Первый

                «;;;;;;»

15-ый год правления Тиберия кесаря. Галилея.

…Путников он приметил давно. Острое зрение позволило увидеть четверых мужчин, как только они появились на холме за несколько стадий от камня, на котором сидел Иешуа. На таком расстоянии, сквозь толщу осевшей на путниках пыли трудно было разглядеть лица или понять, что на них надето, но одно было очевидно – это не эллины, заполонившие города Галилеи и насаждающие повсюду свои порядки. Путники двигались с Востока, где не было крупных поселений, а значит, шли издалека. Странники приближались медленно, и над ними так же не спеша кружил орел-пустынник, то ли выбирая жертву, то ли сопровождая их от скуки….
Иешуа отвернулся, негоже рассматривать людей. Многие проходили по этой земле, пройдут и эти, кто бы они ни были - персы, эллины или латины. К тому же за время, что он находился в пустыне, Иешуа отвык от вида людей, а случившееся вчера вряд ли могло прибавить желания общаться. Иешуа вспомнил о вчерашнем событии, загадочном и необъяснимом, удивившим даже его, почти привыкшего к странным явлениям в последнее время настолько, что он пришел на пустынный берег в тишине осмыслить случившееся. Здесь, у Лотова моря, скрывающего в себе великие когда-то города, на границе мертвых вод и безжизненной пустыни думалось ясно и четко, словно что-то наполняло тело и дух особой силой. Многие, кажущиеся невозможными в иных местах истины, здесь не казались такими. И сейчас, позабыв о странниках, Иешуа мысленно вернулся во вчерашний день йом-киппур, чтобы вновь пережить случившееся и найти этому хоть какое-то объяснение…

