de omnibus dubitandum 89. 104

ЧАСТЬ ВОСЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ (1836-1838)

Глава 89.104. ДЕЛО НЕ ВОЛК, В ЛЕС НЕ УБЕЖИТ…

    Я приехал в Пензу в последних числах Декабря. Стариков своих я нашел здоровыми; но отец уже устарел, хотя держался бодро, как старый солдат. Ему было тогда 72 года. Две сестры были замужем, две другие подрастали. Мужья старших сестер, Протопопов и Акаевский, были местные чиновники и жили безбедно, хотя на средства, условно признанные честными.

    Вообще их среда была довольно грязна. Пензенская губерния имела ту особенность, что от губернатора до последнего чиновника все были на жаловании у винного откупщика.

    Мелкие чиновники оклад свой получали не деньгами, а натурою, и потому пьянство было всеобщее и безобразное.

    Я был счастлив тем, что после окончания военной академии Генерального штаба,  направляясь на Кавказ, доставил своим старикам несколько радостных минут.

    Конечно, мы собрались всей семьей в Казань казать родным мои капитанские эполеты и золотой аксельбант. Пробыли мы в Капрёве около месяца.

    Дядя Петр Степанович очень постарел, а тетка Клавдия Андреевна, рожденная Ханенёва, была в полном цвете лет. Это была прекрасная личность, всеми любимая и уважаемая. Две хорошенькие дочери были уже почти невесты, сын учился в Петербурге в Институте Путей Сообщения.

    Семейство дяди мы считали своим и потому провели этот месяц с особенным удовольствием.

    Тетка, Марья Степановна Горемыкина, узнав о нашем приезде, тотчас сама приехала в Капрёво с своими двумя дочерьми. После масленицы вся компания отправилась к тетке в Семиключи и прогостила у ней, недели две.

    Приближение весны заставило нас возвратиться в Пензу, а 4-го апреля я простился с своими стариками, из которых отца мне уже более не суждено было видеть.

    Родился я в Казани, 1 Января 1809 года. Мой отец, Иван Андреевич, был родом из Риги, О его происхождении я почти ничего не знаю. Он был средний из трех братьев. Старший брат пропал без вести на тринадцатом году жизни; младший умер на службе в Тобольске, оставив трех сыновей.

    Помнится, отец говорил, что их предки вышли из Англии. Во всех его служебных и официальных документах он назван Филипсен — произношение простонародной Шотландской фамилии Philipson.

    По ребяческому капризу, я произвольно изменил Русское произношение нашей фамилии и стал называться Филипсон; но после встретил трех своих двоюродных братьев, которые воспитывались во 2-м Кадетском Корпусе и назывались также Филипсонами. Больше ничего не знаю о семействе моего отца. Тринадцати лет его записали в военную службу.

    9 Апреля я переехал чрез Вонючий Егорлык, служивший границею Ставропольской губернии, а в 2 часа ночи был в Ставрополе.

    У меня было какое-то предчувствие, что меня здесь задержат, и потому я поднял на станции большой шум, требуя скорее лошадей по дороге в Тифлис. Можно вообразить мою досаду, когда смотритель подал мне предписание явиться к обер-квартирмейстеру войск Кавказской линии и состоять в его распоряжении.
Все мои мечты о Востоке разлетались как дым!

    Целую ночь я, проходил из угла в угол на небольшой станционной горнице в самом мрачном расположении духа.

    В 10 часов я явился к полковнику Горскому, который как-то сонливо-равнодушно сказал, что меня давно ожидали. Я с раздражением отвечал, что не имели никакого права давно меня ожидать, потому что срок моего отпуска оканчивается еще чрез 10 дней.

    Горский улыбнулся и сказал: "Чего же вы сердитесь; я совсем не думал делать вам упрека". Мне стало совестно. Передо мной стоял маленький, невзрачный человек, в странном костюме, но с добрым, простодушным выражением лица и с манерами, в которых ничего не было начальнического.

    Устроив кое-как свое несложное хозяйство, я хотел ознакомиться с краем и моими новыми обязанностями. Я спросил обер-квартирмейстера: что прикажет мне делать? — "А что хотите".— Но, какие же будут мои служебные обязанности?— "А никаких. Да что вы торопитесь? Дело не волк, в лес не убежит".

    В этот раз я застал Горского в каком-то зеленом архалуке, в шароварах верблюжьего сукна и, в очень порыжелой Кабардинской папахе. Это был его всегдашний, домашний костюм. Для полноты картины надо прибавить, что он не выпускал изо рта сигары не первого сорта.

