На все 360 градусов. Глава 4

Выбравшись из такси на мокрый асфальт, Остряков поднял воротник плаща и неуверенной походкой подошел к светофору. Несмотря на одностороннее движение и зеленый свет пешеходам, беспокойно посмотрел по сторонам, и, только убедившись в полном отсутствии потенциальной автомобильной угрозы, ссутулившись, пересек проезжую часть.

Холодная дождливая погода полностью соответствовала его подавленному состоянию и нежеланию возвращаться к повседневным заботам.

Он прошел через главный вход Дома Печати – типичного сурового бизнес–центра времен брежневского расцвета, кивнул охраннику и подошел к почтовым ящикам, где вынул кипу газет из корпоративной ячейки. Как он и ожидал, никто из его коллег не удосужился проделать это раньше. Для него это было странно: люди, занимающиеся выпуском печатного СМИ, не обременяли себя чтением или хотя бы поверхностным ознакомлением с содержанием других изданий, полностью перейдя на электронные носители информации.    

Медленно поднимаясь по ступенькам, периодически останавливаясь и глубоко выдыхая, Остряков собирался с мыслями перед началом рабочей недели. Общая физическая усталость, отсутствие аппетита и хроническое недосыпание давали знать о себе по полной программе. Он бы с радостью не появлялся тут еще денек–другой, но, ничего не поделаешь, чувство долга и ответственности заставляло его переставлять ноги через «не могу».   
 
На четвертом этаже он долго шел по коридору, размахивая портфелем и подбадривая себя приятными воспоминаниями о прошедших выходных. У двери с табличкой «COSMOPOLIT» – saptamanal informativ–analitic  весь его оптимизм вновь улетучился. Пора было погружаться в рутину, и он отворил дверь.

– Всем привет, – безрадостно произнес он, войдя в просторный светлый офис и сразу же направившись в дальнюю его часть к своему рабочему месту. Немногочисленный персонал был слишком занят своими делами с утра пораньше, чтобы отреагировать на его появление. Лишь Штефан из отдела новостей, не отрываясь от монитора, поднял ладонь вверх в ответ на приветствие.
– Что слышно? – поинтересовался Остряков. Он повесил плащ на стоявшую в углу вешалку и уселся в свое кожаное кресло.
– Договариваются с хохлами об экстрадиции Стати. Говорят, со дня на день перебросят его сюда.
– О, как! Кому–то дадут звание.
– А как же!
– Посмотрим, что они смогут из этого выжать, – проговорил он негромко. – Что за черт?

Беглого взгляда по поверхности стола было достаточно, чтобы понять: тут кто–то копался. Привычное для него расположение предметов было нарушено: папки с документами лежали неровно, кружка и башенка дисков стояли не на своих местах, клавиатура – выдвинута к краю стола. Щекотливого до мелочей, его раздражало любое, пускай самое незначительное нарушение установленного порядка.

Остряков подозрительно огляделся по сторонам и пробормотал скорее сам себе:
– Тут кто–то явно околачивался.
– Что говоришь? – переспросил Штефан.
– Где Светлана, спрашиваю?
– А! Убежала брать интервью.
– Ты не видел – это она тут крутилась?
– Возможно. У нее с утра слетело что–то на компе. Вроде работала за твоим, – отвечал Штефан, не оборачиваясь и не прекращая выстрачивать что–то на клавиатуре темпом выше среднего.

Остряков кивнул и тяжело вздохнул. Понятно, что они одна команда, и без сомнений каждый из членов коллектива вносит свою лепту в их общее благородное дело, а потому взаимовыручка и доверие должны стоять у них на первом месте, но почему воплощение этих качеств постоянно происходит за его компьютером?!

Мысль о том, что маленькая противная Светка Добродушная разместила свои ляжки в его кресле, стучала неухоженными пальцами по его клавиатуре, набирая какой–нибудь бездарный текст, и переставляла его вещи, была ему более чем неприятна. Он поежился и совершил быстрые отрицательные движения головой влево–вправо – своеобразный ритуал неприятия пришедшего на ум. Упершись локтями в колени, закрыл лицо ладонями, оставаясь в таком положении какое–то время. Затем выпрямился, еще раз резко покачал головой, и словно отделавшись, наконец, от докучавшей ему проблемы, зашевелился: включил компьютер, проверил служебную почту, пробежался по свежим новостям.

