. Я там и спившимся романтиком был, и большевиком, и бандитом, красивым и уродом. Кучу постов государственных имел. Жён – не счесть. Да что говорить, даже Сократом был.

- Какая фраза из этой роли чаще всего вспоминается?

- Как-то, идя по рынку, Сократ громко рассмеялся. "Чему ты смеешься?" - спросили мудреца. - "Мне смешно, что на свете так много вещей, которые мне не нужны".

- Кто ещё из философов близок вам?

- Ницше. Он сказал: падающего толкни. Это гениальная фраза. Можно воскликнуть, что это сволочизм. Кто-то назвал Ницше идеологом фашизма. Но это вряд ли так. Он говорил странные, но важные вещи. Хотя идея его, конечно, утопична. Это сверхчеловек. Все-таки в жизни нелюбви больше. Падающего толкни – фраза, которая воспринималась всегда не так. Речь ведь идёт о борьбе с самим собой, об эксперименте саморазрушения "твари" в человеке, грязи и пошлости, для самосозидания в нём "творца". Вот что важно. И важно ещё терпение. Очень важна какая-то степень смирения. Но смирение – это не слабость. Раньше, когда в меня кидали камень, я мог выдумать уйму доводов против кинувшего. Теперь думаю, что нужно быть очень осторожным. И тем более не опускаться до сведения счётов в искусстве.

- Как-то вы заметили: тот, кто говорит словами, – врёт. Что это значит?

- Знаете, мне со временем стали неинтересны слова. Мне неинтересно, когда формулируют, подгоняют под концепцию. Восторженные междометия или (что чаще) едкие выражения – это для критиков. Как говорила одна критикесса, когда я репетировал Сократа: "Над чем вы сейчас работаете? А-а-а... философское". Тот, кто говорит словами после спектакля, – врёт. А тот, кто ушёл после спектакля домой и за чаем или стопкой водки что-то там в себе перебирает... Вот это интересно. Я же соблазнитель. Зритель и актер – как мужчина и женщина. Задолго до того, как мы начали друг друга соблазнять, между нами произошел биоток, он дал знать: подходим мы друг другу или нет. Искусство, наверное, единственная область, где этот биоток всё-таки срабатывает. Человек во время спектакля моделирует свою жену, своего мужа, свои проблемы. Вот то, что происходит между Джигарханяном и Чуриковой, вот он её обнял... Я сейчас слова говорю, слов там нет. Там есть ... запах. Впрочем, не всегда это бывает. Много просто любопытных: "Смотри, смотри: Джигарханян с Чуриковой". И всё. Знаете, один раз быть гениальным актёром может каждый из нас. В застолье завоевывая женщину. Но важно вот это каждый день. Жизнь – слишком долгая история.

Шуршит снег по окошку. Диктофон пишет длинную паузу. Паузы в разговоре с ним возникают часто. И это больше, чем кино – молчание Джигарханяна. У Феллини в книге "Делать фильм" есть такое место, где он говорит, что три эпизода ещё не есть фильм. Фильм – это то, что между ними. Часто мы обращаем внимание на кажущиеся важными события, но, может быть, важнее то, что происходит между. Рукописи Пушкина испещрены рисунками. И это очень интересно: где, когда он задумался, оторвался от стиха. О чем он в эти минуты думал?

- У Платонова в блокноте было когда-то записано: "Жизнь есть упущенная и упускаемая возможность"...

- Я читал. В Ереване был у меня когда-то учитель, очень мудрый. Его слова становятся понятны мне только теперь. Он говорил так: надо жить играючи. И не суетиться, добавлю я. Тогда и езда в поезде, и ожидание самолета не пройдут напрасно. Хемингуэй говорил: "Пишу я утром, потому что в это время я злой". Надо всё: и слезы, и радость – обращать во благо.

И знаете, что ещё для меня всегда было очень важно? Не бояться совершать безумные поступки. Вот говорят: старик, а туда же. А мне, может быть, шлея под хвост попала. Вот мы что-то скрываем, вуалируем, выдумываем имидж, напускаем важности. А это ведь от слабости всё. От неумения ценить мгновение.

- Армен Борисович! Звонил в театр, чтоб договориться об интервью, месяц звонил, ваши люди так рьяно защищают доступ к вам… Я же помню, что ещё пять лет назад этого и близко не было. Ну и ладно. Это даже правильно. Но, кроме всего прочего, они создали вам какой-то образ рыцаря без страха и упрёка, иначе как мэтром не называют... Как вам внутри всего этого живётся? Ведь вы же настоящий.

- Да я ругаюсь с ними, ругаюсь, но всё напрасно. Видимо, такое время сейчас. Важными хотят все казаться. Они думают, что играют мою свиту. (Смеётся). А моя профессия – профессия клоуна, то есть человека, который должен быть смешным, должен будоражить. А когда начинаешь превращаться в мэтра – боже упаси. Что касается рыцаря... Нет-нет. Есть и на мне чёрные пятна. Их много. Я же живой пока. Вот я плаваю, как топор. Несколько лет назад подумал: надо выучиться. Пришел в бассейн, дали мне лучшего тренера. Через какое-то время он не выдержал и сказал: "Впервые вижу человека с таким упорным желанием утонуть". Вот. И потом знаете, хобби у меня никакого нет, готовить я не умею. И ещё уйма недостатков. Но мне хорошо. Сегодня дурачусь. Завтра не люблю. Потом надоест. Моя жизнь от настроения зависит. От того, снег за окном или солнце. И если солнце... Знаете, что мне кажется, когда светит солнце? Мне кажется, что живу я счастливой жизнью.