Книга первая. Глава 12. Утро нового дня

В это время Ремизов сидел на берегу реки, в дом он не торопился, времени до обеда было достаточно. День начинался неплохо, погода стояла замечательная. Свежая вода смыла утомление бессонной ночи, влила бодрости и ясности. Он закрыл глаза и лёг на траву — приятно ощутить этот запах и тепло.

Ремизов чувствовал себя удовлетворённым, но полноты блаженного покоя ощутить не мог, что-то мешало. Он всё время спрашивал себя, в чём причина, напрягал всё чутьё музыканта, вслушивался в себя, но ответа найти не мог.

С полей послышался голос жаворонка, он поднялся высоко в небо, растаял в солнце, оставив земле свою песню.

«Хотел бы я стать жаворонком. За одно такое мгновение, за одну возможность подняться в небо, слиться с солнцем и излить свою душу в мир я отдал бы всю жизнь»,— подумал он и вдруг понял, что именно не даёт покоя его душе: пережитая ночь, вернее, видения и плоды этой ночи, реальность и дополнения к ней, что рождены его вдохновением. Он не знал, что было явным, а что вылилось из его души и обрело телесную оболочку, что состояло из плоти и крови, а что явилось духом, божеством, плодом вдохновения. Он не мог разделить ясно и точно реальный мир и мир его грёз. Такая чувствительность не преувеличение, но она лежит в тайниках его души.

Вдобавок ко всему, этой ночью музыкант в его душе поднялся на новую ступень, пусть эта ступень ещё очень зыбка, не тверда, в ней больше тумана, чем ясности, но она есть. Ремизов чувствовал, что за это короткое время он потерял себя юного, восторженного, порхающего в розовых облаках беззаботности, славы, успеха и молодости, наивности и легкомыслия, потерял простые поверхностные чувства и обрёл… что он обрёл, ему ещё не ясно, но уже сейчас он чувствовал в себе настоящее. Его музыка излилась, но это всплеск, молния, блеснувшая на расколотом небе, это дар, который нужно завоевать, чтобы овладеть им в совершенстве.

* * *

А что же Катенька? Катя в эту ночь почти не ложилась, на рассвете ушла она в дом, а через два часа уже хлопотала по хозяйству. Такая же свежая, юная и весёлая, бегала она по саду, собирая букет для столовой. Только лёгкая тень задумчивости, новый взгляд и нет-нет да непривычная для неё рассеянность выдавали состояние души.

Катя вышла из сада, по земляной тропинке спустилась к ручью, что бежал возле леса и уходил в поля. Сердечко её волновалось. Катя вспомнила, что именно отсюда, слышала она, лились прекрасные звуки.

Катя не мучилась, как мучился Ремизов. Движения её души и мир, в котором она жила, существовали в полной гармонии, никто их не разделял. Всё, на что ни смотрела Катя, было для неё живым и действенным, всё имело свою душу, свою сокровенную глубину, потому всё могло сказать ей или пропеть о великом. О том, о чём она ещё не знает. Весь мир, в глазах девушки, дышал, творил, восхвалял Господа, и нужно только прислушаться сердцем, приникнуть душой, чтобы узреть прекрасные плоды его славословий. Таковой и стала для Кати эта ночь.

Она спустилась к ручью, присела возле, опустив руку в ледяную воду.

— Не ты ли, дружок, так дивно пел сегодня? Журчишь? Журчишь, бежишь. Как далеко ты бежишь? Всегда рядом и всегда убегаешь. Хотела бы я о многом тебя расспросить, но ты уже не тот, что был ночью. Он слышал, он всё слышал и видел, но я его уже не догоню. Грустно… странно, мне сегодня очень хорошо и… грустно. Я хочу поплакать и не могу, хочу смеяться…

Она засмеялась, но грустная тихая задумчивость снова опустилась на ресницы. А ручеёк журчал, солнышко золотило его прозрачные воды. Он бежал по камушкам и словно напевал Катюше о чём-то прощальном, далёком: «Уходит твоё детство, девушка, как убегают мои воды, его уносит далеко-далеко, и простые детские чувства уходят вместе с ними. Но ты не бойся, прийдёт иное…»

— А что прийдёт? — спросила девушка.— Любовь? — Глаза её блеснули, она оглянулась, словно ища чего-то.— Любовь. Если любовь, то пусть она будет такая же прекрасная, как эти звуки, чистая, как этот ручей, прозрачная, как его воды, в которых отражается солнце.

Она вспомнила матушку Степаниду, её голос, говорящий о Любви Христовой: «Возлюби ближнего своего, как заповедал Христос, и во имя этого отдай жизнь свою…»

«Господи, что это,— думала Катя,— какой должна стать душа, чтобы отразить в себе Любовь Христову и познать Её, чтобы душу свою отдать ближнему своему во имя Господа Бога? Поделиться Богом с ближним своим! В этом и есть Любовь? Милосердие? Без милосердия возможна ли Любовь? Возможно ли поделиться Богом, не имея милосердия? Любовь. Господи, какой великий труд — любить душу человеческую во имя Твоё, любить её Любовью Христовой. В иной любви счастья нет — так говорила матушка Степанида. Было время,— думала Катя,— когда взирал с Небес на землю Господь Всеблагой и с болью в сердце видел страдания и муки людей, не знавших о Его Любви. Тогда сошёл Он к душам человеческим и жизнью Своею явил образ великого милосердия и Любви. Любовь заиграла новым светом, новою силою, силою милосердия Божия. Без милосердия Любовь не имела бы силы своей и не могла бы назваться сиим великим Словом».

Катенька встала на колени, по её щекам текли слёзы, она сложила руки на груди и погрузилась в молитву. В её душе трепетали чувства. Новые, незнакомые ещё, совсем первые, пусть наивные и полудетские, но Святые чувства и мысли о Любви. Катя многое поняла за это время, прошедшая ночь и утро принесли ей откровения. То, что она поняла и прочувствовала, в дальнейшем определит её жизнь. Простые слова: «Возлюбить ближнего своего Любовью Христовой» и «Поделиться Богом, как хлебом» — стали для неё той точкой, от которой возьмёт своё начало её девичья чистая любовь. Об иной любви Катя не могла и помыслить.