Тайны кота Зямы, и не только его

    После упоминания об этом животном наш международный чат неожиданно покинули аж  две  крысы. Какой-то Борис, и какой-то – Григорий…  Кто они такие и каким образом в нашей однородной группе одноклассников оказались, так и осталось загадкой.  Впрочем, вскоре за ними удалились  и некоторые другие, которых мы хорошо знали, и кот Зяма был тут уж  решительно ни при чем…

      I
    Кошек мы  никогда  не покупали. Они  сами приходили в нашу квартиру, по-разному, но,  обычно, не без Таниной сердобольной  помощи. Некоторых, правда,   приходилось впоследствии  выдворять  с почетом и грустью,  хотя и без  духового оркестра. На собственном автомобиле  в просторной    клетке Алик   доставлял  изгнанника до ближнего кибуца, и там собственноручно отпускал его  на вольные хлеба. Мы твёрдо  знали, что в кибуце ни один кот с голоду не пропадёт.
      
     Так случилось  с рыжим  Густавом, обладавшим   длинными, как у модели,  «дикими» ногами,  поджарой и пружинной  гимнастической  фигурой    и огромными на его  миниатюрной треугольной  головке  заостренными ушами с  кисточками.     Буйный свой норов  Густав проявлял еще в котёночьем возрасте: с раннего утра и до полуночи  он упорно тренировался: с пола  – на спинку дивана, оттуда – на    стол, затем – на  высокий стеклянный  сервант,  потом – на  книжный шкаф и обратно через всю гостиную – на диван .
    Таких скачков, достойных воздушных акробатов  мы в нашем доме прежде  не видывали.   Он легко опроверг бытующее мнение, что стоит  чересчур  борзого котика лишить его жеребячьих гормонов,  как он тут же превратится в  спокойного, вальяжного и жирного  кота.   Густав после   операции   ещё больше оборзел.  Все знатоки этого дела хором и в разноголосицу утверждали, что к виду домашних кошек это  существо никакого отношения не имеет. Вероятно, они были правы, ведь в наших палестинах помимо домашних, обитает еще несколько видов диких представителей  славного семейства котов, например, болотный или пустынный…

       Предел  общему   терпению  положила  ситуация с ремонтником  дядей Петей и его помощником  дядей Витей, которым особенно не повезло.  Определил ли  наш рыжий разбойник этих двоих  в свою  потенциальную дичь, или же увидел в них  угрозу для собственного существования,  а может, просто мстил чужакам за утрату своей привычной обстановки, понять трудно.  Но  на пивную фигуру бригадира Густав принялся  с разбегу с помощью когтей  взбираться вверх, как по стволу  дерева, и победно усаживался где-нибудь  на верхушке –   на плече или  ещё выше – на   седой  голове с  совершенно перевернутой физиономией  и с  перекошенными от ужаса очками.  А  на  блестящую лысину  его  тщедушного помощника    этот дикарь   предпочёл  парашютироваться  неожиданно, с уже передвинутого в центр гостиной высокого серванта и впиваться в эту самую лысину  тонкими иголками коготков  так, будто всерьёз вознамерился его скальпировать.

     На другой  день наши  забинтованные  ремонтники, с шерстяными шапочками на головах,  видимо,  переварившие   за ночь, всё произошедшее с ними накануне, прямо с порога  в два голоса   объявили, что продолжать работать,  рискуя собственным здоровьем,  они у нас  не станут. Под такой жестью они не подписывались…

    Вся наша мебель была, как вы поняли, уже сдвинута в середину салона  и завешена паутиноподобной  плёнкой. Плитка, краска и другие стройматериалы, предварительно  закупленные были составлены  прямо тут же,  в гостиной и перекрывали нам всякую  дорогу к отступлению. Судьба  дикого кота  Густава, таким образом, была решена.