    Я застал его за работой: он рисовал акварелью большую картину, представлявшую сцену из Кавказской боевой жизни. Это было его любимое и почти единственное занятие.

    Горский представил меня своей жене. Оба просто и радушно пригласили меня обедать. Это было доброе и почтенное семейство, о котором мне приятно вспомнить. Н.И. Горский, обер-квартирмейстер войск Кавказской линии и Черномории, был старый полковник, старого генерального штаба. Он не отличался особенно бойкими способностями и серьезным образованием, был добр, честен и храбр, как шпага. Он был беспечен и апатичен в мирное время и в сильнейшем боевом огне. Жена его, урожденная фон-Дерфельден, была, напротив, красивая женщина, хорошо образованная и очень пылкого характера. Супруги уживались, сколько могли, при такой разности характеров, в их доме все было просто и искренно; все офицеры генерального штаба как будто принадлежали их семье: приходили обедать незваные и всегда встречали радушный прием. Впрочем, гостеприимство было общею Кавказскою добродетелью.

    О Кавказе и Кавказской войне я имел смутное понятие, хотя профессор Языков на лекциях военной географии проповедывал нам о том и другом; но по его словам выходило как-то, что самое храброе и враждебное нам племя были Кумыки. За то оказывались на Кавказе стратегически линии и пути.

    Еще под влиянием этих ученых воспоминаний, я пошел проверять их в управление генерального штаба. Там я нашел зауряд-хорунжего Янкова, который вел единично всю несложную переписку по генеральному штабу, и прапорщиков корпуса топографов, Александрова и Горшкова, заведывавших топографическим отделением.

    Управление помещалось в двух больших комнатах, из которых в одной угол был завален связками бумаг. Это был архив. Все было бедно и не совсем опрятно. Горский уже с неделю не был в управлении.

    Янков подал мне несколько новых донесений с левого фланга о военных действиях. Одно было на имя командующего войсками от подполковника Пулло, начальника Сунжинской (Сунженской – Л.С.) кордонной линии, с представлением копии донесения ему от его подчиненного, начальника кордонного участка, о предпринятом им набеге на один Чеченский аул.

    Начальник участка, штабс-капитан, собрав наскоро небольшой отряд пехоты и казаков при двух орудиях, двинулся ночью к аулу, чтобы напасть на него перед рассветом, врасплох, но был открыт пастухами, не доходя аула. Сделалась тревога, Чеченцы собрались, и завязалась перестрелка. Штабс-капитан овладел аулом открытою силою и после упорного сопротивления сжег его. С десяток горцев убито, 8 взяты в плен; но казаки, как сказано в донесении, в пылу ожесточения, сбросили их со скалы. Сверх того, у неприятеля отбито более ста лошадей, довольно много овец и рогатого скота. У нас один рядовой убит и два казака ранены.

    Представляя это донесение, полковник Пулло доносил, что разоренный аул был из мирных и отличался верностью, что штабс-капитан не спрашивал его разрешения на этот набег; при личном же объяснении доложил ему, что совершенно убедился в изменническом поведении жителей аула, а спрашивать разрешения на набег не мог, чтобы не открыть заранее своего предприятия.

    В заключение рапорта, Пулло просил командующего войсками воспретить кордонным начальникам делать такие набеги без его разрешения. Рапорт этот был доложен командующему войсками, который приказал только внести происшествие в военный журнал.

    Другие донесения были о мелких хищничествах в наших пределах, но стоивших жизни нескольким мирным обывателям, а один был взят горцами близ Пятигорска и увлечен за Кубань.

    В последнем хищничестве участвовали жители Бабуковского аула, находящегося в нескольких верстах от Пятигорска. Бабуковцы — выходцы из Кабарды и входят в состав Линейного Казачьего Войска. Наконец, был тут же запрос по высочайшему повелению: почему не было донесено, как о чрезвычайном происшествии, о нападении горцев на шихтмейстера, ехавшего с конвоем по Военно-Грузинской дороге, причем шихтмейстер был убит, а конвойные казаки ускакали.

    На этот запрос командующий войсками отвечал просто и ясно, что такое происшествие не считал чрезвычайным, так как подобные, бывают почти ежедневно. Можно вообразить, какой хаос понятий о нашем в краю положении прибавили эти донесения к лекциям Языкова о Кавказе.

    Правда, что в донесениях не упоминалось о Кумыках; но, это вероятно, потому что это храброе и враждебное, по словам Языкова, племя давно было покорно и имело нашу администрацию.

