Байки после баньки 3 часть

                Как я работал учителем. Обретение профессии.

        И вот сидим мы вчетвером на бережку после баньки…
        Почему вчетвером, спросите? Да потому, что мы сразу взяли Степку с собой в ущелье, чтобы шефу некого было за нами посылать, если вздумается ему отозвать кого-нибудь из нас на работу. Кроме того, Степка так просился поехать с нами. Ну, как можно отказать человеку, если он чуть ли не на коленях умоляет?

В общем, взяли мы Степку и ничуть не пожалели. Во-первых, он прекрасно вписался в нашу компанию, а, во-вторых, он у нас тут все хозяйство взял в свои руки. Он и дров заготовит, и воды из ручья принесет, и мусор унесет вовремя. Мусор – это у нас особая статья. Дело в том, что мусор мы выносим в соседнее ущелье и сваливаем в специальную яму. Ущелье это метрах в ста от нашего, и оно не приспособлено для проживания. Вот мы его и решили использовать для свалки. Навалим в яму мусор, а когда уезжаем, мусор сжигаем. Отнести мусор плевое дело. Но ведь туда идти надо. Но на тот момент, когда надо нести мусор, все оказываются шибко занятыми самыми неотложными делами.
- Вадик, - говорю я, к примеру, Медведю, - ты  сегодня, насколько я знаю, дежурный?
- Ну!
- Было бы здорово, если бы ты вынес, наконец, мусор.
- Вообще-то, это вчерашний мусор. А вчера было твое дежурство. Но ты почему-то свой мусор не вынес. А теперь, выходит, я должен твою работу доделывать?
- Но я вчера был занят. К тому же, и мусора было совсем немного.
- И чем же это ты, Жанно, занимался?
- А ты, будто, и не знаешь?! Я, между прочим, охотился.
- Охотился?
- Угу! На пеленгаса.
- На пеленгаса?
- Ну!
- Что-то мы твоих пеленгасов не дождались на ужин.
- Вчера был  не промысловый день.
- Мог бы хотя б какую-нибудь барабульку принести.
- Кто ж  на ружье барабульку ловит? Вон, у тебя есть удочка. Лови барабулек  на свою удочку.
- Но мы-то собирались есть твоего  жареного пеленгаса. Так что тебе надо нести мусор, а не мне.
- Но я и сегодня  занят очень важным делом.
- Если ты уже целый час пялишься на море, то это называется важным делом?
- Да. Я сочиняю статью.
- Не пудри мне мозги. Когда ты сочиняешь, то сидишь в палатке и строчишь в тетрадке.
- Да ладно, ты мне зубы не заговаривай. Мусор-то понесешь?
- А вон, Степка уже понес.
 Степка у нас палочка-выручалочка. Он целый день крутится по хозяйству, как электровеник. Он приспособлен к хозяйственным делам. А мы не очень. Потому что мы - все трое – очень творческие люди.
Хорошо, что мы его взяли! Я смотрю на Степку и думаю: как это раньше мы тут без него управлялись?

Ну, ладно! Сидим, значит, после баньки. Баньку мы опять на берегу из полиэтилена собрали. Теперь у нас две бани. Здесь -  на берегу под скалой, и на поляне в продуктовой палатке. Палаточную баню мы оставили на случай штормовой погоды. А тихим теплым вечером лучше все-таки париться на берегу. Здесь не нужно носить воду за тридевять земель. Да и то здорово, что выскочишь из парилки – и сразу в море! А потом отдыхаем.

О чем сегодня толковать будем?
Пока ищем тему, Степка  заявляет:
- Мне дед сказал, что с нового года он меня в кадр поставит. Он там какой-то проект запускает.
- Это хорошо, - говорит Вадик.
- Давно пора, - добавляет Вихров. – А то, можно сказать, уже второй год работаешь, а все на побегушках.
- Ну, - говорю, - через это тоже пройти надо. Мы разве не так начинали? Кто как, а я начинал  в компании с курьера.
- А меня, помню, в первый день работы в какой-то детский сад послали. Репортаж надо было сделать о празднике, - сказал Вихров. – Так что, пора тебе, Степан, на ноги становиться.
- Я согласен. Только боязно что-то. Если честно, то я камеры боюсь. Ну, как только на меня камера направляется, я теряюсь. Все вылетает из башки.
- Но тебя же  Борисыч не в прямой эфир собирается ставить?- спрашиваю,-  Он говорил, что передача будет в записи идти.
- Ну да.
- Тогда чего ты трусишь?- говорю. -  Первое время поколбасишься с дублями, потом привыкнешь к камере. Начинать что-то всегда трудно. Особенно, если молодой, и опыта маловато. Я, к примеру, когда начинал работать… Впрочем, представьте себе, господа присяжные заседатели, что начинал  свою трудовую деятельность вовсе не в журналистике.
- Что ты говоришь?
- Ну, да. Я начал с учительства. И в первый свой трудовой год я работал в школе учителем.
- А я считал, что ты всю жизнь был журналюгой, - сказал Вихров. – Ты ж  на журфаке учился?
- На журфаке. Но это уже потом было. А начинал я учиться в педе на филологическом. Это еще при Советском Союзе было.