   Предварительно усаженный в клетку, он был почетно и безмолвно препровожден в кибуц Мерхавия, где вырос, между прочим,  будущий генерал и премьер министр  Ицхак Рабин и где когда-то, на заре своей жизне в Израиле  проживала с семьёй незабвенная наша премьерша Голда Меир.
  Таня, с дрожью в голосе  и покусывая  нижнюю губку, лишь  попросила  захватить  с собой  его  коробочку  с молоком  и уже закупленный для него сухой  корм…
   
                II

    Ремонт был  закончен  примерно к августу,  но тяжкие  его последствия  растянулись аж до  октябрьского, всё ещё знойного Судного дня.
  А  в дождливый и ветреный, безлунный и беззвёздный  февральский вечер Таня   принесла нам   нового котёнка, на этот раз серого,  коротколапого  и рассудительного. Она смотрела на нас умоляющими глазами и уверяла, что  выбрала зверя  не по виду, а потому, что он мирно и ласково стал сам тереться об её ногу.
   
 Я жестко поставила условие:
- Больше никаких тевтонских прозвищ. Хватит с нас. Этот останется у нас только под нормальным еврейским именем.
- Ты хочешь назвать кота Соломоном? – ехидно поинтересовалась Танюша.
- Нет это уж как-то слишком....Я посмотрела  внимательно на пепельную шкурку и на виноватые  виноградные глазки. Пусть будет Залманом – на польский манер. А то соседи могут понять неправильно. К тому же «соломон» – это рыба такая. А он пока что млекопитающее.
 Млекопитающее удовлетворенно замурлыкало.
- Окей, значит сокращенно  будет Зяма. – кротко согласилась Танюша.
   
    Зяма рос котом мудрым и правильным. Не воровал. И даже не попрошайничал.  Стоически употреблял в пищу исключительно собственный   сухой корм и  пил одну лишь  чистую воду. Причем, последнего он добивался с педантизмом козерога… Если воды в его мисочке не было или она была хоть чуточку мутноватой, он запрыгивал на каменный  приступок  и начинал  очень демонстративно прогуливаться вокруг кухонной раковины, а в тех редких случаях, когда раковина бывала пуста, даже опускался на её дно...
     Но  стоило ему объяснить, что воду ему следует  просить по-кошачьи, говоря: «Мяу», как  Зяма принялся  старательно, четко, трубно  и многократно исполнять именно это слово  до тех пор, пока в его мисочке  не появится жидкость, соответствующая  его представлениям о чистоте и прозрачности.    
 
   Впрочем,   он и сам  очень старался соответствовать человеческим нормам поведения:   когда его звали – он отвечал  вполне по-человечески, вербально. Вот позовёшь его:
- Зяма!
А он отвечает:
- Ма-а…
Если учесть, что «ма» на иврите означает «что?» получалась вполне трогательная беседа…
      
    Сам он  постоянно исподтишка   изучал человечьи повадки,  не переставая удивляться их странностям и многообразию… Прежде всего  Зяма с ужасом обнаружил, что люди время от времени исчезают за коричневой холодной дверью, после чего найти их в доме не представляется возможным, и сколько их потом ни зови, они всё равно не отзовутся.
     Второе его открытие было вообще совершенно ужасным. Он увидел, что люди в буквальном смысле частенько сдирают с себя шкуру и даже надевают вместо неё другую… На это жуткое зрелище Зяма смотрел долго, широко распахнув глаза и рот. Но не вмешивался: мало ли у кого могут быть какие причуды.
       Он  подолгу наблюдал за птицами через окно, и даже иногда пытался поохотиться, но вдруг  оказалось, что преодолеть   прозрачную преграду между ним и сидевшим буквально  в пяти сантиметрах от него голубем он почему-то не может. Это было ужасное открытие. А  следующее, заключалось в том, что преграду эту люди и только они  умеют как-то отодвигать. И он  стал добиваться этого тем же гортанным и требовательным звуком, каким выбивал из них чистую воду.

    Большие проблемы возникли у Зямы с тем, чтобы найти себе постоянное, только ему принадлежащее место.Сидеть и лежать он любил исключительно  на  кресле и  диванах, хотя обычно предпочитал их спинки, а не сидения. Но эти безалаберные двуногие  то садились, то вставали, то клали на облюбованное им место сумки, или кидали на него  очередную, снятую с кого-то из них  шкуру… Он совсем было приспособился сидеть на письменном  столе, так нет же: Таня согнала его и оттуда, оказывается, ей мало стула, ей зачем-то нужен был ещё и стол.  О том, чтобы усесться на вкусно пахнущем кухонном мраморе, не приходилось и мечтать. Оттуда его прогоняли все – причём немедленно и беспощадно. Поэтому больше всего ему пришелся по душе телевизионный декодер.
    Именно там он проводил прохладные и длинные  вечера, любуясь  на своих хозяев, занятых просмотром телепередач и замирая от восторга, когда в его уши попадали  особенно гармоничные, особенно мелодичные для его кошачьего  восприятия созвучия…
 
