Патефон

Дома был старый патефон и пара десятков пластинок 30-х начала 40-х годов. Это всё, каким-то чудом сохранилось от двоюродного деда, пропавшего без вести на войне.

До поры я не знал об этой истории, просто играл забавной несуразной штуковиной. Мне отдали патефон, чтобы я не лез к новому магнитофону, у которого уже отломил подкассетник. Хочешь музыку, вон иди, патефон себе заведи. И я накручивал ручку, ставил старые пластинки, и неслись какие-то неизвестные мелодии – вальсы, фокстроты 30-х -40-х годов, Лемешев, Пётр Лещенко, Утёсов. “У меня есть сердце, а сердца - песня, а у песни - тайна, тайна это ты!..”

Потом меня как-то спросили:

- Ты хоть знаешь, чей это патефон?

- Мой - ответил я.

- Нет, это патефон твоего двоюродного деда Бориса, он без вести пропал на войне.

“Ну и ладно” - подумал я, не придав особого значения этому факту.

А потом я всё узнал, и сейчас просто пересказываю, потому что именно такие истории о войне нужно рассказывать. Не бравурные жития святых бойцов, а простые людские истории. Только они способны поставить на место мозги тем идиотам, которые хотят повторить, или же тем, кто, ничтоже сумняшеся, поносит тех самых воевавших парней (потому что воевали отнюдь не деды – молодые парни)

Да и не в этом дело, никакие свихнутые мозги невозможно поставить на место, так что пусть думают, что могут.

Это просто маленький рассказ об одной судьбе. Все знающие эту историю либо уже умерли, либо не будут её записывать, поэтому придётся мне.

Жил на свете весёлый парень Боря. Он повсюду ходил с патефоном и пластинками. Он был очень модным чуваком, по тем временам. Родись он позже, он бы ходил с музыкальным центром на плече, ещё позже, с мп3-плеером и наушниками, но так-как мы не выбираем времена, он ходил с чемоданчиком-патефоном. У него и у самого был замечательный голос, и он, не стесняясь, пел, повергая многих барышень в смущение. Вообще, он был крайне модным и общительным парнем, одетым всегда с иголочки. Покупал всякие трендовые, по тем временам, кепки, пиджаки, постоянно шутил, смеялся, заводил свой патефон.

Отслужил в армии, устроился работать в военкомат. Однажды без памяти влюбился в одну из первых красавиц района и женился на ней. Вскоре родилась дочка. Всё как у всех. Образцово показательная ячейка общества. Тихое семейное счастье. Однако, не всё было так безоблачно. Сложные предвоенные времена, жить приходилось в небольшом домике, вместе с родителями и тремя сёстрами. Хоть больших конфликтов и не возникало, но и спокойствия не было. А красавица жена оказалась довольно капризной барышней, позволившей себя любить. Борис всячески угождал ей, дарил всякие безделушки, постоянно носил пирожные из буфета, и надышаться не мог на свою Таню, или Катю, или чёрт знает, как там её звали.

Иногда он поздно возвращался с работы, когда все уже спали. Жена однажды недовольно сказала, что он её каждый раз будит, и она потом долго не может уснуть. Этого было достаточно, теперь, придя домой поздно, Боря не заходил в комнату, а ложился спать на сундуке, в холодных сенях, только чтобы не побеспокоить своё сокровище.

Из-за этого возник первый серьёзный конфликт с семьёй. Одна из сестёр вышла ночью в сени, увидела Борю свернувшегося в калачик на сундуке, и выговорила накипевшее возмущение его жене.

- Ты, сучка, сидишь как королева, а он работает, и, придя домой, должен на сундуке корчиться, чтобы ваше высочество не побеспокоить? Заткнись, если ещё раз увижу такое, то станешь моим персональным врагом. Имей совесть, хоть немножко.

Не знаю, чем закончилась история с ночёвками на сундуке, вскоре началась война. Борису дали бронь, как сотруднику военкомата, он не стал её оспаривать и рваться на фронт. Жена, маленькая дочь, достаточные основания для того, чтобы воспользоваться возможностью и не лезть в пекло.

Где-то шла война, а Боря продолжал жить в своей большой семье. Правда, отношения с женой всё ухудшались, быт никого не щадил, перепалки с сёстрами и родителями возникали всё чаще, отношения давали трещину. И хотя Боря, по-прежнему, восхищался своей избранницей, исполнял любые её желания и капризы, она начала вилять хвостом. Ведь она, с самого начала была достойна лучшей участи, и лишь позволяла себя любить.