***

…Римляне уверенно окружали лачуги бедной кумранитской общины. В знойном мареве был слышен каждый шаг легионеров, и ни единого вздоха местных жителей. Казалось, селение покинуто, но декан Спурий был уверен, дикари никуда не ушли – они бы никогда не бросили эти жалкие, малопригодные для жилья земли. Беспокойство проглядывалось в сощуренных до щелей глазах, резко обозначенных морщин и плотно сжатых челюстях опытного воина. Он смотрел на безмолвные лачуги переходящие в десятки пещер, словно пытаясь разглядеть затаившиеся где-то во тьме глаза. Он чувствовал, что за стенами из тростника и глины, за каждым поворотом извилистых пещер в склонах горы притаились все жители этого забытого богами места, ненавидящие так, как могут ненавидеть только иудеи. А если вспомнить, что до любимого этими варварами праздника кущей осталось всего пять дней, а провинция уже переполнена религиозными фанатиками, задание прокуратора Валерия Грата и вовсе не казалось легкой прогулкой.
- Насика!
Легионер обернулся. На обветренном и посеченном в сражениях лице едва заметно, но все же читалась напряженность. Это было и хорошим, и плохим знаком одновременно. Насика не трус, в чем Спурий успел убедиться за годы постоянных походов и боев, чутье у него не хуже командирского, стало быть, готов ко всему. С другой стороны весь его вид демонстрировал, что он тоже чует неладное, подтверждая тем самым опасения Спурия, но тут уже поздно было что-то менять…
- К той лачуге, - Спурий указывал на невысокое, стоящее чуть в отдалении строение, также примыкавшее к горе, - никого не выпускай!
Кивнув, Насика привычным движением проверил, легко ли вынимается меч.
- Страбо!
Стоявший слева легионер сделал полшага вперед, глядя на Спурия, и не выпуская из виду кажущихся брошенными лачуги.
- Встанешь у прохода между скалами! – Подумав, негромко добавил, - Незаметней.
Страбо чуть опустил голову, давая знак, что приказ понятен.
- Ты…, - Спурий смотрел на оставшегося с ним бойца, - со мной!
Легионеры бросились выполнять приказ декана, которого уважали и боялись, как враги, так и друзья. Спурий был воином с головы до пят, и единственное, чего он опасался, это невыполнение приказа. Можно было не сомневаться, что он не пощадит никого, включая самого себя, но задачу выполнит, какой бы опасной она ни была. Хотя, в этот раз не так опасно было само задание, как его последствия. Схватить одного из расплодившихся в последнее время пророков, и доставить к прокуратору без лишней крови было не так сложно, как не допустить возможных волнений. Спурий сознавал, что проявление чрезмерной власти или жесткости сразу соберут и без того возбужденную бреднями о приходе очередного мессии толпу фанатиков-кумранитов, но приказ Грата не обсуждался. С самого начала Спурий был уверен - хлебнут они с этим лжепророком, но ни словом, ни жестом не выдавал своих мыслей.
Зато посчитал нелишним напомнить своим легионерам, что они находятся в самом враждебном Риму месте, и хорошо бы обойтись без обычных для них ударов калигами или тупыми концами пилумов, чтобы не раздражать дикий народ. Дюжина бывалых вояк, чуть больше обычного контуберния, вполне достаточная для любой замиренной провинции сила, но только не здесь, не в Иудее. И, хоть это были обученные, отнюдь не пылающие любовью к местным бойцы, Спурий не мог избавиться от преследующего с самого утра щемящего чувства опасности. Не то чтобы в другие дни он пребывал в наивной уверенности, что эти варвары не посмеют сделать что-то, что не понравится прокуратору, но еще совсем недавно, каких-то тридцать лет назад именно здесь кипело дикое в своей жестокости восстание, унесшее немало жизней, о чем прекрасно помнят местные фанатики. А тут еще слухи об этом, Аид его забери! «пророке», призывающего к борьбе с римлянами…!
- Мы готовы, декан, - неслышно подошедший легионер прервал мрачные размышления.
Спурий кивнул:
- Начинайте!
Легионер подал знак, и восемь воинов с шумом ворвались в лачуги. Послышались крики, топот, грохот, но доносящиеся изнутри строений звуки не отвлекали Спурия и оставшихся с ним легионеров. Они внимательно наблюдали за остальными лачугами, входами в гроты, прикрытые обмазанными глиной плетнями, готовые в любой момент выдернуть остро отточенные гладиусы. Крики уже переместились куда-то вглубь горы, когда Спурий заметил появившегося из-за скалы человека в талите из грубой верблюжьей шерсти, покрывавшем его с головы до босых ног. Он неторопливо приближался к римлянам, словно не замечая на своем пути вооруженных до зубов мужчин. Спурий поймал вопрошающий взгляд одного из легионеров и, чуть с опозданием мотнул головой – проверь! Выставив левую руку вперед, легионер вышел навстречу страннику, преграждая ему путь.
- Стой!
Спурий увидел, как ладонь легионера коснулась груди странника, и сразу же одернулась. Странник тоже остановился и посмотрел в глаза воина, правая рука которого уже тянулась к мечу.
- Мир тебе, латин, - негромко на арамейском произнес человек в талите, раскрывая ладони, показывая тем самым, что он безоружен.
- Стой! Назад! – Легионер не отводил взгляда от лица странника, но руку с меча почему-то убрал, и это беспокоило стоявшего за ним декана.
Спурий изучал странника: около тридцати или сорока, высокий, худой, на фанатика не похож, хотя, кто их сейчас разберет. Мужчина не двигался, давая себя разглядеть и в свою очередь изучая взглядом Спурия, которому было не по себе от этих уверенных и, в то же время спокойных карих глаз.
- И тебе мир, - Спурий поднял правую руку в приветственном жесте, - как твое имя, и что ты здесь делаешь? Это селение кумранитов, здесь не любят чужаков.
- Разве мы в Риме?
В голосе странника не было и намека на усмешку, и все же Спурий напрягся - в самом деле, если кто здесь и чужаки, так это они, римляне, а не босой иудей. Беспокоило и то, что странник не отводил глаз, разглядывая Спурия, его вооружение, но раздавшиеся неподалеку крики вынудили декана переключить внимание. К крикам добавился звон, который Спурий никогда бы не спутал ни с чем другим – это был звон мечей и, судя по всему, не одной пары.
- Присмотри!
Взглядом указав легионеру за кем присматривать, Спурий метнулся к ближайшему входу в пещеры…

***

… Они уже заметили Иешуа, их шаг прибавился, хотя скалистая местность не располагала к быстрой ходьбе. Иешуа проверил бурдюк – воды было немного, и он вновь подумал, что вчерашнее не отпускает, не позволяя думать даже о привычных вещах. Из еды был лишь кусок дикого меда, к которому он привык за несколько лет жизни в пустыне, да несколько сушеных, прокопченных на костре акрид, что вряд ли понравится не привыкшим к подобной еде путникам.