     Вопрос с его обрезанием  решился как-то бесконфликтно – сам собой. Вылез как-то Зяма на внешнюю часть подоконника длинного коридорного окна и, видимо, решил поохотиться на голубя, присевшего там же передохнуть от полёта. Голубь взлетел, Зяма – за ним… Вот только голубь полетел вверх, а котик, сами понимаете, куда.  Не успев сориентироваться в полёте со второго – невысокого этажа, он изрядно треснулся о камни хвостом и всем прилегающим к хвосту хозяйством. Ему было  куда-как  далеко до акробатической ловкости его предшественника!
 
  По дороге к ветеринару, кот отчаянно орал из хозяйственной сумки, то ли от боли, то ли от страха, а вероятней всего, от них обоих – вместе собранных у него  под хвостом. Но после рентгена, и  внешнего осмотра нашего кота, ветеринар был  чем-то явно очень обрадован:
-- Н-ничего опасного, – сказал он, опустив очки на кончик носа и глядя на нас поверх них. – Простой ушиб. Н-но очень вовремя!  Если мы сейчас его кастрируем, он ничего и не заметит, у него всё равно там всё болит… А возраст как раз  самый подходящий.
    
  Так и вышло,  и когда Зяму привезли  домой, слегка пьяного и полуслепого после наркоза, он  так и оставался в уверенности, что добрые люди лечили его от ушиба. От ушиба – и ничего более. И его доверие к роду человеческому тогда нисколько  не пошатнулось.


                III
   
    Из всех  живущих в доме Зяма выделял Таню, будто помнил, что именно её стараниями он оказался в  привилегированном статусе домашнего баловня. У неё в ногах он спал. Ей и только ей позволял брать себя на руки, и чесать себе пузико даже когда перестал считать себя её котёнком.  Теперь их роли поменялись – это она стала беззащитной малышкой в его глазах. Это её саму следовало всячески  охранять  и ограждать  от всех возможных напастей и неприятностей.
 
  К людям, в доме не проживавшим, Зяма тоже  относился  дифференцировано.  Если попадались  гости    шумные, с резкими движениями или с  пронзительными голосами, он предпочитал отойти подальше – к окну или даже запрыгнуть на высокий сервант, и уже оттуда – из безопасности с тревогой  наблюдать за происходящим в салоне. Но такие гости  в нашей квартире, слава Богу, большая редкость.

   К большинству визитеров  кот  сразу относился положительно и доверчиво: подходил обнюхать, потереться головой о лодыжки, будто бы знакомился, а потом – садился неподалёку, обычно на тот же декодер и принимал  пассивное участие в беседе с видом, который Таня описала словами:
- «Ну, я же не виноват, что я кот?!»
 
   Если  тот же человек приходил  вторично,  или в  третий раз, то Зяма уже и с места не трогался, только взгляд его делался чуть более внимательным, тревожным и виноватым.
 
   Бывало, однако,  что гость ему почему-то  активно не нравился. В чем была причина, уловить было  трудно.  Но только как-то так выходило, что впоследствии эти  самые,   не прошедшие фэйсконтроль у нашего Залмана,  на поверку  оказывались впоследствии либо предателями, либо ворами, либо мошенниками…

      Но не всегда. Например, Вадик, первый парень с которым у нашей Танюши завязались трогательные  полу-романтические отношения, никогда и  ничем таким себя не дискредитировал. Тем не менее,  Зяма  почему-то  воспринял сразу его явно в штыки:  делал  «верблюда», шипел и даже пытался атаковать его кроссовки.  Мы решили, что это ревность.  Другой причины просто не находилось.
    Впрочем, отношения эти длились недолго. Татьяна вскоре сама  догадалась, что этот самый  Вадик с противными женственными манерами от растягивания слов до нервических подёргиваний  головы и плеча ей не больно- то и нужен.
    Вадик получил отставку, а Зяма за отеческое отношение к нашей дочери – уважительный  титул Зямыч.  К тому времени он уже стал  и выглядел настоящим взрослым и ответственным серым котом.
               
