Маленькие всегда уступают большим

И снова та же «Игра навылет». Ну просто так вышло, что большинство глав в этом детективно-приключенческом романе сделано мной. Что касается именно этой главы, логично же: в велопокатушках я разбираюсь и всякое на них повидал, больницы тоже видывал. Забавно, что в упомянутой здесь БСП я спустя много лет лежал и удивлялся, как точно всё описал, не глядя. А что касается «почитать», то чем ещё заниматься, когда пандемия, войны, астероиды и зомбоапокалипсис в виде произвола чиновникополитиков.

* * *

...И вот сегодня мрачный шеф заявляет: заказчик устроил ему истерику. Не принимаю, говорит, вашу работу, расторгаем контракт на рекламную кампанию. Что, почему? – что такое?! – а непонятно. Не хочет, и все. И эскиз баннера ему вдруг не нравится, хотя накануне он его чуть ли не целовал, требовал поскорее запускать в производство. Мистика какая-то!
– Короче, все из-за меня полетело, – с досадой подвела итог Оля, жуя намазанный бутерброд. – Точнее, якобы из-за меня. И шеф теперь намерен удержать с меня все потерянные бабки. Нормально, да?! Да я за десять лет столько не получаю, сколько он потерял из-за расторжения своего контракта. И вообще, какого черта?!
– Спокойно, тише.
– При чем тут я?! – не успокоилась Оля. – У меня впечатление, что меня просто использовали как козла отпущения. Тут не то что-то. Какие-то темные интриги, я этим самым местом чую.
– И что?
– А то. Устроила шефу тоже вырванные годы. Чтобы не наглел и не зарывался. Нет, ну в самом деле! Я не позволю с собой так!
– Короче говоря...
– Короче говоря, я плюнула ему в рожу и уволилась с треском, – в сотый раз вздохнула Оля. – Теперь прощай, карьера! Что мне делать, мамочка? Если всюду такие придурки. Какой смысл пахать на дядю в офисе? Тут же могут подставить в любой момент.
– Могут-то могут.
Оля, не слушая, продолжала:
– Что ли, свой бизнес открыть. Быть свободным дизайнером типа консультанта. И копирайтером заодно.
Оля пришла вроде за советом, но главное для нее – выговориться. Давно известный психологический феномен: мужчины стремятся действовать, а женщины – говорить. Но не просто так. Нам, женщинам, необходимо проблему проговорить. Да не один раз, а несколько. Когда мы говорим о том, что нас волнует, причем со стороны это может даже казаться простой болтовней, решение проблемы возникает само собой. Из ниоткуда. Пусть мужчины, даже самые умные, этого не знают; пусть они перебивают нас на полуслове, стремясь дать очередной полезный совет – мы будем обсуждать свои проблемы многократно! Пригодятся, конечно, и полезные советы. Но главное – это общение, разговор. Во время которого оказывается, что проблема не то чтобы решена – она уже не имеет такого значения.
Мать многое сейчас могла бы дочери ответить. Только каким-то краем сознания она чувствовала свою вину. А что, если все это из-за нее, из-за Веры? А вдруг сбываются угрозы неизвестного? Ведь действительно, уж очень странно. Но говорить этого нельзя, надо поддерживать разговор. И утешать. Например, рассказать в качестве утешения, что не каждому человеку обязательно следует делать карьеру. То есть изо всех сил напрягаться и неуклонно двигаться по служебной лестнице вверх, преодолевая препятствия. Двое из трех опасаются ответственности, трое из десяти не уверены в себе, один из пятидесяти не хочет быть начальником. Можно ведь и просто жить. Да, зарабатывать, но работать кем угодно. И ведь большинство из нас вообще работает не по специальности или не по призванию.
Еще хотела Вера сказать, что не следует отождествлять себя и свою работу. Дело – это дело, а ты – это ты. Можно и так. Как угодно можно, главное – осознанно.
Однако почему-то вдруг закружилась голова и онемел затылок. Она хотела поставить чашку с чаем на столик и промахнулась. Чашка глухо шмякнулась о пол и раскололась.
– Ма, ты чего? Что?
– Сейчас.
Вера плавно откинулась на спинку дивана. Сейчас... Сейчас пройдет. Комната кружится, по кругу, по кругу. Даже с закрытыми глазами.
– Мама! – Оля не на шутку испугалась. – Что с тобой, мамочка?! Скорую вызвать?
– Нет. – Вера криво улыбнулась онемевшими губами. – Я сама себе скорая. Это что-то не со мной.
– А с кем? – Оля вскочила с дивана, вспугнув уснувшего Пая.