Работы было невпроворот, но все попытки взяться за дело были обречены. Невыносимая тоска, приправленная острым чувством вины, не давала сосредоточиться даже на элементарных задачах. Входящие электронные письма, покорно ожидавшие ответов еще с прошлой недели, раздражали. Пропущенных за последние дни поводов и событий было настолько много, что, казалось, он навсегда отстал от убежавшего далеко вперед мира. Прошибаемый холодным потом, он не был сейчас уверен наверняка: не меняется ли цвет его лица подобно хамелеону, и не растворяются ли в пространстве части его тела, если посмотреть на него со стороны. 
 
Вскоре к кабинету главного редактора Валериу Паскару потянулись начальники всех отделов – на планерку обсуждать темы нового номера. Остряков ввиду большого потенциала и быстро растущих показателей по личному распоряжению шефа также принимал участие в этих собраниях. Усевшись подальше от всех за широким столом, он принялся листать газету, делая вид, что целиком погружен в это занятие.
Поприветствовав всех, шеф, седовласый суховатый мужчина зрелого возраста, сделал знак своему секретарю и тот принялся излагать повестку начавшейся недели.
 
В это время в кабинет быстро вошел непосредственный руководитель Острякова Валентин Русу – заведующий отделом журналистских расследований. Они о чем–то тихо переговорили с главным и Русу поспешно удалился.

Остряков навострил уши. Если начальник не принимает участия в планерке, значит у него что–то настолько горячее в работе, что лучше не трогать руками, иначе прожжет до мяса. Так–так, чтобы это могло быть?

– По поводу причастности примара Трушен к афере с Союзом охотников – пока ничего, нужны точные факты от источника в его администрации, – монотонным голосом говорил один из коллег Острякова. – Тоже самое по тебе контрабанды сигарет – нужен свежий актуальный случай, тема – хорошая, не стоит торопиться…
–Не густо, – прервал его Паскару, – пока все мимо. А ну–ка, подброшу я вам идею. Кто помнит историю с тем судьей из суда Буюкань , попавшегося на взятке? Мы писали об этом в прошлом году.

Остряков в удивлении вскинул брови. Он что «под мухой»? Каким образом можно забыть ту статью?! Разве что надышавшись анисовыми парами до частичной амнезии.
Тот материал произвел в прошлом году мощнейший медийный взрыв, вскрыл очередной гнойный нарыв на атрофированной правой руке молодого молдавского государства – судопроизводстве. Продажные судьи, купленные процессы, назначения «своих» людей на высокие посты, «сливы» и подставы – все в лучших традициях «треша» постсоветского переходного режима. И все с конкретными именами, сведениями из надежных источников, откровенными признаниями раскаявшихся высших чинов.
Оппозиция была в восторге – то был булыжник внушительных размеров, с могучей силой заброшенный в заросший сорняками огород партии власти. Либералы даже звонили с благодарностью главному и вручили их еженедельнику премию за независимые расследования по итогам года. Это была первая крупная разоблачительная статья в карьере Острякова, а он еще спрашивает «кто помнит?».
 
– Есть весточка из того же суда, каким бы странным ни было это совпадение, – продолжал Паскару. – Есть все основания полагать, что скоро одного из судей возьмут при получении крупной денежной суммы за вынос решения по делу. Нельзя упускать такой шанс. Рыбе, что клюет на любую наживку, долго не жить…

«Да–да–да, повыпендривайся тут еще со своими фразочками», – Остряков слушал его краем уха, не проявляя никакой инициативы, уже представляя, как свалит с невыносимого Центра куда–нибудь к себе на район поесть нормально в первый раз за последние три дня. Скажем, горячую свежую заму на первое, и рассыпчатый плов с куркумой и говядиной на второе, а потом запить все это дело бокалом кислого «Славутича». Сытым и умиротворенным приехать домой и хорошенько выспаться под гипноз ночной телемути для того, чтобы назавтра наконец воскреснуть и довести до ума все накопившиеся дела. Он был на самом гребне волны предвкушения, когда почувствовал, что его тело затягивает влево – еще немного и он бы свалился со стула от слабости.