 Отучился два курса, и вдруг меня в армию призывают. В нашем институте не было военной кафедры, поэтому студентам отсрочки не давали. Приходит мне повестка на медкомиссию.

Родители мои в панике. Да и сам я  не представлял себе, как это я все брошу и отправлюсь под ружье. А тут моей  маме  какая-то подруга из чиновников посоветовала отправить меня  на работу в сельскую  школу. Дескать, за недостатком учительских кадров на селе работающих в школах парней не берут в армию. Ну, родители срочно отправляют меня в деревню к  двоюродной бабушке и хлопочут о переводе на заочное обучение. А в деревне, по словам бабушки, в местной восьмилетке учителей действительно не хватало. Не то, чтобы не хватало, а почти наполовину школа к новому учебному году без учителей осталась. Отправили мы письмо в тамошний районный отдел народного образования. Отвечают, что учителя нужны, что ждут на работу.
 
 Я и поехал. Был уже сентябрь.
      Моя двоюродная бабушка,  надо сказать, жила по тем временам в Удмуртии, в деревне, которая находилась у черта на куличках. Это такая Тмутаракань, что ни в сказке сказать, ни пером описать.  Приехал я в ту деревню, осмотрелся и так испугался, что собрался было  тут же назад улепётывать. Мне показалось, что   здесь я не проживу ни  дня: так все кругом было дико и непривычно. Все строения здесь оказались исключительно деревянными, На дорогах никакого  асфальта или хотя бы гравия – просто грунтовка с ямами и колдобинами. На улицах вместо тротуаров были проложены доски. Впрочем, вся деревня  состояла  из одной улицы, тянущейся вдоль речки. В середине деревни  располагались школа, клуб, магазин и магазинный склад. Почта, фельдшерский пункт и контора местного совета  находились в клубе. Отопление везде печное и на дровах. Поэтому все дома окружены были со всех сторон не заборами, а поленницами дров.

«Как же тут люди живут? – думаю и говорю бабушке, - Все! Поеду  домой! Пусть лучше меня в армию забирают, чем здесь жить». А бабушка мне: «Совестно, внучек! Люди ждали, надеялись. Ведь не они же тебя сюда пригнали, а ты сам вызвался. Поживи чуток, поработай! Гляди и привыкнешь. Другие живут же, не умирают».
Мне и впрямь совестно стало. Действительно, Выходит, что обманул людей своими обещаниями.
         Пошел в школу. Директором оказалась  приветливая женщина средних лет. Звали её Эльвира Николаевна. Она подписала мое заявление о приеме на работу и объявила мне, что буду я преподавать русский язык,  литературу и  географию в пятом классе,  а также   физкультуру во всех классах. На то, что у меня всего два курса института, она даже и не обратила особого внимания. До меня эти предметы вели бывшие выпускники  восьмилетки. «Ничего, - говорит, - Иван Александрович! Будете  совмещать работу с учебой».

       Ну, что из себя представляла сама школа, и каков был учительский коллектив, рассказывать не буду, чтоб не уходить далеко от предмета моего повествования. Сразу перейду к тому, как я начинал работать.
Знаете ли, братцы, когда я ехал в эту деревню учительствовать, я представлял себе, что учительская работа – плевое дело. Сиди себе в теплом классе за столом и рассказывай детям все по учебнику. Надо лишь предварительно выучить самому все, что нужно рассказывать. Дети смотрят тебе в рот и внимают. Потом ты  даешь им задания (опять же, из учебника) и спрашиваешь то, что они усвоили. И сам ты  для этих детей нечто такое особенное и значительное. Они тебя обожают и боятся одновременно. Ты  в классе высший судия, который волен казнить или миловать. Но ты милосерден и справедлив, поэтому ты исполнен чувства самоуважения и гордости. Вот как я представлял себя в роли учителя.

     Действительность оказалась несколько иной. Очень даже прозаичной, я бы сказал. Ученики встретили меня восторженно. Еще бы, настоящий взрослый учитель, к тому же, мужчина. (Я оказался единственным мужчиной в коллективе, если не считать завхоза). Но уже дня через два их восторг приутих. «Встань! Сядь! Рассказывай правило! Садись, два!» - это, конечно, был не самый лучший метод моего обучения. Разочаровавшись во мне, стали мои ребятишки потихоньку бунтовать и выходить из повиновения. И начался у меня на уроках настоящий базар: кто-то играется, кто-то из трубочки плюется, кто болтает, а кто положит головенку на руки и  дремлет. Меня, разумеется, никто не слушает. Только и дело было, когда я давал письменную работу. Собственно, я и свел все обучение  к тому, что заставлял учеников самостоятельно читать и писать. Но тут пошли нарекания в мой адрес со стороны других учителей и наиболее продвинутых родителей. А тут еще и я сам стал нарушать дисциплину: на уроки опаздывать и задерживать учеников на перемену. Или, скажем, дремать на уроках.
 