И тут зазвонил Олин мобильный.
– Да, – сказала она, открыв книжечку телефона. – Кирюша, заяц Что?!
Она опустилась на диванные подушки с открытым ртом.
А у Веры голова уже не кружилась.
Потому что она знала: с Кириллом беда.
...Таксист резко бросил машину в глубину ночных улиц. Желтые огни слились в мельтешащий поток, теплый воздух обдувал лицо. Ярко-рубиново вспыхнул светофор, на перекрестке никого, Оля сдавленным голосом велела водителю ехать: «Все оплатим, скорее!» Он кивнул небритой щекой – восточный человек – и с визгом шин проскочил перекресток на красный свет.
Оля, сжав зубы до скрипа, постукивала ладонью о колено, бормотала: «Ведь говорила же ему, чтоб осторожней. Ведь просила же его, дурака, не ехать. Велосипедист. Байк твой, чтоб он сгорел. Поломаю, выброшу к чертям!»
Вера погладила ее по плечу. Постаралась всю твердость, какую смогла в себе найти, перелить через руку в это плечо. Дочь обмякла, потрясла головой, закрылась руками.
Ничего. Если смог позвонить, значит в сознании. В палате, не в реанимации – тоже хорошо. Господи, неужели это из-за меня! Стоп. Держись, доктор Лученко, не скули. Еще ничего не известно. Почему ты заранее решила, что из-за тебя? Чувствую. Брось чувствовать! Надо помогать, а будешь скулить – силы потеряешь. Сила твоя сейчас нужнее, чем глупая рефлексия.
Автомобиль вибрировал, стыки на мосту Патона глухо и часто постукивали, Вера скосила глаза на спидометр: ого, сто тридцать! Вот уже и Ленинградская площадь пронеслась назад фейерверком огней. Развязка у метро. Темная громада рынка «Юность»... Приехали.
Вот оно, десятиэтажное здание больницы скорой помощи. Так. Если не пустят, надо собраться и пройти сквозь. Знаю я наши больницы, не пустят в неурочное время даже к здоровому, а не то что... Пройти во что бы то ни стало, а там посмотрим. У входа охранников нет, хорошо. Вот он, у лифта сидит. А мы к лифту не пойдем.
Вера устремилась в боковой коридор, отлично зная, что оттуда будет выход к лестнице и лифту. Деревянный письменный стол с настольной лампой и бумагами, за ним дремлет женщина в белом халате.
– Вы куда? Нельзя посторонним, – приподнялась она.
Лученко не стала тратить на нее ни душевных сил, ни времени: просто достала деньги из кошелька, положила на стол и молча прошла, увлекая за собой Олю. Женщина уселась обратно. Видимо, здесь это был обычный пароль.
Вера ориентировалась в путанице этажей и коридоров так, будто бывала здесь сто раз. Травматологию нашли очень быстро. Не обращая ни на кого внимания, прошли по коридору. Пахло йодом, чем-то вроде валерьянки и почему-то пригорелым молоком.
В палате, кроме Кирилла, лежали на койках еще два человека, они спали. Он не спал, полулежа на подушке с забинтованной головой. Повязка напоминала косынку. Оля рванулась было к мужу, но Вера удержала дочь за руку: «Не сейчас, мне надо все выяснить, потерпи и не мешай».
– Кирюша, ты меня хорошо видишь? Слышишь? Только губами отвечай, головой не шевели.
– Да, – сказал он.
Оля выдохнула со стоном и обессилено опустилась на стул в ногах кровати.
– Я тебя буду спрашивать, а ты тихо отвечай только «да» или «нет».
Она спросила его про самое жизненно важное: про тошноту и головную боль, чувствует ли руки-ноги, не двоится ли в глазах и не плавают ли точки в зрачке, легко ли ему дышится, может ли глотать, не онемело ли где. Выяснилось, что голова да, болит, а тошнило чуть-чуть вначале, пока везли сюда, сейчас не тошнит, все остальное в порядке, да не переживайте вы так, мам-Вера, что вы в самом деле.
Лученко всмотрелась в его глаза. В первые часы после сотрясения мозга у человека могут быть сильно расширены или сужены зрачки, если нарушены нервные пути, ответственные за работу глаз. Зрачки были как будто нормальными.
Вошла молодая девушка, всплеснула руками:
– Как вы сюда попали? Вы что?!
Лученко с медсестрой не стала разговаривать. Вышла в коридор и там, дождавшись ее, сделала «железное» выражение лица, рявкнула:
– Я родственник поступившего к вам больного Румянцева. Врач-невропатолог и психиатр. Немедленно приведите сюда дежурного.
