Эдуард Багрицкий

Еврейское неверие довлело –
В скрижали* юный верить не желал.
И молоко еврейское вскипело –
Отца лицо, как красный древний лал**.

Забыты были мамы опресноки***,
Еврейские павлины на стене.
Изгоем вскоре стал он одиноким,
От этого несчастнее вдвойне.

Отверженный поэт со скарбом жалким
Ушёл на перекрёсток ста дорог.
Родителям ни шатко, и ни валко:
Он веру праотцов их не сберёг.

Сам написал, как исповедь об этом,
Он был грачом, не помнящим родства.
Как компенсация – он стал поэтом,
Прорвалась суть святого естества.

А дальше – по накатанной дороге –
Косматым всадником лихим скакал…
Столбы глухонемые – век тревоги…
Чугунный гул и пушечный оскал.

Обстрелянный, узнавший малярию,
Не слышал – месяцы сожрала мгла.
Просил-молил святую мать – Марию,
Чтоб выжить в лазарете помогла.

Поэт походного политотдела…
Зачем же жизнь подмяла под седло?
Летит вперёд, но изнывает тело.
И с пистолетом торжествует зло…

Примечание:
*Скрижали Моисеевы, пластины из лазурита, на которых написаны библейские заповеди;
**Старинное название рубина;
***Бездрожжевые тонкие хлебцы.