       К примеру, лежу я себе утром в постели, сплю. Бабушка во дворе по хозяйству управляется. А я сплю сном младенца. Вдруг просыпаюсь от того, что кто-то меня за плечо дергает. Расплющиваю глаза, а это мой Ковалев меня будит:
- Иван Александрович! Вставайте! У вас урок.
- А? Что? – вскакиваю.
- Урок у вас, Иван Александрович.  Меня Эльвира Николаевна за Вами послала.
        Однажды я капитально уснул в классе за учительским столом. Дал детям писать самостоятельную работу, а сам уселся, сложил руки на столе, а на руки уложил голову и задремал. Чувствую сквозь сон, как кто-то меня толкает в бок. Просыпаюсь. Тишина в классе.
- Что, - спрашиваю, - случилось?
- Вы храпите сильно, Иван Александрович!
- Простите, - говорю, - это у меня непроизвольно получается.

     В общем, вызывает меня директриса в учительскую. Директорского кабинета у неё не было.
- Что-то, - говорит, - не получается у вас, Иван Александрович.
- Не получается, - отвечаю. – Может, мне домой уехать, пока я тут чего безобразного не натворил? Ну, какой из меня учитель? Ребята меня не слушаются. И я сам понял, что не мое это дело. Не умею я с детьми общаться.
-  Зачем же ехать? Учебный год только начался. Вы уедете, а кто работать будет? А что не получается, так это у всех молодых учителей  поначалу.  Опыт не сразу приходит. Вы попробуйте чем-нибудь заинтересовать ребят. Расскажите что-нибудь интересное по тому материалу, который даете.

      Пришел я домой и думаю: чем их заинтересуешь? Я же ничего такого интересного не знаю.
А по русскому языку тема как раз была такая: диалектные слова. Что это такое? Я сам в детстве, помню, частенько об эти диалектные слова спотыкался.
Утром на уроке вызываю ученика:
- Что такое диалектные слова?
Он мне что-то бубнит из учебника, мнется, жмется, то на потолок очи возведет, то на полу что-то изыскивать пытается.
- Ладно, - говорю, - садись, дорогой! Не буду я тебе день портить плохой отметкой. Я сам, когда был еще мальчишкой, с этими диалектными словами намучился.
И стал я рассказывать, как поехал как-то летом  к бабушке в станицу. А там старые люди, в основном, по-своему на местном диалекте разговаривали. Да так чудно, что иной раз и не понять было, о чем речь. Вот раз вздумала бабушка полезть на чердак траву ворошить. Она каждый год  лечебную траву засушивала. Чтоб залезть на чердак, надо подставить лестницу. Бабушка мне и говорит: « Ходы, Ванятко, на баз, та принеси дробыну, шоб мени на горище зибраться». А я ж в городе рос, таких слов сроду не слыхал. А бабушке постеснялся сказать, что не понимаю её местного языка. Думал, думал, да и принес бабушке большое полено. «Шо ты принис? – всплеснула руками бабушка. – Я казала: дробыну». Потом уже она объяснила мне что на местном наречии «дробына» - это «лестница», «горище» - это «чердак», а «казать» - значит, «говорить».
 
      Можете себе представить, мужики, с каким интересом слушали мои ученики этот  рассказ? Главное, они сразу поняли, что такое диалектизмы. Потом они меня просили еще привести примеры диалектных слов.
Следующей темой были профессионализмы. И я рассказал ребятам о том, как работал прошлым летом в стройотряде, и мне нужно было делать опалубку по всему периметру. Мои товарищи проводили топографическую съемку с помощью теодолита, потом в точности по архитектурному проекту мы возводили фасад здания. Ну, и все такое. Я выдал им кучу строительных терминов. А потом ребята приносили мне записанные ими термины, которыми пользуются их родители на работе.

      Я вошел во вкус. Каждый урок, объясняя новую тему, я увязывал её с какой-то жизненной ситуацией, которая случалась со мной или с  моими знакомыми. Вообще, я стал оживлять язык и все явления, связанные с языком.

      То же самое я предпринимал и на уроках географии. Орудуя указкой по карте, я  путешествовал по всей стране с юга на север и с запада на восток. Я с увлечением делился впечатлениями об увиденном и пережитом.
- И вот идем мы на теплоходе от Совгавани к Поронайску… - я показываю указкой город Советская Гавань, который находится в Хабаровском крае на берегу Татарского пролива, и веду указкой по карте, - Проходим Татарский пролив и входим в пролив Лаперуза. И представляете себе…
      И тут я рисую все красоты морской стихии, а заодно добавляю, что далеко на горизонте мы видим Японские острова.
- Иван Александрович, вы говорите «идем на теплоходе», но вы же плывете по воде? – замечает какой-то дотошливый ученик.
- Запомни, дружище, что ни один моряк не скажет: «Мы плывем по морю», - он говорит: «Мы идем по морю».

     Господи! Куда только меня вместе с моими учениками не заносило! Надо сказать, что и они вошли во вкус. Они тащили мне карты и книги. Мы вместе составляли маршруты, вычисляли координаты, учились ориентироваться по азимуту и даже рисовали топографические легенды.  И мы путешествовали по всему свету куда только заносила наша фантазия. Слух обо мне дошел до районного отдела образования. И дело дошло до того, что весной меня с моими ребятами пригласили на районный турслет. И там, на турслете, секретарь райкома комсомола авторитетно  заявил мне, что мне следует бросать работу в школе и заняться писательством, поскольку очень уж увлекательно я рассказываю всякие небылицы.
 