***

…Звуки сражения стихли, но от нависшей горы, служившей жилищем почти для половины кумранитской общины, все еще доносились крики и плач. Вскоре появился Спурий с окровавленным мечом в руке и яростным выражением на лице. Бросив быстрый взгляд на слишком спокойного для иудея человека, обернулся, и что-то негромко приказал находящимся внутри легионерам. Следом показались заляпанные кровью римляне, тащившие на плечах раненых и мертвых товарищей и худой человек с безумными глазами и связанными вокруг небольшой доски руками. Его подталкивали в спину выходившие последними легионеры, за которыми бежали несколько вопящих во весь голос женщин и детей. Кто-то тащил тело убитого кумранита, к которому то и дело припадали женщины, кто-то нес на руках бездыханное тело мальчика с еще кровоточащими ранами, очумело подвывая от бессилия. Из других, еще минуту назад казавшихся пустыми хижин и гротов начали выходить люди, обступая небольшой отряд римлян. В руках у многих были длинные суковатые палки, но некоторые держали руки под одеждами, и в глазах этих людей сверкала ненависть…
Связанного подтащили к Спурию, ударом заставили опуститься на колени. Мужчина с безумными глазами выкрикнул что-то яростно-неразборчивое, но следующий удар по спине заставил его поперхнуться. Брезгливо, как и положено при разговоре с дикарем, Спурий процедил:
- Ты тот, кто называет себя пророком?!
Мужчина молчал, глядя на убитых римлян, словно и не слыша вопроса живого. Не удержавшись, Спурий сильно ткнул его рукоятью пилума под ребра, и грозно повторил:
- Ты называешь себя пророком?!
Согнувшись от резкой боли, худой человек прошептал что-то злое, понятное декану и без знания варварского наречия. Как-то незаметно и очень быстро обступивший их народ волновался, задние напирали на передних, которых с трудом удерживали нацеленные им в лица острые пики.
- Тащите его!
Убедившись, что приказ выполняется и, сплюнув на пыльную каменистую землю, Спурий подошел к Иешуа. Ткнул пальцем в грудь и зло проговорил:
- Надеюсь, ты не пророк?!
Иешуа молчал. Он смотрел на рвущих на себе волосы и в кровь раздирающих щеки женщин, на плачущих детей, кипящих гневом мужчин, но его взгляд не изменился, оставаясь спокойным и даже бесстрастным, словно все, что здесь происходило, не имело к нему никакого отношения. Стоны раненых легионеров и ругань уцелевших, женские и детские крики, мечущий молнии взгляд взбешенного потерями декана и страшные глаза людей в толпе - все перестало иметь значение, когда он увидел мертвое тело мальчика.
- Ты оглох, иудей?! – Спурий явно собирался выместить на нем свой гнев, но Иоанн даже не взглянул на него.
Его толкнул один легионер, другой – Иешуа не реагировал, продолжая смотреть на убитого римлянами подростка. Отовсюду продолжали подходить люди, и у каждого в руках были камни, палки, ножи…
- Сомкнуться!
Декану хотелось отдать совсем другой приказ – уничтожить всех и каждого, но женские крики не прекращались, собирая вокруг небольшой группки римлян все больше народу, и в воздухе остро запахло бунтом.
- Назад! – Спурий взмахнул мечом, и ближайшие к нему иудеи шарахнулись в стороны.
Но лишь на миг. Сомкнувшись, толпа продолжала надвигаться на римлян, и решать надо было прямо сейчас. Подняв правую руку, Спурий крикнул во все горло, понимая, что от расправы их отделяет только страх, который еще не совсем покинул этих людей.
- Именем прокуратора – остановитесь!
Его рука была в крови, в крови были его доспехи и на лице Спурия еще не успели подсохнуть капли кумранитской крови, но это уже никого не пугало. Люди обступали отряд римлян со всех сторон, сыпля проклятиями и не скрывая своей ненависти. В руках у некоторых уже поблескивали широкие обоюдоострые ножи, которые им не терпелось вонзить в животы латинян. Раскаленный воздух готов был треснуть от переполняющей людей ненависти, и только Иешуа не двигался, продолжая смотреть на тело мальчика. Он не слышал грозных выкриков, лязганья, не слышал криков и воплей, все это доносилось каким-то негромким бесформенным гулом, который мешал услышать нечто другое – звук, может стук. Он не знал, почему это так важно, и даже не думал об этом, пытаясь полностью сосредоточиться на чем-то одном, как делал это в пустыне. Перед ним разворачивался бой всех против римлян, в котором участвовали даже женщины и дети, забрасывая и римлян, и своих камнями, уже появились раненые и убитые, но он ничего не замечал, поглощенный странной задачей – он старался вновь услышать этот звук. Это было важно, очень важно, хотя Иешуа не смог бы даже себе объяснить, почему.
Слаженная атака привыкших к боям легионеров оттеснила бросающихся на мечи кумранитов, и до него, наконец, вновь донесся отчетливый, громкий, заглушивший даже гул сражения стук - живой стук живого… сердца! Мальчик был жив, и его еще можно было спасти!
Не пытаясь понять, как он мог услышать редкое биение его сердца, и откуда уверенность, что мальчика можно спасти, Иешуа через мгновение оказался возле подростка, содрогнувшись, увидев раны вблизи. Немного врачевавший, как и все странники, которым приходилось самим бороться со своими недугами, Иешуа понимал, насколько опасны эти раны, но сейчас главным было остановить кровь. Бледность кожи мальчика говорила о большой потере, и это могло убить его раньше. Опустившись на колено, Иешуа быстро развязал свою небольшую котомку, в которой находилось несколько мешочков, в одном из них нашел нужную траву. Смочив ее в крови мальчика, Иешуа растер ее в массу и залепил раны, после чего перевязал их оторванным куском грязной рубахи и, прижав ухо к груди мальчика, замер, надеясь услышать стук маленького сердца. Оно билось. Тихо, с большими интервалами, но продолжало биться, вселяя надежду, что все не напрасно…