– Прошу прощения за опоздание, – запыхавшись, в кабинет вбежала Светлана Добродушная – завотдела социальных тематик, – было одно срочное дело, которое я не могла отложить…

«О, да, конечно! Настолько срочное, что ты не могла не успеть развалить свой зад в моем кресле, – негодовал про себя Остряков. – Сейчас начнет галдеть про проблемы какого–нибудь детского дома в Тараклии, бестолочь».

Вдоволь насладившись злорадством, он опять переключился на газету. «Напомним, вскоре после событий 7 апреля румынский журналист Дору Дендю был вызван в МИД, где был лишен аккредитации в связи с нарушениями правил ее использования, и получил предписание немедленно покинуть территорию Молдовы», прочел он.

Галочка в нужном разделе мозга проставилась автоматически – его профессиональные навыки всегда срабатывали отменно, насколько бы вымотанным не было его тело. Улавливая нужную информацию подобно радару и обладая звериным журналистским чутьем, Остряков умудрялся оставаться на плаву даже в самые тяжелые периоды своей неоднозначной жизни.

Едва стабилизировав пищеварительный процесс и приведя мысли в порядок, он с азартом включался в работу и уже не останавливался до достижения стопроцентного результата. Принося порой в редакцию настоящие «бомбы» и уникальные подробности дел, обязательные до публичной огласки, он способствовал закреплению их издания на вершине рейтинга выходящей в Молдове периодики. Это качество в нем, видимо, и разглядел Паскару, закрывавший глаза на его периодические нарушения распорядка и простои в подготовке материалов.

Когда Острякова потянуло со стула в сторону во второй раз, он понял, что пора с этим заканчивать. Попросив жестами разрешения выйти, он вышел из кабинета и с облегчением закрыл за собой дверь.

В редакции царило полное затишье. Из почти двух дюжин сотрудников присутствовали лишь Штефан Урыту, поддерживавший бесперебойное обновление новостей на сайте, корректор Ира и верстальщик Леша, работавшие с уже готовыми к печати материалами. Все остальные – непосредственно корреспонденты, лучшие из пишущей братии его поколения, были на выездах. Рыскали в самых отдаленных закоулках страны в поисках сенсаций, или же гоняли чаи в обустроенных кабинетах за беседой на узкоспециализированные темы с профи. Буря будет в четверг перед сдачей номера в типографию – тогда все заносятся, как ужаленные, подстегиваемые наводящим ужас на людей их профессии словом «дедлайн».

Остряков обводил взглядом помещение, когда его внимание вдруг остановилось на Леше. «А ведь он–то мне и нужен. Возможно, он прямо сейчас и верстает эксклюзивный материал Русу», – сообразил он и подошел ближе.
В стеклянных глазах Леши отражалась настолько выраженная грусть, что Остряков довольно хмыкнул. Судя по всему, вошедший недавно в их штат молодчик состоял в армии сопротивления, солдаты которой закладывают за воротник со дня получки и до полной ее растраты. «Такие люди нам нужны, – осенило Острякова. – Похоже, с ним можно вести дела». Заметив бутылочку минералки на краю стола, он и вовсе развеселился.
– Что, «колбасит» будь здоров?
– Ой, не спрашивай, – сложив потрескавшиеся губы трубочкой, Леша выпустил воздух и покачал головой. – Просто–таки не по–детски.
– Так идем, спустимся вниз, – подмигнул Остряков.
– Зачем?
– Дернем по пивку.
– Так это… как бы рабочий день еще в разгаре.
– Ну и что? Или ты собираешься мучить себя до вечера?
По выражению его лица было видно, что резонность предложения не вызывает у него сомнений, однако не хватало последнего толчка.
– Ну так что?
– Да я на мели.
– Не бойся, я угощу.
– А этот не запалит? – Леша кивнул на дверь главного.
– Ни в коем разе. Никто ни о чем и не догадается! – отрезал Остряков и добавил, чтобы закрыть вопрос. – Идем, пропустим по бутылочке «кишиневского». Увидишь – заиграет совсем другая музыка.