    Я долго думал о его словах. Потом взял и написал статью в районную  газету. Я не помню, о чем была эта статья. Её напечатали. Ну, и я вообразил себе, что у меня действительно имеется литературный талант. Летом я приехал домой и убедил родителей, что мне следует бросать пединститут и поступать на журфак.
- А как же работа в школе? – спросила мама.
- Школу я бросаю.
- Но тебя же заберут в армию! – всплеснула она руками.
- Пусть! Для писательского опыта армия не помешает.
Я уволился из школы, бросил пединститут и ушел в армию.


                Как Медведь искал профессию

   - Ну вот, Степа, а ты камеры испугался, - сказал Медведь. – Волков бояться, в лес не ходить. Я, между прочим, тоже долго не мог привыкнуть к камере и софитам, поэтому долго не решался в прямой эфир выйти.
- А как же репортажи? – спросил Степан. – Вот ведь чудно как! Репортаж ведешь – нормально. Камера не беспокоит. А в студии – ну, прямо ступор какой-то.
- Это потому, что в студии, как на сцене. Здесь ты один, а все остальное – там. Камера – это все остальное. И она пялится на тебя в упор. А репортаж – это всегда в куче народа. В толпе народа всегда легче. Да и камера, в основном, не на  тебя направлена, а на этих людей.
- А вы сразу в журналисты попали? – интересуется Степан.
- Это как сказать! По правде, в детстве  я вовсе не собирался стать журналистом или еще каким-нибудь писателем. Да у меня и склонности к писаниям не было. Сочинения, скажем, я писал с трудом. Ленился, попросту говоря. У меня была очень прилежная соседка по парте. Она всегда давала мне списывать самостоятельные по русскому, проверяла диктанты и писала мне сочинения. А я за это помогал ей по математике. У неё с математикой не ладилось. А я в математике был первым учеником в классе. В ходе контрольных по математике я сходу решал оба варианта, а в оставшееся время рассылал по классу шпаргалки. Перед математикой мои приятели обычно списывали у меня домашние работы. А на уроках мне было откровенно скучно. Пока там что-то в классе решают с учительницей, я уже все решил и сижу, бездельничаю. Ну, а чтобы совсем от скуки не сдохнуть, развлекаю соседей по парте. Математичка постоянно жаловалась моей маме по поводу моего поведения. Мама посоветовала ей занять меня дополнительной работой. И учительница стала нагружать меня по полной программе.

     И я хотел посвятить себя математике. Но помимо математики  у меня были и другие увлечения. Я любил биологию и химию. И потому с 5-го класса мечтал заняться ботаникой. Потом, когда мы стали изучать зоологию, я решил пойти в зоологи. Я заявлял всем, что после школы пойду в сельхоз. Меня, конечно, родственники отговаривали:
- Охота тебе вечно в навозе ковыряться!
- Совсем с ума спятил: родители – интеллигентные люди, а он – в сельхоз!

     В восьмом классе мы стали изучать анатомию. И тут я прозрел: я должен посвятить себя медицине! Нет ничего благороднее врачебного дела. Чтобы не оттягивать на долгую перспективу получение профессии, я решил поступать в медучилище после восьмого класса. Тогда восьмилетка была, а не девятилетка, как сейчас. И я заявил родителям, что после экзаменов сдам документы в медучилище. Благо, оно находилось недалеко от нашего дома. Родители мой выбор одобрили и успокоились: наконец-то, я определился. Но во время экзаменов в школе где-то я подобрал книжицу под названием: «Судебная медицина». Этот учебник был очень красочно иллюстрирован: всевозможные человеческие органы, расчлененные трупы – и все такое. От этого красочного зрелища я чуть было в обморок не грохнулся. Представьте себе, мне действительно стало плохо: закружилась голова и  затошнило. Я отбросил книгу и представил себе, что во время учебы и врачебной деятельности мне придется все это видеть и даже трогать руками наяву. Нет, моя слишком уж впечатлительная натура к этому неспособна. И я заявил родителям, что в медучилище я раздумал поступать.

    Родители были в шоке.
- Как это раздумал? А куда пойдешь? – воскликнула мама.
- Не знаю. Куда-нибудь.
- Вот уж не думал, что мой сын – такой безответственный человек! – сказал папа и оставил нас с мамой вдвоем. Он не мог выдержать моего непостоянства.
- Знаешь, что, сынок! – заявила мама. – Иди-ка ты учиться в девятый класс, если у тебя семь пятниц на одной неделе! Возможно, к концу учебы в школе ты определишься, наконец.

      И я отправился в школу. Правда, это был уже не девятый, а десятый класс, так как  среднее образование решено было правительством  сделать одиннадцатилетним, а не десятилетним, как раньше.