***

- Мир вам! Да будет приятным ваш путь, – Иешуа встал, поклоном приветствуя странников, по одежде которых, несмотря на покрывшую их пыль, можно было распознать персов.
- И тебе мира и счастья, добрый иудей! – Церемонно ответил самый старший из путников. Он неплохо говорил на арамейском, но акцент указывал, что Иешуа, скорее всего, не ошибся, и странники из далекой Персии или Парфии.
Трое других путников молча поклонились и замерли, с интересом разглядывая Иешуа.
- Вы наверно голодны, но у меня лишь дикий мед и совсем немного воды, - он протянул булькнувший на самом дне бурдюк, - испейте.
Приняв бурдюк с поклоном, старший произнес:
- Благослови тебя Великий Бог, добрый иудей! У нас тоже есть вода и хлеб, которые мы с радостью разделим с тобой! Мы парфяне из Ктесифона, идем по воле нашего Бога увидеть мессию! Звезды начертали его приход в эту землю, и мы пришли, чтобы оставить нашим потомкам память о Великом Пришествии! Я Артабан, а это мои верные друзья – Гормизд, Язгеррд и Пероз!
- Мое имя Иешуа бен Иосиф, - ответил Иешуа, поклонился всем четверым и присел, жестом приглашая остальных сделать то же самое.
Несмотря на усталость на лицах, парфяне рассаживались церемонно, по очереди, из чего можно было сделать вывод, кто из них старший – разумеется, это был Артабан. Прочитав в ладони тихую короткую молитву, Артабан развязал стягивающий котомку узел, извлекая лепешки, сушеную баранину, чеснок…

