Луна Монтесумы

Это история, которую вы никогда не забудете. Это история ужаса, убийства в ночи, справедливости, превышающей законы человеческие. Фон - современная Мексика ... но ее давно умершее прошлое, когда правили ацтеки, а Монтесума и Куаутемок были богами, неумолимо вторгается в жизнь красивой американской девушки и ее маленького сына. Результат может быть только один ...

Арендованная машина была очень старой. Девушка в нем была очень молодой.
Оба они были американцами. Что было странно здесь, в этом далеком месте, в этом другом мире, столь же далеком от американских вещей, насколько это вообще возможно.
Автомобиль был винтажной моделью, произведенной каким-то концерном, само название которого к настоящему времени забыто; реликвия подростков или начала двадцатых, построенная высоко и квадратно наверху, как ящик на колесах.
Он опасно подполз к вершине длинной извилистой, круто восходящей, изрезанной колеями дороги - хрипя, задыхаясь, угрожая соскользнуть назад в любой момент, но никогда не делал этого; чудом удалось даже продвинуться дальше.
Наконец он остановился напротив того, что казалось пустой стеной цвета бисквита. Там была толстая дверь, но никаких других отверстий. Несколько тонких усиков бугенвиллии, ярко-розовато-лилового цвета, то тут, то там спускались вниз по ее вершине. В стене были трещины, а в некоторых местах штукатурка отвалилась, обнажив глинобитный грунт.
Девушка выглянула из машины. У нее были светлые волосы и светлая кожа. В этой яркой цветовой среде она выглядела нереальной; как-то совершенно не в ладу с ними. Она выглядела очень уставшей; под ее голубыми глазами были тени. Она держала очень маленького ребенка, завернутого в маленький конусообразный узелок в одеяле. Младенец не старше нескольких недель. А рядом с воротником ее пальто был прикреплен бутон розы. Едва открылся, но уже умирает. Красный, как раскаленный уголь. Или капля крови. Она посмотрела на водителя, затем снова на глухую стену. "Это где?"
Он пожал плечами. Он не понимал ее языка. Он что-то ей сказал. Много чего.
Она недоуменно покачала головой. Его язык был для нее загадочным. Она сверилась с листом бумаги, который держала в руке, затем снова посмотрела на то место, где они остановились. «Но здесь нет дома. Там просто стена ».
Он щелкнул маленьким вымпелом на своем измерителе, так что он подпрыгнул. Под ним было написано «7.50». По крайней мере, она могла это прочитать. Он открыл скрипящую дверь, чтобы показать ей, что он имел в виду. «Плати мне, Сеорита. Мне нужно вернуться в город.
Она неохотно вышла, несчастная, потерянная фигура. «Подожди здесь», - сказала она. «Подожди меня, пока я не узнаю».
Он понял смысл ее неуверенного жеста. Он твердо покачал головой. Он стал очень разговорчивым. Ему нужно было вернуться туда, где он был, ему нечего было здесь находиться. Скоро будет темно. Его машина была единственной во всем городе.
Она заплатила ему, угадывая незнакомые деньги, которых все еще не понимала. Когда он перестал кивать, она перестала ему давать. Осталось совсем немного - пара бумажных купюр, горсть монет. Она протянула руку, вытащила громоздкую сумку и поставила ее на землю рядом с собой. Затем она повернулась и посмотрела на непроницаемую стену.
Машина со скрипом развернулась и поехала по длинной изрезанной колеями дороге обратно в маленький городок внизу.
Ее оставили там с ребенком, с багажом, с клочком бумаги в руке. Она подошла к двери в стене, стала искать, что бы позвонить. Там, сбоку от двери, висела короткая веревка. Она потянула за него, и колокольчик, вроде висящего на колоколе, зазвенел.
Ребенок на мгновение открыл глаза, затем снова закрыл их. Голубые глаза, как у нее.
Дверь открылась узко, но с удивительной быстротой. На нее стояла старуха. Сверкающие черные глаза, искривленное лицо цвета табака, голубая прическа ребозо у нее на голове, чтобы скрыть все остатки волос, один конец шарфа закрывал ей шею петлей. В лице идола было что-то злобное, почти ацтекское.
"Se; orita желает?" она подозрительно выдохнула.
"Вы можете читать?" Девушка показала ей клочок бумаги. Тот талисман, который привел ее так далеко.
Старуха коснулась глаз, покачала головой. Она не могла читать.
«Но разве это… разве это…» Ее усталый язык споткнулся о незнакомые слова. «Каминод ...»
Старуха неопределенно указала на прощание . «Иди, спроси их в городе, там на твои вопросы ответят». Она снова попыталась закрыть тяжелую дверь.
Девушка уперлась в него ногой, держала открытой. «Впусти меня. Мне сказали прийти сюда. Это то место, куда мне сказали приехать. Я устала, и мне некуда идти ». На мгновение ее лицо покрылось линиями плача, затем она обуздала их. «Позвольте мне войти и отдохнуть минутку, пока я не выясню. Я прошел такой долгий путь. Всю ночь этот ужасный поезд из Мехико, а до этого долгая поездка от границы ... - Она толкнула дверь теперь не только ногой, но и свободной рукой.
«Я умоляю тебя, Сеорита, - сказала старуха с угрюмой серьезностью, - не входи сюда сейчас. Не пробирайтесь сюда силой. В этом доме была смерть ».