      В десятом классе я уже никуда не мечтал. И, вообще, учиться не хотелось, заниматься чем-нибудь путевым – тоже. Хотелось тусоваться с парнями и девчонками и быть в своей компании если не главным, то уж совсем не самым последним человеком. А чтобы быть на высоте, я исхитрялся на всякие выдумки, чтобы чем-нибудь удивить. Лучше всего удивлять я мог тем, что кого-нибудь копировал или представлял всякие сценки из жизни. Это у меня здорово получалось. Ребята восхищались и прочили мне карьеру артиста. В школе мне даже кликуху дали: «Артист». Я выступал на всех школьных вечерах и концертах. Особенно хорошо у меня получались всяческие пародии и пантомимы. Скоро я стал школьной звездой. Ну и, как полагается звезде, сильно зазвездился. Я стал пререкаться с учителями, открыто вступал с ними в споры, критиковал их действия. Однажды схлестнулся с завучем.

     Завучем у нас была женщина приличных лет. Она вела у нас литературу. Я не помню, на какой почве у нас возник конфликт, и кто был инициатором этого конфликта. Ну, это неважно. Главное, что я что-то там нагрубил и высказал нечто некорректное в адрес учительницы.

       И вот прихожу я домой. Как всегда, поздно после гулянки. Слышу, на кухне – жаркая дискуссия между родителями.
- Совсем парень распустился и от рук отбился! – возмущается отец.
- А  все потому, что ты никакого внимания ему не уделяешь! Раньше вы хоть что-то делали вместе. А теперь у тебя работа, а у него гулянки.
- И что? Я должен его за ручку водить? Он уже сам, небось, там кого-нибудь водит.
- Короче, в школу ты сам сходи! Я, боюсь, только расплачусь перед людьми – и все. А ты хоть поговорить толком сумеешь.

    Потом отец вышел из кухни.
- О! Явился, не запылился! Что-то ты так, дорогой, доучился, что нас с матерью теперь в школу к директору вызывают. Ты там кого-то из преподавателей оскорбил публично.
Я не очень этому удивился, а потому не стал изображать невинность. Отец завел меня в свою комнату и говорит:
- Ты уж расскажи мне, что ты там натворил, чтоб я  был в курсе и не выглядел идиотом.
- Ну, это… в общем, я схлестнулся с нашей завучихой.
- Завучем, ты хотел сказать?
- Ну да!
- А как её зовут ты, случайно не знаешь?
- Да Елена Алексеевна.
- Итак, ты, как ты сейчас выразился, схлестнулся с завучем вашей школы Еленой Алексеевной?
- Ну!
- И почему ей не понравился ваш диалог?
- Ну, потому, что я ей нагрубил.
- Как ты ей нагрубил?
- Я сказал, что ей давно уже пора на пенсию, а в школе ей делать нечего, тем более, что она работать не умеет.
- Гм! И ты считаешь, что сказал ей справедливо?
- Да она действительно уже из ума выжила. Сидела бы лучше дома.
- Ты что, директор школы, чтобы решать, кому в школе работать?
- Нет, но должен же был ей кто-то все это сказать?
- А если бы твою маму или бабушку какой-нибудь высокомерный сморчок вот так же и такими словами оскорбил, как бы ты к этому отнесся?

     В общем, братцы, прочистил мне тогда отец мозги, а потом спросил, желаю ли я учиться дальше? Я ответил, что не желаю.
- А что же ты хочешь? – опять спросил отец.
- Я хочу работать. И  чтоб меня не обзывали лодырем и бестолочью.
- Хорошо, - сказал отец, - ты пойдешь работать. Я отправлю тебя на работу к одному  замечательному человеку. Мы пойдем к нему, как только разберемся с твой дурацкой выходкой.

     На другой день отец сходил в школу. Потом я искренне покаялся и извинился перед завучихой. В общем, уладили весь конфликт миром.

    А через несколько дней, отец привел меня к Борисычу.
- Моему деду?! – воскликнул Степка.
- Ну да! К  твоему деду. Отец дружил с ним ещё со времен студенчества. Ну, вот! А Борисыч по тем временам работал в  газете редактором. Приводит отец меня в редакцию и говорит Борисычу:
- Вот, дружище, мой сын. Он очень сильно рвется на работу. Возьми его к себе и сделай из него человека!
И Борисыч взял меня к себе.
- Корреспондентом?
- Эко, хватил! Какой из меня был корреспондент? Я был просто внештатником, собирающим информацию для газеты.
- А как же школа?
- Ну, кто бы мне позволил бросать школу? Я продолжал учиться в своем классе. А после школы ходил в редакцию на работу.
- И вы получали за свою работу деньги?
- Ну, если мой материал проходил в печать, то мне платили гонорар. Деньги, правда, не ахти какие, но это были мои честно заработанные деньги.
- И долго Борисыч делал из тебя человека? – поинтересовался Вихрь.
- Пока я учился в школе. Конечно, со старой своей компанией я распрощался, о гулянках и думать некогда было. Я вертелся, как угорь на сковородке. Ведь мне нужно было не просто добыть материал, но и вовремя его сдать. И все это, не прерывая учебы. В общем, я так втянулся в эту работу, что на будущее уже и не представлял для себя иного дела. Вот так я пришел в журналистику.