    На другой день полковник Горский представил меня командующему войсками Кавказской линии и Черномории, генерал-лейтенанту Вельяминову; а после того я явился к начальнику штаба генерал-майору Петрову*.

*) ПЕТРОВ Павел Иванович (?)(1792—1871)(см. рис.) — русский генерал-майор, участник Наполеоновских войн и покорения Кавказа, в 1837-40 гг. подольский губернатор.
Происходил из семьи костромских дворян. Изучив дома языки французский, немецкий, итальянский и латинский, а также общеобразовательные предметы, он начал службу в Департаменте Министерства военных сухопутных сил, откуда поступил в Кавалергардский полк и 14 ноября 1806 года был произведён в эстандарт-юнкера, а 23 октября 1807 года, 15 лет от роду, выпущен корнетом в Александрийский гусарский полк, с которым принял участие в военных действиях против Наполеона и в 1807 году был в сражении под Гейльсбергом; в 1809 году участвовал в сражениях в Австрии, Молдавии и Валахии, в 1810 году — в Болгарии, где сражался против турок под Силистрией, Шумлой, при деревне Батине, при Рущуке, Журже и Никополе, а затем, по 1 марта 1811 года, был снова в Валахии и Молдавии.
Получив 12 июля 1811 года чин поручика, в кампанию 1812 года участвовал в делах при Кобрине, Пружанах и Городечне; за отличие был награждён орденом св. Анны 4-й степени (22 ноября). Затем был ещё в 11 сражениях в пределах Польши. 1 Февраля 1813 года, отличившись в деле при Калише, произведён был в штабс-ротмистры, а затем участвовал в делах при Вейсенфельсе, при Лютцене, при Фрейберге, Дрездене, Кенигсварте, при Бауцене, Лигнице (6 августа, получив на другой день за выказанную здесь храбрость чин ротмистра), при Кацбахе, участвовал в партизанском отряде полковника князя В.Г. Мадатова, во множестве мелких стычек с неприятелем. 30 августа 1813 года получил орден св. Анны 2-й степени, а 15 сентября — орден св. Владимира 4-й степени с бантом. 15 августа при Гроссен-Гайме был ранен саблей в правую руку, после чего находился при полку до возвращения его в 1815 году в Россию.
С 18 сентября 1818 года, был назначен командиром Моздокского казачьего полка Терского Казачьего Войска. Участвуя во множестве дел с горцами (например, 2 февраля 1819 года в Чечне — при ущелье Ханкам, в декабре — при с. Лаваша в земле Акушинской, в 1826 году, с января по май — в Чечне в 12 стычках), Петров быстро подвигается по службе: так, 24 октября 1819 года был награждён чином майора с назначением состоять по кавалерии (с оставлением в должности командира Моздокского казачьего полка), 12 февраля 1820 года — в подполковники, 25 января 1826 года был назначен Войсковым атаманом Астраханского Казачьего Войска, а 19 июня того же года за отличие в упомянутом выше походе против чеченцев произведён в полковники.   
Получив 25 декабря 1833 года орден св. Георгия 4-й степени за 25 лет беспорочной службы в офицерских чинах (№ 4789 по списку Григоровича — Степанова), Петров 6 декабря 1834 года за отличие по службе был произведён в генерал-майоры с назначением начальником штаба войск по Кавказской линии и в Черномории, а 2 мая 1836 года награждён был орденом св. Станислава 2-й степени со звездой.
В 1818 г. ротмистр гусарского полка П.И. Петров прибыл на Горячие Воды, где познакомился с Анной Акимовной (1802-36), дочерью генерал-майора А.В. Хастатова, которая стала его женой. Анна Акимовна — двоюродная тётка М.Ю. Лермонтова и родная тётка его друга Шан-Гирея. Прожила всего 34 года, оставив после себя семерых детей: Екатерину, Александра, Марию, Аркадия, Нину, Варвару, Александра, Фёдора. Старшая из дочерей писала музыку на стихи своего троюродного брата (М.Ю. Лермонтова - Л.С.). В их семье хранились автографы стихотворения «Смерть Поэта» и поэмы «Демон».
Уволенный 25 декабря 1837 года в годовой отпуск, генерал Петров 25 января 1839 года был зачислен по Министерству внутренних дел, а 27 января определён военным губернатором г. Каменец-Подольского и подольским гражданским губернатором. Однако расстроенное здоровье не позволило ему продолжать службу, и 13 ноября 1840 года он вышел в отставку, после чего жил в Костроме и её уезде. Скончался 13 сентября 1871 года и был погребён на территории Ипатьевского монастыря.