***

Сражение заканчивалось. Римляне добивали последних, отчаянно сражающихся, чем попало кумранитов, но крики и вопли раненых заглушали порой лязганье гладиусов. Иешуа смотрел на покрытого кровавой пылью декана Спурия, одного из пятерых оставшихся на ногах римлян, уверенно расчищавшего путь перед собой, распихивая раненых ногами, а кого залитым кровью мечом. Он видел обращенный на него взгляд Иоанна, но занятый сражением с дикарями, Спурий не думал, почему этот странный иудей остался в стороне или просто не ушел, пока была такая возможность. Впрочем, это было неинтересно и сейчас, у декана хватало забот посерьезней - пятеро погибших и трое тяжелораненых, не считая легких ранений у всех, включая его самого. И убитый в бою «пророк», который сам кинулся на меч одного из легионеров - предстоял тот еще разговор с Гратом, который очень не любил, когда его приказы исполнялись иначе. Спурий лишь мельком взглянул на стоящего изваянием у тела мальчика Иешуа, и прошел дальше по дороге, ведущей в столицу Галилеи. Легкораненые легионеры несли тех, кто не мог идти сам, а к лежащим и шевелящимся на недавнем поле боя кумранитам стали подбегать уцелевшие женщины и дети, плача и криками пытаясь вернуть мертвых к жизни.
Иешуа наклонился к мальчику, прижал палец к шее, нащупывая вену – мерные удары маленького сердца оповещали, что жизнь вернулась, и самое страшное позади.
- Хаим! Хаим! – Полный материнской боли голос раздался над головой Иешуа.
Он обернулся, увидел женщину, тянущую к мальчику руки. Она уже не плакала – слез не было, она лишь негромко подвывала, не спуская глаз с тела своего сына. Иешуа подошел к одной из смятых легионерами хижине, подобрал кусок плетеной стены, вернулся, посмотрел на застывшую в горе женщину, и негромко произнес:
- Он жив…
Женщина продолжала смотреть на мальчика, но руки дрогнули, словно тело первым отозвалось на благую весть.
- Раны опасные, но я дам траву, которая поможет в лечении, - Иешуа смотрел на замершую в ступоре женщину, - не стой, нужно переложить его на плетень и перенести в дом.
- Жив…?! – Женщина смотрела на Иешуа, но ее взгляд уже смещался на тело сына, который… О, Предвечный - он двигался!
Выдохнув что-то нечленораздельное, в порыве она едва не схватила мальчика, но Иешуа успел остановить обезумевшую от счастья женщину.
- Его нельзя трясти?! Поняла?! – Иоанн чуть надавил на плечо, за которое схватил, когда не позволил убить на радостях воскресшее дитя.
- Да…! – Она трясла головой, а в глазах - о, чудо, появились слезы!
- Как твое имя, женщина?
- Мое…, мое?! – Казалось, она не могла понять простого вопроса, но уже через мгновение до нее дошло, и она, скорее, выдохнула, чем произнесла, - Шломит! 
- Хорошо. Набрось на это свой платок, Шломит, - кивнув на принесенный им кусок плетеной стены, Иешуа опустился на одно колено, осторожно подсовывая руки под безвольное тело мальчика. Очнувшись, она мгновенно накинула платок, а еще через мгновенье набросила сверху одну из своих юбок. Иешуа аккуратно переложил на мягкое ложе мальчика, пощупал пульс – сердце билось все отчетливей. Удовлетворенно кивнув, он протянул женщине мешочек с травами.
- Смочи в масле и растирай руками, пока в кашицу не превратится, а затем втирай в раны. Каждые три дня очищай раны, прикладывай новую, и заново перевязывай. Не кричи! – Иешуа скорее почувствовал, что она собирается громко благодарить, и повторил, - Не кричи. Бери за плетень и тащи его в дом. И не забудь, как я говорил.
В этот момент мальчик открыл глаза, увидел мать, с которой говорил незнакомый мужчина и тихо, еле слышно позвал:
- Дэде…
Иешуа с Шломит одновременно посмотрел на мальчика. Женщина с мешком целебной травы в руках упала на колени перед Иешуа, - Господи, пошли тебе счастья!
Выронив мешок, она на коленях переползла к удивленному ребенку, и осторожно, стараясь не задеть раны, погладила его, негромко и тихо причитая свое, бабье…