                Как Вихров стал человеком


- Я тебе так скажу, Медведь, что тебе здорово повезло с твоим отцом, - сказал Вихров. -  Не отведи он тебя тогда  в редакцию, кто знает, что из тебя вышло бы?
- А я и не спорю, - согласился Вадим. – И я очень благодарен отцу за  его мудрое решение. Причем, что важно: он тогда не стал меня наказывать или упрекать в чем-либо. Он просто по-человечески понял меня. Я много раз, братцы думал о том, как важно родителям, да и вообще взрослым людям уметь понимать подростков. Особенно, когда они находятся в состоянии поиска чего-либо. Неважно, чего: жизненного пути, важного для себя решения или выбора принципиальной позиции.
- Ну да, особенно, когда молодой человек ищет, сам  не зная чего, где и как, - добавил я. При этом самоуверенно полагается на  свою самостоятельность и заранее отвергает любую конструктивную помощь.
- Это правда! – ответил Медведь. – Я действительно тогда сам не знал, чего хотел, и что мне нужно было. Но очень болезненно воспринимал любую критику и любое вмешательство взрослых в мою жизнь.
- Вот потому я и говорю, что повезло тебе с твоим стариком, - опять заявил Вихров. – А я рос без отца. И мне  пришлось во многом доходить до сути самостоятельно. А в журналистику  пришел я целенаправленно. Да и вообще, я и человеком-то стал  со злости.
- Со злости?!
- Ну да! Разозлился до чертиков однажды и решил, что я не я буду, если не  докажу всем, кто я такой на самом деле. Однако лучше я расскажу вам свою историю с самого начала.
- Мы слушаем тебя, - сказал я, разливая по кружкам остатки чая.

                ***
  - Я вырос без отца. Он ушел от нас с матерью, когда мне было лет пять. Он жил  в нашем городе, и я даже знаю, где. Мне мать показывала как-то его дом, когда однажды я насел на неё с расспросами об отце. Но я с ним ни разу не встречался, после того, как он ушел от нас. Моя  матушка так и не выходила больше замуж. Она решила посвятить свою жизнь мне. И мы жили с нею душа в душу до того времени, пока я не перешел в шестой класс.
 
   А в шестом классе я начал лениться. То есть, стал плохо учиться, потому что мне было неохота делать уроки. А их, как назло, из года в год становилось все больше. Я считал, что все, чем нас пичкают в школе, совершенно никак в жизни не пригодится.  Стоит ли напрягаться, думал я, чтобы заниматься бесполезным делом? И на этой почве  дома я  спорил с матерью, а в школе с учителями. И я заработал славу бездельника и лоботряса. Особенно сильно наезжала на меня математичка. С математикой я всегда был не в ладу. В начальной школе еще как-то я успевал, а в средних классах совсем уж забуксовал в математике, физике, потом химии – в общем, во всех точных науках.
 
      Ну, ладно. Логично предположить, что уж в дисциплинах гуманитарных я должен был успевать? Ничего подобного! Я и там  очень сильно хромал. И ведь, что интересно, я вовсе не был тупым, или еще каким-нибудь там идиотом. Просто учеба не была мне интересна, да и ленился порядочно.

      На мать жалко было смотреть. Она очень переживала от моих двоек и троек. И  мне очень совестно было перед нею за то, что её вызывали в школу, стыдили, ругали. А она при всем этом не то, чтобы наказывать меня как-то, даже ругать по-настоящему не умела. Она жалела меня и считала себя виноватой во всех моих бедах.

       Однажды… , ну да, это было уже в восьмом классе, прямо на уроке я очень сильно повздорил с математичкой. Я уж не помню, с чего все началось. Но не в этом дело.  В общем, она в очередной раз обозвала меня лодырем, паразитом и бездельником. Я не выдержал и в очень грубой форме заявил ей, что она сама такая, потому что не выполняет  своих обязанностей. И это было слишком уж. Я не имел никакого права так заявлять хотя бы потому, что обязанности свои она выполняла, чего нельзя было сказать обо мне.

     Математичка взбесилась. Она чуть ли не с кулаками набросилась на меня:
- Вон!!! Вон из класса! И чтобы духу твоего больше на моих уроках не было!
Она еще что-то там орала мне вслед. Я выскочил из школы, как ошпаренный. И уже на улице сообразил, что надо как-то выкручиваться. Но как тут выкрутишься? Мое преступление было слишком уж явным. Мне нет оправдания. Я слишком испорченный человек. Я негодяй, и мне нет места в нормальном обществе! И что я скажу матери?
Я представил себе, как мама сидит на диване, опустив голову и сложив руки на колени, и тихо плачет, время от времени отчаянно восклицая: «Ну, как ты мог, сынок! Она же ведь женщина! Она же учительница!» У матушки было своеобразное отношение к учителям. Она искренне считала, что учителя все знают и потому всегда правы.