Однажды Борис узнал, что она ему изменяет. Подробностей не знаю, да и важны ли они?

Он напрямик спросил её, изменяет ли она ему, и она с вызовом ответила: “Да!”

В тот момент, он воспринял это как мог холодно, стиснул зубы, вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Чуть позже, в разговоре с сестрой, он расклеился, расплакался, и говорил, говорил:

- Я же всё для неё, я жил для неё, чего ей надо? Я думал, что у меня семья есть. Ну да, сейчас тяжело, ну небогато мы живём, а кто лучше живёт? Я нормально получаю, всё ей отдаю, подарочки каждый день ношу, и сейчас узнаю, что она с каким-то… Я для этого на бронь поганую соглашался? Думаете, на войну боюсь? Ради семьи оставался, не знал, что она такая тварь, не знал, что в этой семье всё ложь, грязь, дерьмо. Завтра пойду на работу, попрошу снять с меня бронь, и отправить добровольцем на фронт. Надоело мне за бабскими юбками прятаться, оправдывать себя тем, что я должен отсидеться в тылу ради них. Я молодой мужик и моё место там.

Не помогло ничего. Ни слёзы родни, ни уговоры начальства, о том, что у них в тылу работать некому, зачем тебе это геройство, у тебя же дочь? Даже слёзы жены, раскаявшейся, или сделавшей вид, молившей не оставлять их с дочкой. Всё было напрасным. Борис, казалось, окаменел, жене сказал лишь:

- Если вернусь, посмотрим, как всё будет. Каким я буду, какой ты будешь? Тогда всё решим.

Начальник предлагал ему, раз уж он так хочет на фронт, направить его куда-нибудь в штаб, но он хотел в кавалерию, ведь в армии он служил именно в кавалерии и любил лошадей.

- Ну, зачем же тебе в это пекло? Это же почти пехота, на лошадях шашкой махать. Там ад, ты что, не понимаешь? Зачем такого умного человека как ты использовать как пушечное мясо? Ты в штабе гораздо больше пользы принесёшь.

- Ха-ха - отвечал Борис – какой смысл? Тогда я могу и тут остаться, в военкомате. Пусть там наших мальчишек штабелями кладут, они же заслужили быть пушечным мясом, они же не такие умные как я.

Так и уехал он в какой-то кавалерийский полк, на передовую. Перед отъездом был весел, все бытовые семейные неурядицы больше не имели никакого значения. Он заводил свой патефон, пританцовывал, хохотал, хватал на руки дочку, племянницу, кружил их по комнате, и пел: “Скажите девушки подружке вашей, что я ночей не сплю, о ней мечтая, что всех красавиц, она милей и краше…”.

За несколько дней до отъезда, сфотографировался на память с сёстрами, и уехал. Шла осень 1942-го.

На протяжении полугода от него приходили письма, вполне бодрые, воюем, мол, всё хорошо, жду не дождусь, когда снова смогу увидеть дочку, и на тебя больше не обижаюсь, я тут слишком многое повидал, чтобы держать в голове все те глупости, которые были до. Ты главное жди, знаешь же стихотворение Симонова “Жди меня”, так вот, просто жди.

И она ждала, а за ожиданием, между делом, погуливала. Не могла же она совсем уж бездарно проводить молодость.

А спустя полгода пришло другое письмо, где сообщалось о кровопролитном бое, после которого Бориса не обнаружили ни среди живых, ни среди мёртвых.

Начались годы томительного ожидания. Где он, что с ним? Первой надеждой был конец войны. Вот закончится война, авось он появится, может в плену был, ну не нашли же его мёртвым.

После окончания войны, и дальнейшей неизвестности, жена забрала дочку и ушла жить к другому мужику. Ну, она-то живая, пардоньте, неизвестно же, сколько его ждать, может он давно мёртв.

Родители и сёстры не прекращали верить, что однажды распахнётся дверь и ворвётся в комнату Боря, обнимет всех крепко, громко что-нибудь запоёт, оживляя весь дом своим присутствием, как раньше.

Годы каких-то бессмысленных запросов по разным инстанциям, архивам. Все уже привыкли к этим механическим действиям, и казалось, изверились. Только мать всё писала и писала запросы, десятилетия подряд. Она возненавидела всё военное ведомство, и во весь голос ругала этих жирных свиней, рассевшихся в тёплых штабах. Особое неудовольствие вызывал сам Иосиф Виссарионович:

- Говно, сука усатая, подох и хорошо! Эта мерзкая тварь, сам бы взял винтовку, и пошёл воевать, нет, он моего мальчика… Мой мальчик должен был идти и воевать за эту мерзкую тварь.