    О последнем мне не придется говорить: это была личность довольно ничтожная, несимпатичная и с дурной славою; на дела, и особенно военные, он не имел никакого влияния.

    Вельяминов его не жаловал. Петров почти ничего не делал и только щеголял мундиром генерального штаба, которого он не имел права носить.

    О генерале Вельяминове мне придется говорить много раз. Это был человек далеко выдающейся из рядов толпы. Он принял меня с ледяною холодностью и, помнится, ровно ничего не сказал. Это был худощавый человек лет 50-ти, рыжий, с тонкими губами и тонкими чертами лица. Одет он был в светло-зеленый атласный архалук.

    Вообще тогда на Кавказе мало знали военную форму и нисколько ею не стеснялись, от младшего до старшего. О киверах и шляпах помину не было; ходили в фуражках или папахах, а вместо форменной шпаги или сабли носили Черкесскую шашку на ременной портупее чрез плечо.

    Глазу моему, привыкшему на Севере к стройной формальности, странно было видеть такое разнообразие и даже иногда фантастичность военных костюмов. Вообще Ставрополь имел своеобразный вид. В пестром населении его было много Армян, Грузин, Ногайцев и даже горцев. Первые были исключительно торговцы и за свою бесцеремонную ловкость в мелочной торговле назывались не иначе как Армяшками.
Костюм Ногайцев, Армян и Грузин подходил несколько к костюму Черкесов, который был в большой моде у всех Русских.

    Большая часть офицеров, особенно приезжих, носили этот костюм если не публично, то, по крайней мере, в своей квартире.

    Довольно забавно было встречать иногда какого-нибудь мирного секретаря или столоначальника в черкеске с 16 ружейными патронами на груди. Но Черкесское оружие носили всегда и все офицеры. Общая мода имела своих фанатиков и знатоков. Оружие имело условную цену, иногда до нелепости высокую. Холодное оружие было действительно недурно, хотя не выдержит сравнения с хорошими сабельными и кинжальными клинками Солингенскими. Огнестрельное оружие было гораздо хуже: кремневые замки винтовок и пистолетов были старинной, очень неудобной системы. Наружный вид и отделка оружия были своеобразны и очень красивы.

    Pyccкиe переняли от Черкесов старательное сбережение оружия. Чистый Черкесский костюм взят в образец для служебных мундиров Линейного Казачьего Войска и несколько изменен был в Черномории. Вообще как костюм и оружие, так седло и убранство лошади были красивы, удобны и приспособлены к климату и роду войны.

    Я приехал в Ставрополь именно в то время, когда прошлогодние прикомандированные офицеры собирались уезжать и, за стаканом Кахетинского рассказывали приезжающим, новым прикомандированным, свои похождения и передавали свои впечатления на Кавказе, обетованной земле для всякого, кому надоела сонная, пустая, однообразная жизнь в России и особенно в Петербурге.

    Офицеры прикомандировывались ко всем частям Кавказского корпуса на один год для участвования в военных действиях. Эта мера была не бесполезна, но не нравилась местным войскам, потому что слишком часто гости делались счастливыми соперниками хозяев при получении наград.

    В Апреле месяце в Ставрополе было видно особенное оживление. Все заняты были приготовлениями к экспедициям, которые обыкновенно начинались в Мае. Главные военные действия в этом году должны были производиться на правом фланге против Закубанских горцев. Отрядом должен был командовать сам Вельяминов. — Н.И. Горский предложил мне на выбор отправиться в отряд, или на съёмку, которая должна была делаться двумя партиями топографов: в Черномории и в окрестностях Минеральных вод.

    Я выбрал последнее, думая, что полезнее для меня будет ознакомиться со всеми особенностями края, прежде чем принять участие в военных действиях. Кстати же мне, нужно было немного и отдохнуть в хорошем климате: Петербургская жизнь и занятия отзывались большою усталостью.

    2 Мая я выехал из Ставрополя с четырьмя топографами, которые должны были составлять мою партию. Съёмка моя должна была примыкать с восточной стороны к той, которая была прежде доведена до укрепления и урочища Каменный Мост на Малке, а с западной и южной к Кубани и Карачаю. Большая часть съемки назначена в 200 саж. в дюйме, и только самая западная часть от Эшкакона к Кубани в масштабе — верста в дюйме. Край этот до того мало был известен, что составленная мною карта, из всех имевшихся в Генеральном Штабе сведений, оказалась впоследствии неверною на 30 верст между Каменным Мостом на Малке и Кубанью.