        И вот я шел по улице и думал, что я скажу матери? Она опять будет скорбеть и причитать надо мной, как над покойником, будет убеждать меня, что  моему поступку нет оправдания. А потом её вызовут в школу или она сама пойдет и в очередной раз убедится, какой я порочный и бестолковый. На уроки математики мне отныне появляться нельзя. А поскольку математичка о моей выходке растрезвонит всей школе, то и на остальные уроки мне тоже не стоит приходить. Школа для меня теперь закрыта.

    И тут пришла мне в голову идея сдернуть куда-нибудь подальше от дома и школы. Но куда?

      Родственников у нас в городе не было. В друзьях у меня были только одноклассники. А меня только что в их присутствии вышвырнули, как котенка.

      И тут я вспомнил, что в городе  живет мой родной отец. Конечно, он меня не знает, и я его тоже. Но когда он узнает о моих бедах, то, наверняка, поймет как мужчина мужчину. Да и родная кровь должна пробудить в нем сочувствие ко мне, думал я. И я побрел искать дом, на который когда-то указывала матушка.

       Этот  старый трехэтажный дом я нашел, когда уже начало темнеть. Отыскал квартиру, постоял немного у двери и позвонил. Дверь распахнулась и…

     … Я обомлел. В дверях стояла наша математичка. Она вытаращила на меня глаза. Потом, опомнившись, заорала:
- Тебе мало было того, что ты издевался на уроке?! Теперь ты решил меня еще дома достать?!

      Я не знал, что мне сказать. До того изумился, что просто впал в какой-то ступор.
- И теперь ты будешь меня преследовать всюду? – истерично  продолжала, между тем, математичка. – Коля! Иди сюда и полюбуйся, с каким контингентом мне приходится работать, - крикнула она в квартирное пространство.

     Из глубины квартиры появилась фигура мужчины. Он был высок, плечист и довольно широк в обхвате. Я реально испугался, так как подумал, что ошибся адресом и попал не туда, куда хотел. И я рванулся дать деру.
- Стоп! – властно приказал мужчина. И направился к дверям.
«Всё! – мелькнуло в голове. –  Удирать бесполезно. Он догонит».

      Между тем, мужчина подошел ко мне и, мягко положив руку мне на плечо,  втянул  в квартиру.
- Ты ведь Дима? – спросил он.
- Да! – прошептал я.
- Да ты не бойся, проходи! – пригласил он. В его голосе я не почувствовал агрессии. Наоборот, мне показалось, что он как-то сразу заробел, будто испугался чего-то.

     Он помог мне снять куртку, повесил ее на вешалку. Потом проводил меня в комнату, в которой находилась наша математичка.
- Знакомься, Зоя! Это Дима, - каким-то извиняющимся тоном  произнес мужчина.
- К твоему сведению, с этим субъектом я знакома уже два года! – объявила математичка и добавила, - Восторга от этого знакомства я как-то не испытываю.
- Нет, - растерянно произнес мужчина, - ты меня не совсем поняла. Это Дима, мой сын.
- Вот как?! Ты мне никогда не рассказывал, что у тебя есть сын.
Она  окинула  меня брезгливым взглядом и добавила:
- Да еще такой…
- Чем же Дима тебе не понравился?
- Ты еще спрашиваешь, чем? – она бросила на меня уничтожающий взгляд. – К твоему сведению, этот человек сегодня  меня грязно оскорбил. На уроке! В присутствии всего класса! А теперь  явился, чтобы окончательно добить меня!
- Нет, - осмелился я возразить. – я пришел не к вам, а  вот, к нему, - я посмотрел на отца. – Если он мой отец. Но я, наверное, все-таки пойду!
- Нет-нет! – отец замахал руками. – Не надо никуда уходить! Зоя, погоди! Ты, видимо, что-то не так поняла. Ну, если Дима  сам к нам пришел, то зачем же ругаться? Тем более, что он действительно мой сын. И я рад, что, наконец, мы встретились. Ты ведь правда пришел ко мне?
- Правда, - кивнул я головой. – я не знал, что она здесь живет.
- «Она» – это Зоя Владимировна, моя жена.
Я ничего на это не ответил. И все стояли молча, тупо уставившись друг на друга.
- Вероятно, мне следует пойти на кухню и поставить чайник? – первой пришла в себя Зоя Владимировна.
- Да-да, дорогая! Конечно! Раз вот… пришел… надо, значит… это… чайник, - отец  как-то очень уж засуетился. Жена его  удалилась на кухню.
Еще минуту-две мы постояли в полной тишине. Наконец, отец спросил:
- Как ты меня нашел?
- Просто.
- Тебя мать послала?
- Нет, я сам,  - подумал немного и брякнул сходу:
-  Можно я у тебя немного побуду?
- Да-да, конечно! Обязательно побудь. Да ты не стой1 Садись вот! Давай, вот, вместе посидим и поговорим.

      Но разговор почему-то не клеился. Тут  Зоя Владимировна принесла поднос со всеми причиндалами к чаю. Я обратил внимание на то, что чайных чашек на подносе было всего две. Отец вопросительно взглянул на жену.
- Я только что поужинала, - бросила она и ушла.