      Танюша  тоже вскоре окончила школу, и как здесь положено,  призвалась в армию. Правда, после запредельно трудного во всех смыслах, почти невыносимого трёхнедельного  курса молодого бойца в пустыне Негев, израильская  армия  разумно пришла к выводу, что боец у нас получился  не очень-то стальной закалки,  снизила ей профиль и  назначила  службу канцелярскую и относительно близкую к родителям  и коту Зямычу. 
   
     В бежевой авиационной   форме и с рюкзачком, еще затемно, в половине шестого ежедневно Таня-солдатка   хлопала входной дверью и бежала к остановке.  Возвращалась она  обычно тоже затемно, после семи. Дорога к месту службы в среднем занимала по два с половиной часа в каждую сторону. Но  и для неё, и для нас это было предпочтительнее ночевок на базе.
     Зямыч  преданно ждал её всю вторую половину дня, заняв наблюдательную позицию  у окна в салоне, из которого была видна ближайшая автобусная остановка.
   
   Когда она рассказала  сослуживцу Рами, о том что  кот Зяма бежит встречать  её у порога, как мурлычет и усиленно трется об её ноги, выражая каждый раз неподдельный  кошачий  восторг по поводу её возвращения, лицо Рами  приняло  изумлённый вид:
- Скажи, а твой кот лаять еще не научился?
- Нет пока, - притворно вздохнула Танюша, потому что лающих существ всех видов, родов и званий она от всей души терпеть не могла.    (Особенно после того самого  пресловутого курса молодого бойца).

    Случалось, что наша военнослужащая  изрядно  задерживалась на службе, и тогда  Зямыч покидал свой наблюдательный пункт и начинал нервно, как ревнивый муж,  мотаться  от окна – к  двери и наоборот, и так до самого её возвращения.  Нам-то она могла позвонить и предупредить, а кот-бедняга оставался в неведении и тревоге.

   Хуже было, когда ей приходилось   на несколько дней оставаться  на базе – бывали там такие дежурства – раз в три месяца. Не дождавшись «ребенка» часов в девять вечера Зямыч  запрыгивал на холодильник и начинал оттуда истошно трубить тревогу  – другого слова для этих звуков я подобрать не могу – смысл  которой был нам абсолютно ясен : «Караул! Что себе думают эти родители! Ночь на дворе, а дитя домой не вернулось!»
 
    Окрики и угрозы не помогали. Вой продолжался до тех пор, пока мы не выяснили, что унять его, оказывается, достаточно  просто, тихо сказав коту:
 - Зямочка, успокойся, Таня на службе, она в порядке. Послезавтра вернётся домой.
    Не знаю, что из произнесенных слов Зямыч действительно понимал, и как  переводил это на свой кошачий язык, но факт, что он успокаивался, спускался на пол и шел попить воды из своей коробочки. Разумеется, если его устраивала  чистота и прозрачность содержимого.
    И только до следующего вечера, когда в точности воспроизводился в действительности тот же вчерашний сценарий – с котом  Зямычем в главной роли.

                IV

     С сержантом Костей из Беер-Шевы  Таня   служила  в одном отделении  и  поначалу они  просто вместе выходили покурить. Но вскоре   на базе был объявлен запрет на курение,  и это  вынудило молодых людей не просто выходить на раскалённый от зноя асфальт из прохладного  офиса с кондиционером, но  к тому же – выискивать   какой-нибудь укрытый со всех сторон,  потаённый закаулок, в котором их не могло бы застукать начальство.

   Такой чудесный,  и очень укромный уголок  вскоре был   найден - в тени непомерно  разросшихся  вечноцветущих кустов розового  бугенвиля, у железного  забора.    Потайное  это  местечко было, к сожалению, довольно  пожароопасным.
    И если пожары, в обычном понимании этого слова, им удалось предотвратить с помощью  кружки, в которую они сбрасывали пепел и о края которой тушили  сигареты, то пожара  иного рода  избежать им всё-таки  не удалось.