***
Дожидаясь Гадзевича на скамейке неподалеку от памятника Пушкину в центральном парке, Остряков вертел довольной физиономией по сторонам, наслаждаясь любимым городом. Вся его нераскрытая красота была особенно заметна именно в мае – в это очаровательное время года с шелестящими пышными кронами деревьев, журчащей водой в фонтанах и неизменным венцом этого великолепия – девушками в цветастых сарафанах.

Увы, несмотря на уверенность местных властей и некоторых горожан, что они живут в европейской столице, сумбурностью своих построек, пылью улиц, отсутствием вразумительной парковки на самом деле Кишинев являл собой типичный азиатский город–миллионик. Наверно такова была его участь: превратиться в сияющую жемчужину ему не давали то ли политические амбиции его правителей, то ли их же неустанное желание набивать себе карманы, опустошая казну из года в год, то ли ветра с Востока неизменно сдувавшие здесь любые западные начинания. И сколько еще лет многострадальному городу уготовано было прозябать в таком положении, пожалуй, не ведала ни одна душа.

– Здорово! Что там у тебя? – спросил подошедший Гадзевич.
– Что, что? – передразнил его Остряков. – Можешь танцевать, но не забудь проставить кое–кому бутылку «Джека»!
– Да объясни ты нормально.
– Насколько я понимаю Ботнару, главный комиссар города, – какой–то приятель деда?
– Да вроде, а что?
– В общем, мои коллеги пронюхали о недвижимости, переписанной на имя его дочери, аккурат за неделю до апрельских беспорядков. Сейчас статью уже верстают, в пятницу она появится в печати. Там еще намеки на помощь министра Тапука в незаконном отчуждении территории пятью годами ранее. Полный набор. Естественно, будут бить на гарантию полного контроля над полицией коммунистами, чего уж тут ходить вокруг да около.
– Да–да, это вполне возможно, – Гадзевич выглядел крайне взволнованным.
– У вас есть пару дней, на то, чтобы подготовить вразумительные контраргументы. Подчистите там все, как следует, доказательства законности сделки и так далее. Не мог сообщить раньше – сам только час назад узнал подробности.
– М–да, вот это резня начинается…
– Разве вы ожидали чего–то другого?
Его приятель, показалось, был застигнут врасплох, однако быстро пришел в себя. 
– А ты, я вижу, всерьез взялся за дело! – подмигнул он.
– Слов на ветер не бросаю, как видишь, – пожав плечами, съехидничал Остряков.
– Тогда с нас коньяк, и… я напомню нашим о тебе.
– Вот это другое дело! Будем на связи!

* * *
Слегка запыхавшись, Остряков спускался с горки по петлявшей между высаженными симметричными рядами деревьями тропинке. Выйдя с работы, он перво–наперво удовлетворил потребность в пище, а затем направился домой, но не на транспорте, а пешком через парк. Такая прогулка, думал он, будет как никогда кстати для здорового и крепкого сна, в котором так нуждались его потрепанное тело и уставший мозг. К тому же после отменного ужина и неплохого свежего бочкового пива ему значительно полегчало: стал вновь пробуждаться интерес к окружающим вещам, всевозможным противоречивым проявлениям человеческой жизни.

«Получается, что можно «забуровить» по полной программе, прогнать так, что кто–то будет расхлебывать это впоследствии неизвестно, сколько времени, и не понести за это никакой ответственности?» – задавал он себе риторические вопросы. – Но так ведь нельзя! Если никто не спросит с тебя ответа за твои поступки, можно вытворять все, что ударит в голову? Перед кем ты отвечаешь за невыполненное обещание, за отречение от своих слов, за обман, измену, предательство? Тебе плевать на того, по отношению к кому это происходит, и ты просто переступаешь через это и идешь дальше? Но как?! Попросту растаптываешь часть себя, отказываешься от своего прошлого, отрицаешь тобой содеянное, и словно ничего не было живешь и прикалываешься дальше? Кайфуешь, получаешь удовольствие и не паришься? Действительно: спросить–то не кому! Но только это заблуждение. Верующие будут утверждать, что за все ты ответишь там, наверху, перед богом, но есть и гораздо более земной и материальный судья. Ты – сам! Высшая справедливость – это вынести себе самому такое наказание, чтобы ответить за свои проступки сполна, и никто другой не сможет сделать это так сурово, как ты того заслуживаешь…
Да–да. Похоже, что единственным настоящим карателем во вселенной являешься ты один, да еще и таким, что можешь дать самому себе самое жесткое и справедливое наказание и проследить за точностью его исполнения. Дойдя до такой степени самоочищения, перестаешь отождествлять себя с наибольшей массой людей – чем не способ реально стать отдельно от них, что могут позволить себе истинно немногие».
 