      Я был очень голоден, поэтому не стал заставлять их себя уговаривать, чтоб угостился, и сразу же принялся за более даже чем скромную трапезу. «А матеша наша не слишком уж щедрая, - подумал я. – Могла бы предложить и полноценный ужин.  Как-никак, а я родной сын её мужа».
- А ты как долго собираешься у нас побыть? – спросил  отец.
- А что?
- Да нет, так, ничего. Но я ведь не один здесь. И, потом, ты мог бы нас предупредить, что приедешь к нам в гости.

        Мое присутствие явно тяготило его. Это чувствовалось по его бегающему взгляду, вкрадчивой интонации в голосе. Понятно, что он ждал, когда же я свалю, наконец, и оставлю их в покое. «Папашка называется! Когда убегал от нас, то не позаботился предупредить меня об этом». Я вспомнил, как маленьким я ждал его и надеялся на то, что вот откроется дверь, и войдет мой папка, принесет мне кучу игрушек, а потом мы с ним… Ладно, чего уж теперь вспоминать-то? Но меня взбесило, что он не обрадовался встречи со мной, а испугался. Конечно, из-за этой мымры. Я понял, что она тут правит балом, а не он, и решил позлить его.
- Я у тебя побуду денька два-три. Мне нужно где-то перекантоваться.
- Ты что-то натворил, что ли?! – вытаращил он глаза.
- Лично я ничего не творил. Просто ребята слегка пошарили в одном ларечке, а я стоял на шухере.

      И тут в комнату влетела  матеша:
- Я же сказала тебе, что этот человек – отъявленный бандит! Ты бы знал, что он сегодня на уроке учинил! Ты его совсем не знаешь,  а  хочешь оставить его в квартире?
- Погоди, Зоя! Я ничего не хочу! Я еще ничего не сказал. И, вообще, дай мне, наконец, поговорить с человеком!
- Не надо ничего говорить, - сказал я, поднимаясь. – Я пошутил. Спасибо за ужин! Мне пора.

     Я вышел в коридор, оделся, обулся и попросил открыть входную  дверь.
- Прощай, папаша! Будь здоров и не кашляй!

       Было уже очень поздно, когда я приплелся домой. Мама очень обрадовалась, увидев меня на пороге.
- Господи! Какое это счастье, когда ты приходишь домой! – бросилась она мне на шею.- Я уже все глаза проглядела. Где ты был?

      Я рассказал маме всё: и о том, что произошло в школе, и о том, что был у отца, и о том, что не собираюсь идти в школу.
- Я напишу заявление, чтобы тебя перевели в другой класс, - сказала мама. – Но ты должен взяться за ум.
 
     И, представьте себе, я взялся за ум. Я был так зол на  папашку и его мымру, что решил доказать им, что я не такой, каким они меня себе нарисовали.
 
     Мама все-таки добилась, чтобы меня перевели в параллельный класс, в котором эта математичка не преподавала. В новом классе я перестал дурить, пропускать занятия и лениться. Я стал добросовестно выполнять домашние задания и взялся за книги. После девятого класса я собирался поступить в какое-нибудь училище, чтобы поскорее получить профессию и помогать маме. Но учительница литературы стала убеждать нас с мамой, что у меня явные склонности к литературному творчеству, а потому я должен поступать на журфак. Понятно, что эти планы привели меня в десятый класс.  Десятые классы математику полностью вела эта самая Зоя Владимировна. И получилось, что мне уже некуда было переводиться. Разве что в другую школу.
      И тут я разозлился по-настоящему. Чего ради я должен бегать туда-сюда, как заяц? За два последних года я основательно подтянулся по математике. Пусть попробует теперь меня выловить на чем-нибудь! Ага! Не на того напала!
 
      Ни в один предмет я не внедрялся так дотошно и плотно, как в математику. Я долбал её добросовестно каждый день. И каждый день я со злорадством представлял себе, как однажды я приеду в школу, будучи уже известным тележурналистом, чтобы сделать какой-нибудь репортаж, или выступить перед учениками и преподавателями с рассказом о своей творческой профессии, или, еще лучше, подкачусь к этой мымре, чтобы взять интервью. Я представлял, как вытаращит она глаза от удивления, а я этак небрежно брошу: «А вы помните, что вы говорили обо мне? Как клеймили меня позором, как выгоняли из класса?»  Вот, когда будет мой звездный час!

                ***

- И что, такой звездный час наступил? – поинтересовался Медведь.
- А как же, конечно, наступил, - сказал Вихрь. – Я приехал в школу с оператором, чтобы  сделать репортаж  о последнем звонке в школе. И первым делом, я прошел в кабинет математики и от всей души поздравил Зою Владимировну. Я пожелал ей доброго здоровья и сказал спасибо  за то, что благодаря ей стал журналистом.
-Вы, что же, все простили ей? – воскликнул Степан.
- Конечно! А как иначе? Ведь если бы она меня тогда не разозлила  своею неприязнью ко мне, то, возможно, я так и продолжал бы дурить и бездельничать. И кто знает, каким оболтусом я стал бы?
 - Ну, а с отцом-то после ты встречался или нет? – спросил я.
- Представьте себе, братцы, нет, не встречался. А зачем?
- Действительно, незачем, - согласился я. – Если ты ему не нужен был все годы, то зачем он тебе?