     На том, чтобы эту  привезенную когда-то из Риги кружку Костя возил  на базу, настояла его  мама, уверенная, что он должен пить только из неё, во избежание заразы. Но  вынимать  красную в  белый горох эмалированную и явно нездешнюю посуду    на всеобщее осмеяние в отделе, и тем более, в общей  столовой  Костя, естественно, стеснялся. Она так и перекатывалась со звоном  у него в рюкзаке, не находя себе никакого применения до тех самых пор, пока солдатам не запретили курить.
 
     Теперь эта  кружка, превратившись в прекрасную пепельницу,  объединила наших юных солдат, а не только  их окурки...
     На израильских военных базах романтические отношения между сослуживцами запрещены ещё строже, чем курение.  Не трудно догадаться, однако, насколько тщательно там соблюдаются  оба эти запрета...
 
    Через пару недель Таня пригласила  Костю  к нам домой, поскольку  ехать к родителям в Беер-Шеву на один-единственный выходной особого смысла не имело: по полдня занимала дорога в каждую сторону. Я, скрепя сердце, согласилась, при условии, что ночевать он будет в салоне на диване.

- Разумеется, - кротко ответила Татьяна. – Все приличия будут соблюдены. Как же иначе?

      В общем, он всем нам понравился – этот самый Костя. Держался он  скромно, для кота предупредительно закупил в зоомагазине  несколько вкусняшек, и даже сказал о нём вслух пару комплиментов. Зямыч был в восторге. Но ни за какие вкусняшки он не позволял  выдворить себя из Таниной комнаты. Когда же она  очень ласково, но уверенно взяла кота  на руки, вынесла, поглаживая серую макушку,  в коридор, а потом плотно закрыла дверь, он устроил  под этой самой  дверью такой оглушительный  кошачий концерт, что дети  напрочь  позабыли всё, чем они там собирались заниматься в отсутствие Зямыча.
 
   И  так происходило  каждый раз.   Кот добивался открытия двери в Танину комнату с той же истошностью и дотошностью, с которой требовал  для себя чистой воды и открытого окна.   
   
   Костя, отчаявшись остаться наедине  с любимой даже на пару минут, стал приходить  к нам только чтобы  перекусить, а затем они вдвоём  отправлялись  к другому их  сослуживцу, жившему в нижнем городе. Там  Костя и оставался на ночлег: ему было спокойнее и безопаснее в комнате друга, чем у нас  салоне под  неусыпным надзором и контролем Зямыча.

      А Таня, вернувшись домой, из нижнего города, предъявляла  громкие, но  безадресные  претензии:
- Вот. Назвали кота Залманом, теперь имеете дома ортодокса.
На что я ехидно парировала:
- Сама его сюда принесла. Это же твой кот. Вот и владей.

                V

    Костя, оказался,   настырным ухажером. Закончив службу в середине августа, он в сентябре  уже  устроился работать на завод, но не в Беер-Шеве, по месту жительства его семьи, а в нашей городской промзоне.
   И на первую же зарплату он  снял квартиру. Маленькую, старенькую, но отдельную. 

      Вскоре и Таня стала собирать свои вещи, естественно, не испросив разрешения ни у нас, ни у Зямы. Мы возражать бы и не стали – взрослая уже девочка – 21 год исполнился. Но  Зямыч  всем своим звериным чутьём  чуял неладное,  и  он  явно возражал бы, если бы только умел бы  говорить. Он метался по дому почти без сна, опять же почти ничего не ел  и даже начал нервно метить территорию. В частности, оправился прямо на Танин рюкзак, в который уже были уложены её многочисленные предварительно выстиранные  джинсы и   цветные футболки.
   Так его, она его  «помеченным» и увезла. В их новой квартире была старая, но работающая стиральная машина, и не было никакого  ревнивого кота, если не считать, разумеется, Костю, которого, как я подслушала, Таня ласково называла Котей или Котиком…
   
 А он почему-то прозывал её «Ню».  Никогда не догадалась бы сама, если бы не подсмотрела в его телефоне…

    Зяма страдал.  Переходил от одного окна к другому. Всматривался трагическим взором  в остановку. Наконец, он её таки дождался. Она пришла повидаться и захватить кое-что из забытых шмоток.