Погрузившись в размышления, он присел передохнуть на скамейке. В пасмурный день наступающие сумерки нагнетали в парке зловещую атмосферу, пускай вся таинственность обстановки была надуманной и не таившей в себе никакой реальной угрозы. Перевязав шнурки на туфлях, он продолжал свой спуск.

Не думая теперь ни о чем конкретном, он медленно шел, как вдруг резко остановился, пораженный плоду своего воображения. Замер на месте на какое–то время, но вскоре, тряхнув головой, пошел дальше. Однако непроизвольная картина вновь промелькнула перед его глазами, словно смутно припоминаемый фрагмент диафильма. Это еще что такое? Абсолютно нормальная с животной точки зрения, но неуместная и пошлая с точки зрения морали, она содержала сцену секса между мужчиной и женщиной. В другой раз он бы просто отмахнулся от нее, но по непонятной причине, она не покидала его ум. К чему бы это?

Последующая трансформация фантазии удивила его куда больше, ввиду ее полной неприличности. На месте участвующей в половом сношении женщины находилась его бывшая возлюбленная Мэри, и он четко представил себе все детали этой сцены. Самое странное заключалось в том, что мысль показалась ему совершенно естественной – она не вызывала у него никакого отторжения и неприятия. Прокрутив ее в голове еще несколько раз, он, все–таки постарался от нее избавиться, и, не придавая этому моменту никакого значения, выбрался из парка на проезжую часть.

Дома, однако, его стали раздирать противоречивые суждения, слишком уж красочным и навязчивым было то представление. Какова его природа? Как он вообще мог подумать о таком?

Контраргументы казались ему достаточно весомыми: ну и что с того, если и представил себе такое? Он же не какой–то похотливый дебил, который от невосполнимых сексуальных желаний при первых же перебивающих все разумное позывах берет в руки ружье, и отстреливает молоденьких девушек по ночам в пригородах, а вполне здоровый душой и телом молодой человек. Желая убедить самого себя в этом, он осознанно воссоздал в воображении ту же сцену, потом еще раз и еще раз. Вот и все, а теперь больше не думать об этом, мало ли что могло прийти в голову.
Он лег на диван и включил телевизор, но вскоре понял, что отвязаться от этого эпизода у него не получается. Поганая мысль о том, что ему сначала пришла в голову эта пошлятина, а потом он еще несколько раз проигрывал ее перед собой анализируя, не давала ему покоя.

Секс с участием небезразличной ему женщины – откуда это вообще взялось в его голове?! В памяти стали прорисовываться некоторые очертания. Сквозь дебри всевозможных образов наружу вылезло едва сохранившееся воспоминание, что в ту ночь, во время панической атаки, подобная сцена уже генерировалась в его воображении, но была отторгнута защитными механизмами психики на самом подходе. Вот только кое–что было иначе, и, вспомнив эту подробность, он содрогнулся.
Боже! Это же немыслимо! Что за чертовщина?!!

Он сел на диване и в ужасе обхватил голову руками. Это была сцена не простого полового акта, а грубого изнасилования беспомощной связанной Мэри каким–то извергом, или же их было несколько? А–а–а, нет! Только не это! Как он впустил в себя такое?!

Будучи взбудораженным не на шутку, он стал отрицательно качать головой все чаще и чаще, быстрее и быстрее. Ему было мучительно неприятно от этой мерзопакостной картины, она не должна была существовать даже в мыслях!

Спустя какое–то время, приведя на помощь все известные ему приемы рационализма и логики, ему удалось наконец спустить эти кошмарные образы в глубокий колодец подсознания. Приняв душ, он выпил горячего молока с медом и лег в постель.
Стараясь полностью игнорировать малейшие сигналы еще раз проработать в себе этот эпизод для того, чтобы окончательно убедиться в его безобидности и бессмысленности, отчужденным взглядом смотрел на экран.

Продолжение: http://proza.ru/2020/11/21/701