Испуганную девушку будто ветром унесло. Через минуту, на ходу застегивая халат, принесся молодой мужчина.
– Томографию делали? – набросилась на него Лученко. – Рентген? По шкале комы Глазго проверили? Гематома есть? Изменения сознания? Какова сердечная и дыхательная деятельность?
– Ээээ, – опешил врач. – Не так быстро, коллега. Компьютерную томографию сделали сразу, не волнуйтесь. Гематом и переломов нет.
– Магнитно-резонансную томографию назначили? – спросила Вера, зная, что на ее подготовку требуется время.
– Конечно. Да вы не волнуйтесь. У Румянцева координация не нарушена. Сотрясение, очевидно, даже не средней тяжести, а легкое. Сердце и дыхание в норме. Завтра можете домой забирать, там проследите, раз уж вы специалист.
Вера выдохнула, закрыла глаза.
– А ссадины и ушибы – ерунда. – Она слушала его голос, уверенный, «врачебный». – Кстати, вывих плеча ему еще по пути вправили. Легкий вывих, без разрыва суставной капсулы и связок. Здоровый молодой человек ваш родственник, легко отделался. Но обезболивающее местно пришлось вколоть. Руку некоторое время не нагружать, вы учтите. Минимум на полгода про велосипед пусть забудет.
Вера открыла глаза.
– И про давление вы забыли спросить, – усмехнулся краем рта доктор. – А оно чуть повышено, но быстро нормализуется.
– Спасибо, – серьезно сказала Вера. – Не знаю, как вас благодарить.
– Да чего там. Вы только не утомляйте родственника. Пара минут, не больше, и пусть поспит. Возбуждение сейчас ему не очень полезно, понимаете?
– Еще бы не понимать, – она крепко пожала прохладную ладонь коллеги и вернулась в палату.
Оля сидела на корточках возле мужа, держала его за руку. Вера не выдержала.
– Прости, Кирюша. Боюсь, это из-за меня. – Она помотала головой, чтобы сдержать слезы.
– Мам-Вера, что вы, – сказал Кирилл. – Ерунда какая.
– Что произошло вообще? – спросила Оля. – Можешь рассказать?
– Только покороче, – попросила Вера.
И он рассказал.
Мотоциклист на полном ходу спихнул Кирилла на склон холма. Еще и притормозил, гад, посмотреть на результат своей подлости. Если бы не длинные руки-ноги двухметрового велосипедиста... Он успел сориентироваться чисто инстинктивно и просто встал, пропустив велосипед между ногами. Правда, не удержался и тоже скатился вниз по холму, но недалеко. А если б не рост, покатился бы вместе с велосипедом, застрявши в раме, и переломов было б не избежать. Головой о что-то сильно ударился, шлем раскололся. Но зато голова-то целая. Спасибо ребятам, они с самого начала советовали без шлема не ездить, мало ли что. И вот, пожалуйста. Ребята мгновенно прервали покатушку, собрались и хотели схватить этого парня на мотоцикле. Но он взревел мотором и, расшвыряв самых смелых, умчался вверх, в сторону Лавры. Велосипедами не догонишь. Ребята и скорую вызвали, а пока ждали, ловко примотали к боку вывихнутую руку. Молодцы. Не зря мы недавно медзанятия на стадионе проводили, пригодилось.
– Вот сволочи, – снова не выдержала Вера. – Ну, я вам! – Осеклась, глядя на дочь. И сразу пожалела о сказанном.
Оля с ненавистью уставилась на мать, лоб покраснел, щеки стали пунцовыми.
– Так это из-за тебя, значит! – зашипела она, стараясь из последних сил сдержать крик. – Мамочка! Ты в какое-то расследование опять влипла, да? Очередное спасение? А, вспомнила. Лиза Романова. Что же ты с нами делаешь?!
– Заяц, успокойся, – с тревогой сказал Кирилл.
– Лежи тихо, травмированный, – бросила в его сторону Оля. Она не сводила с матери глаз. – Ты с ума сошла! Зачем ты лезешь в каждое осиное гнездо? Кто тебя просит делать добро всем встречным-поперечным?! За наш счет!
Кирилл никогда не видел свою жену в таком состоянии. Он пошевелился, но Вера знаком попросила его лежать. Она тоже глядела в Олины глаза. Это истерика.
– Ты о нас подумала?! Когда нас всех убьют, тогда ты, наконец, успокоишься!!! – продолжала Оля. – Она не может терпеть несправедливости, видите ли! Мать Тереза! Мать-перемать!
Вера не отвечала.