    Зяма кинулся к ней. Он сидел  на её всё ещё тощих коленках и изо всех своих котячих сил мурлыкал – уговаривал. Он, как мог, убеждал Таню остаться дома, стать снова, как была, его доброй приёмной мамой, наливавшей ему самую чистую воду, и иногда  баловавшей его колбасой и кусочками сырой рыбы… Он клялся ей, что будет ей самым преданным и самым верным котом на свете… Всё это было так прозрачно и внятно, настолько  не нуждалось ни в каком дополнительном переводе, что из Таниных серых глаз прямо ему на уши потекли настоящие горькие слёзы.

     А когда она ушла, Зямыч сел у входных дверей и громко, как он умел,  настойчиво  потребовал, чтобы эту тяжелую железную дверь открыли, наконец, и для него. Напрасно я пыталась его убедить, что мы с Аликом и сами  чувствуем себя не ахти как в этой внезапно обезлюдевшей квартире, что нам и самим впору завыть, а без него нам будет еще в сто раз хуже.   Зямыч на  этот раз остался непреклонен. И был  отпущен.
                VI

    Так с тех пор  и  заделался наш Зям практически бродячим котом. Правда, бродил он не слишком далеко от нашего дома,  и так, чтобы пару-тройку раз за день наведаться поесть - попить. Только если Таня приходила нас навестить, он являлся вместе с ней, усаживался к ней на колени, мурлыкал, будто снова  уговаривал.
 
   Разумеется, имелось в виду, что она должна была сразу же по приходе сесть на диван и быть готовой к незамедлительному оглаживанию кота.  Если же она вначале хотела, скажем,    на кухне чаю попить, Зяма погодя с растерянным видом несколько минут, усаживался у входной  двери  и громким, совершенно оскорблённым мяуканьем требовал его отпустить снова  на волю.  Ждать и тем более просить о ласке «эту предательницу» он даже не собирался. 
 
    Нелегко ему было определиться с новым, уличным  призванием. Несколько первых месяцев он  тупо был котом-следопытом: изучал запахи, соседских кошек, проходящих с выгулом собак, трав, цветов и кустов, камней, машин на стоянке и разнообразных двуногих  обоего пола,  проживавших в обоих  подъездах нашего дома. Когда подъезжала наша «Юндайка», он неизменно выбегал нас встретить и торжественно сопроводить до квартиры. В неё он вместе с нами не входил,  даже если был голоден. В таких случаях он ожидал несколько минут, а затем важно сообщал о своём «отдельном» визите настойчивым и громким мяуканьем снаружи.
   
 Затем он попытался было взять на себя полицейскую функцию, то есть отслеживал, чтобы, выйдя из дома,  каждый двуногий  садился в свою машину. Нас он чуть ли не силком пытался загнать в «Юндайку», а если ехать  в наши планы вовсе не входило, и мы просто, скажем, желали пройтись по нашему богатому обалденными пейзажами району,  Зямыч следовал за нами с таким воем, словно, мы совершали отъявленное предательство.

   «Смотрите», - вопил  он по-кошачьи на всю округу – эти двое просто сошли с ума! Вместо того, чтобы сесть как все нормальные люди в своё авто, они попёрлись на своих двоих  невесть куда!!! Их надо срочно остановить, задержать, развернуть, и усадить куда следует!!!» И так продолжалось на протяжении целого квартала. После чего он прекращал преследования, но не прекращал оглушительных, отчаянных воплей воплей,  до самого нашего возвращения.
     Наконец, он таки выбрал себе надёжное и достойное занятие. Он стал надёжным охранником нашего подъезда. Таким себе швейцаром у  его открытых почти всегда дверей. Он уважительно пропускал, входящих в него мужчин. Галантно здоровался с дамами.  Но никакие чужаки: кошки, крысы или пресмыкающиеся всех видов права входа не имели. И уж будте уверены, они туда не входили. Пройти, минуя нашего Зямыча у них не было ни малейшего шанса.