***

…Иешуа смотрел на парфян, не решаясь задать вопрос, который мог показаться нескромным или того хуже, оскорбительным. С другой стороны, какая ему разница, в приход какого божества верят эти люди, и какие знаки оповестили им об этом? Это не имело значения, ведь главное в вере в любых божеств это сами люди, живущие по божеским, то есть, правильным законам…
- Ты о чем-то хочешь спросить, добрый иудей? – Негромко, мягко, но в то же время пытливо глядя Иешуа в глаза, проговорил Артабан.
Иешуа увидел настороженные взгляды остальных паломников, посмотрел на Артабана, кивнул:
- Почтенный, ты сказал, что звезды указали вам, куда идти.
- Да, - Артабан улыбнулся, и в уголке его бороды показалась лукавая морщинка, - наши жрецы многое знают о звездах и дальних землях. Они знают движение небесных тел, их направление на многие годы вперед. В этом тайна каждой человеческой жизни и всех разом, ибо наша жизнь неразрывно связано со всем, что есть вокруг нас.
- И вы умеете читать по звездам?
- Немного, - Артабан даже слегка наклонил голову, - но путь начертанный косматой звездой стоит у меня перед глазами каждый миг.
- И долго ли вам еще идти?
- Нет, мы почти на месте, - Артабан снова улыбнулся, но в этот раз его улыбка была чиста, - нам известно, что он явится в Иерушалайм, и все, кто окажется рядом, будут прощены его Великой Милостью!
- Последний пророк жил больше четырехсот лет назад, и с той поры нога пророка не ступала на эти земли, - медленно, негромко, не заботясь, услышат ли его, проговорил Иешуа, - а ты, почтенный, говоришь, что Мешиах уже в пути? Может, ваши звездочеты и большие мастера, но почему же мы ничего о нем не слышали? – он сделал короткую паузу, обведя взглядом замерших от резкого тона парфян, - Здесь нет пророков, это земля праведных нищих и развратных властителей! Здесь вы не найдете ни бога, ни его посланников, а только боль и страдание! Мне жаль, что вы зря проделали такой путь, но если вы послушаете меня, ваш путь домой сократится.
Артабан ответил не сразу. Окинув напрягшихся от тона, хоть и не понявших ни слова из того, что сказал Иешуа спутников, Артабан крякнул, повертел шеей. Почесав в грязной бороде, он посмотрел, наконец, на спокойно сидящего иудея, вздохнул.
- Не только здесь боль и страдания. Мы прошли много дорог, и везде видели то, о чем ты сказал. Видели, ужасались, но все равно шли, потому что верили в нашу цель – увидеть Пришествие, прикоснуться к нему и понести его свет назад, домой, где такая же несправедливость, как и по всей земле!
Артабан остановился, и задумчиво посмотрел на Иешуа, спокойно, но с какой-то болью в глубине глаз смотрящего на него. Короткая, почти неуловимая пауза показалась ему бесконечно долгой минутой, за время которой он вдруг понял слова, не произнесенные вслух. Артабан кивнул своим спутникам, те стали быстро собираться, и уже через несколько минут были готовы, нетерпеливо поглядывая на зачем-то медлившего Артабана.
- Благослови тебя небо, добрый иудей, за открытое сердце и честный ум. Когда мы встретим Его, я замолвлю о тебе пару слов, пусть он поможет тебе на твоем пути.
- И вам доброго пути, чужестранцы. Иерушалайм находится там, - Иешуа указал рукой на запад, и добавил, - А где ваша земля, вам лучше знать.
Артабан кивнул и, не сказав более ни слова, двинулся первым. Остальные последовали за ним, без звука, ни разу не взглянув на замершего на фоне заката Иешуа. Он долго смотрел им вслед, пока ночные сумерки окончательно не скрыли паломников, затем сбросил с себя талит и подошел к самому краю мертвой воды. Темно-синее небо быстро чернело, и в этой темноте быстро-быстро вспыхивали, рождаясь прямо на глазах Иешуа далекие звезды, куда порой манило так, словно там осталось что-то очень дорогое ему, что-то, к чему так хотелось прикоснуться.
Случившееся вчера почему-то уже не казалось таким особенным. Возможно, разговор с парфянами, а может влияние этого места, между мертвой водой и безжизненной пустыней, но он уже знал - не нужно искать ответов, не нужно пытаться понять, почему случилось чудо, оно произошло и спасло кому-то жизнь. Что может быть чудесней?!
Иешуа сделал шаг, другой. Вода приятно упружила, но держала, привычно и комфортно повторяя изгибы его ступней. Он прошел еще немного вперед, прислушиваясь к легкому шлепоту под ногами, оглянулся – берег виднелся черным пятном под ослепительно звездным небом, едва заметно отражаясь в мерцающей водной ряби. Иешуа выпрямился и, уже не оборачиваясь, ровно зашагал по воде…