Тогда это было всё равно, что в церкви на икону плюнуть, её в ужасе одергивали, но она до конца жизни была неумолима в своей слепой ненависти к любым партийцам, генералам, равно как и к его бывшей жене.

- Сука проклятая, всё из-за неё же, ведь сидел, никуда не собирался, и на тебе, добровольцем. Кому что доказать хотел? Ей же, только ей, показать, что он мужчина. Господи, да нашёл бы себе другую, зачем этой ****ище что-то доказывать?

А ещё позже, Борис стал для семьи каким-то былинным героем. Не знаю, наверное, он и правда, был очень хорошим. Не помню ни одного человека, у кого его упоминание не вызывало бы светлую и грустную улыбку.

Больше всего мне про него рассказывала бабушка ( Она и была той самой сестрой, вступившейся за него, когда он спал на сундуке.)

И всегда говорила, что я на него похож, хотя, я был абсолютно на него не похож. Он светловолосый и голубоглазый, а я тёмноволосый и кареглазый. Я спрашивал, да где я похож? А бабушка говорила:

- Может быть не внешне, но по характеру ты точно такой же. Когда бегаешь, играешь, что-то бурчишь и мурлычешь себе под нос, я сразу же его вспоминаю. Это один в один. Странные вещи гены делают, казалось бы, он тебе двоюродный дед, но это так. Взгляды, реакции, поворот головы, и как будто Боря тут.

Так и не знаю, правда ли я был похож, или ей просто хотелось ещё хоть когда-то увидеть Борю, и она дофантазировала всё наше сходство.

Жену его тоже искали, долго и сложно, потому что его мать хотела ещё хоть раз увидеть внучку. Нашли, когда внучке уже было за двадцать. Она, оказывается, даже не знала, что Борис её отец. Считала отцом того, за кого её мать вышла замуж позже. Та даже не сочла нужным рассказывать дочке историю своего первого брака и её рождения, нафига её расстраивать? Жизнь то удалась, спокойная, сытая.

Так и шло десятилетие за десятилетием, а Борис всё не приходил. Незадолго до смерти, бабушка ещё не переставала верить, что её брат выжил, каким-то чудесным образом, несмотря ни на что.

- Тогда время то какое было. Мог же он попасть в плен, а потом не вернуться, остаться где-нибудь в Германии или Польше. Тогда же с пленными не церемонились, может он испугался. Вполне могла так судьба сложиться. Вообще, нет, не из пугливых был, и обязательно бы вернулся, у него же тут дочка. А может и вернулся, но не смог нас отыскать. Все же поразъехались. Вот откуда он сейчас может знать, что мы теперь в Казахстане? Да, вряд-ли, но я всё-таки верю, что могло такое быть. Сейчас он, конечно, совсем уже старенький, если жив ещё.

И я своим детским умом придумывал фантастические расклады того, что Борис жив, и однажды, может быть, я даже смогу его увидеть. Может быть даже завтра, придёт внезапно письмо, или он сам приедет, позвонит в дверь и скажет:

- Наконец-то я вас нашёл!

Закончилась эта история очень жизненно. Уже после смерти бабушки, сидели мы за столом, обедали, и дед вдруг сказал:

- Эх, вот искали, искали Бориса, запросы писали. И только я знал, что с ним случилось. Сейчас уже расскажу, потому что самому скоро в дорогу собираться, не хочу уносить с собой. Да и вам уже всё равно, вы его не знали. В общем, не помню, сколько лет после войны прошло, вызывают меня однажды в КГБ для разговора. Я, конечно, испугался, сами понимаете, но делать нечего. Прихожу, сидят двое в штатском, спрашивают меня:

- У вашей жены ведь брат без вести пропал?

- Да - отвечаю.