«; Qu; паса? - внезапно произнес более молодой и высокий голос где-то позади нее.
Старуха перестала царапать, повернула голову. Внезапно она исчезла из виду, как будто дернулась за проволоку, и молодая девушка заняла ее место в дверном проеме.
Ровесник злоумышленника, возможно, даже немного моложе. Угольно-черные волосы были разделены прямым пробором по центру головы. Ее кожа цвета старой слоновой кости. Такие же блестящие черные глаза, как у старого, но больше, моложе. Еще более жидким, как будто они недавно пролили слезы. В них тоже была та же жестокость, но еще не столь очевидная. В этом была вся ее красота, и она была прекрасна, с оттенком жестокости и варварства. Та же маска ацтекского литья.




This is a story you can never forget. It is a tale of terror, of murder in the night, of justice beyond the laws of man. The background is modern Mexico... yet its long-dead past, when the Aztecs ruled and Montezuma and Cuauhtemoc were as gods, pushes inexorably into the lives of a beautiful American girl and her infant son. There can be only one result...

The hired car was very old. The girl in it was very young.
They were both American. Which was strange here in this far-off place, this other world, as remote from things American as anywhere could be.
The car was a vintage model, made by some concern whose very name has been forgotten by now; a relic of the Teens or early Twenties, built high and squared-off at the top, like a box on wheels.
It crawled precariously to the top of the long, winding, sharply ascending rutted road — wheezing, gasping, threatening to slip backward at any moment, but never doing so; miraculously managing even to inch on up.
It stopped at last, opposite what seemed to be a blank, biscuit-colored wall. This had a thick door set into it, but no other openings. A skimpy tendril or two of bougainvillea, burningly mauve, crept downward over its top here and there. There were cracks in the wall, and an occasional place where the plaster facing had fallen off to reveal the adobe underpart.
The girl peered out from the car. Her hair was blonde, her skin fair. She looked unreal in these surroundings of violent color; somehow completely out of key with them. She was extremely tired-looking; there were shadows under her blue eyes. She was holding a very young baby wrapped into-a little cone-shaped bundle in a blanket. A baby not more than a few weeks old. And beside the collar of her coat a rosebud was pinned. Scarcely opened, yet dying already. Red as a glowing coal. Or a drop of blood. She looked at the driver, then back to the blank wall again. “Is this where?”
He shrugged. He didn’t understand her language. He said something to her. A great deal of something.
She shook her head bewilderedly. His language was as mysterious to her. She consulted the piece of paper she was holding in her hand, then looked again at the place where they’d stopped. “But there’s no house here. There’s just a wall.”
He flicked the little pennant on his meter so that it sprang upright. Underneath it said “7.50”. She could read that, at least. He opened the creaking door, to show her what he meant. “Pay me, Se;orita. I have to go all the way back to the town.”
She got out reluctantly, a forlorn, lost figure. “Wait here,” she said. “Wait for me until I find out.”
He understood the sense of her faltering gesture. He shook his head firmly. He became very voluble. He had to go back to where he belonged, he had no business being all the way out here. It would be dark soon. His was the only auto in the whole town.
She paid him, guessing at the unfamiliar money she still didn’t understand. When he stopped nodding, she stopped giving it to him. There was very little left — a paper bill or two, a handful of coins. She reached in and dragged out a bulky bag and stood that on the ground beside her. Then she turned around and looked at the inscrutable wall.
The car turned creakily and went down the long, rutted road, back into the little town below.
She was left there, with child, with baggage, with a scrap of paper in her hand. She went over to the door in the wall, looked about for something to ring. There was a short length of rope hanging there against the side of the door. She tugged at it and a bell, the kind with hanging clapper, jangled loosely.
The child opened its eyes momentarily, then closed them again. Blue eyes, like hers.
The door opened, narrowly but with surprising quickness. An old woman stood looking at her. Glittering black eyes, gnarled face the color of tobacco, blue reboso coifed about her head to hide every vestige of hair, one end of the scarf looped rearward over her throat. There was something malignant in the idol-like face, something almost Aztec.
“Se;orita wishes?” she breathed suspiciously.
“Can you read?” The girl showed her the scrap of paper. That talisman that had brought her so far.
The old woman touched her eyes, shook her head. She couldn’t read.
“But isn’t this — isn’t this—” Her tired tongue stumbled over the unfamiliar words. “Caminode...”
The old woman pointed vaguely in dismissal. “Go, ask them in the town, they can answer your questions there.” She tried to close the heavy door again.
The girl planted her foot against it, held it open. “Let me in. I was told to come here. This is the place I was told to come. I’m tired, and I have no place to go.” For a moment her face was wreathed in lines of weeping, then she curbed them. “Let me come in and rest a minute until I can find out. I’ve come such a long way. All night long, that terrible train from Mexico City, and before that the long trip down from the border...” She pushed the door now with her free hand as well as her foot.
“I beg you, Se;orita,” the old woman said with sullen gravity, “do not enter here now. Do not force your way in here. There has been a death in this house.”

“;Qu; pasa?”a younger, higher voice suddenly said, somewhere unseen behind her.
The crone stopped her clawing, turned her head. Suddenly she had whisked from sight as though jerked on a wire, and a young girl had taken her place in the door opening.
The same age as the intruder, perhaps even a trifle younger. Jet-black hair parted arrow-straight along the center of her head. Her skin the color of old ivory. The same glittering black eyes as the old one, but larger, younger. Even more liquid, as though they had recently been shedding tears. There was the same cruelty implicit in them too, but not yet as apparent. There was about her whole beauty, and she was beautiful, a tinge of cruelty, of barbarism. That same mask-like Aztec cast