     Настоящей драмой стал для Зямы приход зимы. Он совершенно  не понимал, зачем  эти дурные  люди включили такой холодный и злой ветер, почему вода льётся не из кранов, а прямо из неба, и решительно требовал от нас немедленно прекратить всё это безобразие. Он мяукал, шипел, выл и даже рычал. Он метался с улицы в холодный и промозглый подъезд, оттуда – к дверям нашей  всё ещё тёплой и гостеприимной квартиры, ему открывали, но остаться просто дома ему не позволяли собственные представления о достоинстве. Ведь он решил, что без Тани больше не будет нашим  домашним котиком. Он ведь сам  принял решение, что назло ей и нам будет теперь бродячим, уличным котом! Вот только пусть люди выключат на улице этот ледяной беспредел!..  Ведь он же требует совсем немногого. И требования эти, были,  на его взгляд, абсолютно справедливы!

     Это продолжалось несколько суток. Ночью спать было почти невозможно: нужно было впускать озябшего и злого Зямыча в дом, но  через несколько минут выпускать его обратно под бешеный ветер и холодные струи дождя.

    Мы, грешным  делом, уже начали обдумывать вопрос о депортации этого невыносимого кота в какой-нибудь близлежащий кибуц. Но  то ли здравый смысл взял верх, то ли Зямыч просто выбился из сил. На третий или четвертый день, немного потоптавшись на Танином прикроватном коврике, он, наконец, мирно и примерно свернулся в серый  клубок и крепко  заснул на всю ночь.

     Впрочем, когда утром ветер утих и солнышко выглянуло из-за туч, Зямыч немедленно отправился к входным дверям. Его мелкая уступка  непогоде  вовсе не означала отказа от собственных  принципов. Вот такой жестоковыйный характер оказался у нашего еврейского кота.


                VII

  А ближе к весне всех нас ожидала другая напасть. Всеобщая мировая эпидемия злополучного коронавируса. Не зная точно, откуда эта зараза берётся и  каким образом передаётся, правительства разных стран метались от решения к решению. Причем каждое следующее их постановление казалось гражданам ещё более нелепым, чем предыдущее. Границы государств закрылись. А кое- где и границы отдельных областей. Одни вводили масочный режим, другие – масочно-перчаточный режим, одни закрывали школы, другие – театры и рестораны, а третьи – и то, и другое, и еще что-то третье и четвёртое в придачу, включая гостиницы и промышленные предприятия.…

    Наконец, прошла весть, что подцепить заразу можно у домашних питомцев – кошек и собак.
  Тема живо обсуждалась в чате наших одноклассников,  среди владельцев собак – как надо их оберегать от внешних ненужных контактов во время прогулок.
 
    А тут вдруг я со своим котом:

- А что же мне делать с Зямой? Он у меня бродит, где заблагорассудится… А пожрать домой приходит.
- Не выпускать кота из дому, – распорядился доктор Витя, врач-психиатр из Харькова.
- Не трогать Зяму руками без перчаток, - постановила доктор Аня – врач инфекционист из Нью-Джерси.
- Не пускать поганца в дом!- заявил явный собачник и кото ненавистник Славик, крутой бизнесмен из Запорожья
- Объясните вашему Зяме, что месяц март уже закончился, – предложил подполковник-артиллерист в отставке Андрюша из Подмосковной деревни.

     На это я возмутилась, что март здесь вовсе ни при чём, и у нашего кота сугубо  возвышенные и платонические отношения с представительницами противоположного пола.
   На что  Юрик, системный администратор из Киева, ехидно поинтересовался, сам ли кот мне об этом докладывал.
 - Я всё о нём знаю. – коротко заметила я – Но не могу здесь об этом рассказывать. Ведь было бы неправильным, во-всеуслышание выдавать чужие тайны.
- Наверное, в данном случае, ты права, - нехотя согласился со мною Юрик.
 
  И вот тут-то нашу группу неожиданно покинули те самые  неопознанные крысы – сначала Борис, а вслед за ним Григорий. Одноклассников с такими именами у нас точно не было!  Скорее всего, они, наконец, поняли, какой, в сущности, ерундой мы здесь занимаемся, а они вместе с нами. Нам осталось только гадать, к какому из  важных ведомств  эти крысы  могли принадлежать? ЦРУ?  ФСБ?  СБУ?
 Или они были из нашего Мосада? Так это и по сей день остаётся тайной…