- И она, и тёща ваша, постоянно пишут письма, с просьбой отыскать. Все эти письма в наше ведомство приходят, как понимаете. Ну, мы его отыскали, конечно, но там такое дело, скользкое. Брат вашей жены, Борис, расстрелян за сотрудничество с фашистами в 1945-м году. Сами понимаете, узнать такое матери и сёстрам, было бы очень неприятно. Поэтому мы вас вызвали. Вы не волнуйтесь, мы вашу семью уже проверили. Нормальная семья, вы коммунист, сами воевали, награды имеете, поэтому претензий к вам никаких нет. Но вот этот родственник ваш, сами понимаете…

- Но я Бориса знал, он отличный парень был, я не верю, чтобы он…

- Да можете не объяснять, мы это сами знаем. Он, когда освободился из плена, сам пришёл в НКВД, и всё рассказал, так и так, в бою был ранен, его схватили, потом увезли в концлагерь, и до самой победы он был там. А вот теперь освободили, хочу домой вернуться, жена, мол, дочка маленькая. Но тогда какие времена были, если был в плену, значит сотрудничал. В общем, даже разбираться с ним не стали, написали, что сотрудничал с фашистами и расстреляли, тут же, во двор вывели и всё. Времена такие были, ох, времена. Наше ведомство тогда тоже много дров наломало. Сейчас-то тут уже другие люди работают, у нас всё по новому, мы от ошибок не отказываемся. Жалко парня, но такая у него судьба. Хотя, тоже ведь, ещё неизвестно, напрасно или нет расстреляли, может быть, действительно сотрудничал с фашистами, тогда знаете сколько нормальных людей ссучилось? Утверждать сейчас ничего не можем. Мы вас, как хорошего работника и настоящего коммуниста уважаем, поэтому вызвали лично для доверительной беседы, а вы уж сами подумайте, стоит ли вашим родственникам это знать. На наш взгляд, лучше не надо, ну представьте, каково будет матери знать, что её сын предатель родины. Пусть уж лучше думает, что он где-то геройски погиб.

- Вот такая история - закончил дед, глубоко вздохнув – Не знаю, правильно я сделал, что ничего им не рассказал, или нет, ну уж, пусть меня бог судит. Не мог я прийти и выложить им всё это. У них ведь до конца жизни надежда была, не стал я её убивать.

Да, дед, ты не смог убить в них надежду, но убил её во мне. Ведь я тоже верил в чудо, не важно, что я его не знал, что родился спустя 40 лет после всех этих событий. Я верил, что всё возможно, ведь обратного доказано не было. А теперь я знал, что тот, на кого я был так похож, оказывается, числится в предателях родины. Что его, измученного после плена, вырвавшегося, наконец, к своим, вывели во двор, и застрелили, словно бешеную собаку. Те самые свои. На всякий случай.

И как он упал тогда? Рухнул лицом в грязь, или опрокинулся навзничь, чтобы осталось голубое небо в распахнутых голубых глазах, а по лицу, может быть, ползали муравьи.

Всё это пошлая дикая литературщина. Голубое небо, голубые глаза, может быть, небо тогда было чёрным или серым. Когда? Ночью или днём? Из пистолета, винтовки, автомата? Зачем? Почему? Прекрасная пища для фантазий.

В тот день я подошёл к старому патефону и осторожно погладил его, желая через время почувствовать хоть какую-то частицу его хозяина. Патефон уже давно не работал, ручка не крутилась, я его раздолбал. Это была машина времени, принесённая оттуда, из мирных довоенных лет, из чьей-то молодости, она была неисправна, её никак нельзя было завести и улететь туда, чтобы увидеть, как всё было на самом деле. Можно было лишь пальцем раскручивать пластинку, ставить на неё иглу, и тогда летели в воздух обрывки каких-то звуков - искажённых, неправильных, сбивающихся. Таких, как вся эта история, основанная на обрывках и воспоминаний разных людей о человеке, которого я видел лишь на фото. Это история, наверное, имеет отдалённое отношение к реальным событиям, тем не менее, она самое реальное, из того, что осталось от тех жизней.

А потом, этот патефон внезапно отдали какому-то пьяному слесарю. Он зашёл что-то починить, увидел патефон, восхитился, и попросил отдать ему, потому что он любит старые вещицы, и может быть, наладит его. Заплатил какую-то мелочь и забрал.

Я расстроился, но не показал виду. Как я мог ругать своих родных, если они уже не чувствовали никакой связи с этой рухлядью, напрасно занимающей место? В конце концов, может этот слесарь-любитель действительно наладил этот патефон и теперь развлекается с ним. Представьте, хозяина нет в живых уже 75 лет, а его любимый патефон, по прежнему, доставляет кому-то радость, неплохо же. Поэтому я перестал жалеть. В конце концов, вещи не важны, если осталась память.

Всё что было, всё что пело, всё давным давно истлело, только ты моя гитара, прежним звоном хороша(с).