– Ты просто чистоплюйка, вот ты кто! Совесть у нее, видите ли! У тебя разбалованная совесть. Она не выносит малейшего неудобства. Если кого-то обижают, твоя совесть морщится. Ей некомфортно, она у тебя болит и возмущается – и ты стремишься навести порядок! Точно так же, если плачет маленький ребенок, всякий взрослый страдает и затыкает уши от дискомфорта. Или торопится успокоить плачущего любым способом. Не могут взрослые переносить детского плача. А ты, мамочка, не можешь переносить несправедливости!
Вера не отвечала.
– Но ведь весь мир устроен несправедливо! – У Оли раздувались ноздри, она уже не могла остановиться. – Обиженных полным-полно на каждом же шагу! Ты всем собираешься помогать?! Каждого вытаскивать из дерьма, куда он сам же и стремился попасть, потому что тупой и недальновидный? А какой ценой? Подумай о цене, мама!
Вера не отвечала. Только все смотрела и смотрела на дочь. Которая всегда была ей подругой. И все понимала. Все. А что не понимала, то чувствовала. Маленький большой человек.
– Ничего не бывает просто так, ты сама всегда говорила! – Оля уже почти кричала. – Закон сохранения. Или, наверное, закон равновесия, как хочешь. Наверное, если где-то количество добра увеличивается, то где-то, соответственно, увеличивается количество зла. И даже не где-то, а прямо рядом с тобой, мамочка! Добро не бывает безнаказанным! Нельзя нарушать порядок вещей, перекраивать его, как тебе хочется – только потому, что ты не можешь видеть обиженных! Это же противоестественно! Кем ты себя вообразила? Божеством?!
Вера изо всех сил сжала руки – ногти впились в ладонь – зажмурила глаза, чтобы не дать дочери пощечину. Оля вдруг замолчала, Вера открыла глаза и увидела: она держится рукой за щеку, удивленно смотрит на мать, губы дрожат.
Почувствовала.
«Я сейчас», – сказала Вера Кириллу, увлекая дочь в коридор, к стандартному кофейному автомату в стандартном уголке ожидания с диванами, фикусом и телевизором. Просунула в щель бумажку, нажала кнопку «Горячий шоколад», автомат пискнул и выпустил тонкую ароматную струйку в пластмассовый стаканчик.
– Возьми. Пей. Жди. Скоро уходим, – отрывисто бросила Лученко и вернулась к Кириллу.
Она все делала автоматически. Лишь потому, что знала: именно так сейчас надо делать. Все разборы и решения – потом.
– Ну? – она наклонилась к забинтованной голове Кирилла. – Как себя чувствуем?
– Мам-Вера, вы не обижайтесь на Олю, ладно? – попросил парень.
– Вот еще, – улыбнулась Вера, с трудом двигая щеками. – И не собиралась.
– А я себя прекрасно чувствую. – Кирилл тоже немного растянул губы. – Вечером сбегу домой. Тут кровать короткая. – Он в подтверждение своих слов шевельнул длинными ногами, и металлическая спинка жалобно заскрипела.
– Я те дам домой, – нахмурилась Вера. – Только после магнитной томографии. Понял? А хорошо себя чувствуешь, потому что тебе вкатили обезболивающее. Потом рука еще заболит, будь готов и не хнычь. И вообще, врач сказал, что тебе долго нельзя будет кататься на велосипеде.
Кирилл расстроился.
– Ну вот, – заныл он, – я так и знал. Только начал ездить, так хорошо было...
– Кирюша, – подняла бровь Вера, – ты хочешь спорить с врачами? Ладно, веломаньяк ты наш. Лежи, спи, до утра еще далеко. И звони, как проснешься. – Она поцеловала его в длинный теплый нос и вышла.
Они вызвали такси из холла. Стояли на первом этаже в полумраке, ждали. Потом Вера вышла наружу: надоели больничные запахи. Оля вышла за ней, молчала, не смотрела на мать. Обеим было неловко.
Вера ничего не хотелось говорить. Потом она все-таки посмотрела на дочь и увидела, что у нее из глаз льются слезы.
Глупое, глупое, маленькое.
Обнять. Приласкать. Погладить по голове.
Оля обмякла и задрожала в Вериных руках.
Спокойно. Все будет хорошо. Ты права. Твоя мать больше не будет заниматься противоестественным отбором. Ставить плотины и перегораживать потоки фортуны. Пусть.
Если бьют в самых близких, беззащитных.
Если режут прямо по сердцу.
Отойдем в сторону и уступим дорогу. Маленькие всегда уступают большим.
Лишь бы не трогали.