Ошибка

Необычные мысли посещали Меланфия часто, если не сказать всегда. Глядя на разгневанного начальника, вместо лица он представлял совсем другую часть тела; в забитом людьми транспорте вдруг одолевали мысли о лишних ногах; перед сном же думалось обо всем, начиная с производства ведер, где он когда-то был начальником цеха и заканчивая сопровождавшимся вечными скандалами разводом соседей. Диапазон дум был широк и, если бы он мог сравнить свои с чужими, то понял бы, что его мыслительный процесс значительно отличается от того, чем забиты окружающие его повсюду головы. Но Меланфий этого не знал и продолжал думать на всякие странные темы: о тайнах Вселенной, порой сомневаясь в Большом взрыве, а иногда признавая, размышлял об исчезнувших цивилизациях, с сожалением отмечая, что жизнь была бы совсем иной, не случись уничтоживших первых людей катастроф, вспоминал школьные годы. Правда, это были не лучшие воспоминания, но как управлять тем, над чем ты не властен и Меланфий не противился, успокаивая себя, что наука еще не в состоянии ответить на все мучающие его вопросы, так что это проблема ученых, а не его.
Особенно чудные мысли приходили во время занятий сексом с многолетней партнершей Оленькой, навещавшей Меланфия строго два раза в неделю. Сам факт присутствия мысли в такой ответственный момент отраден, ибо официальная статистика тщательно скрывала данные о проценте безмозглого населения, что говорило, скорее, о плачевном состоянии дел, чем о какой-то стратегической тайне и Меланфий в этом смысле очень выгодно отличался от среднестатичного гражданина. Но все это было бы хорошо, не будь его мысли настолько странными, а самого не тревожило смутное чувство чего-то неумолимо, неотвратимо приближающегося, крайне остро ощущаемое именно во время любовных утех.
 Ну, вот о чем в этот момент обычно думает мужчина? Не до, когда слегка тревожит факт возможного конфузия из-за вчерашней гулянки или например, когда нет уверенности, что расстегнув на желанной бюстгальтер, им же не получишь по физиономии, а вот когда уже прям эт самое? Правильно: о машине, припаркованной не в том месте, о купленных билетах на футбол, о стоматологе, к которому никак не дошел! Одни вспоминают бывших любовниц и себя, пусть и не альфа, но тоже самца, другие о неоплаченной коммуналке, кого-то, не к ночи будь сказано, внезапно одолевает нездоровая решимость побороть свою лень и завтра же пойти в зал, потому что брюхо мешает и вообще не эстетично, но это большая редкость. Обычный мужчина совсем не Юлий Цезарь и не умеет одновременно читать, диктовать и слушать, а может делать что-то одно, если конечно хочет, чтобы хоть это получилось. Природа, ничего тут не попишешь…
 Меланфий был совсем не таким и мысли его, как уже сказано, тоже были необычны. Он никогда не думал о вещах практичных, возможно, находя это не совсем романтичным в такую минуту, не вспоминал других женщин, считая это пошлым и не старался попасть в ритм негромко играющей музыки, чтобы не чувствовать себя заводной обезьянкой. Темы его мыслей были куда разнообразнее.   
 Целуя партнершу, он думал о своем имени, всякий раз удивляясь выбору родителей, как-то не подумавших, что сочетание Меланфий Гермогенович звучит странно, если не сказать, очень. Справедливости ради надо отметить, если бы вместо отчества в паспорт вписывали матчество, его бы звали еще диковиннее – Меланфий Мнемозинович, что, разумеется, нисколько не отменяло удивительную недальновидность родителей. После этого мысли плавно переключались на предков, которым тоже пришлось хлебнуть в детстве из-за имен. С другой стороны, необычность имен и послужила причиной встречи Гермогена и Мнемозины, результатом которой явился Меланфий Гермогенович Добробаба, холостяк 44-х лет, с отремонтированной однушкой в Одинцово и твердым намерением поехать в отпуск следующей зимой куда-нибудь в Африку… 
 Случались в эти напряженные минуты и думы о доисторических животных. Потея от усердия, Меланфий пытался понять, сложно ли реконструировать никем не виданных животных, кости которых пропали из этого мира навсегда. Слово «навсегда» навевало печаль, напоминая о бренности жизни, и он незаметно переключался на внутренний монолог, обсуждая с самим собой давний концерт Майкла Джексона, на котором не было самого певца, по необъяснимой ассоциации вспоминая украденную в банке авторучку и чувствуя вновь всколыхнувшуюся по поводу камер тревогу. Голоса твердили одно, подсознание молча возражало и занятому сексом Меланфию приходилось ждать, пока они выговорятся, что, впрочем, ничуть не мешало досадовать по поводу отколовшийся в ванной плитки, вспоминая, остался ли запас, чтобы заменить портящий вид скол.
 Бывали мысли о скоротечности времени - Меланфий в деталях представлял, что сделал бы, окажись у него машина времени или волшебный эликсир бессмертия, что возбуждало не хуже испробованного как-то в юности конского возбудителя, от которого разве что конем не ржал. Фантазии уносили Меланфия в реальности, куда был закрыт вход для всех, кроме него. Но так было раньше, а в последнее время его разум все чаще возвращался к вопросу, ответ на который он мучительно пытался найти во время секса, и переставал искать, лишь закончив с этим делом. Это были очень тревожные мысли, в чем-то даже опасные и неудивительно, что все остальное время он старался не вспоминать о них, пока, наконец, не уловил эту самую связь. Объяснений или хотя бы версий, почему это с ним происходит, не было, но вывод напрашивался сам – с сексом пора заканчивать, иначе все может зайти слишком далеко…
С некоторых пор в его голове засела идея, что каждый половой акт укорачивает жизнь но, что еще хуже, он не знал, какая именно капля станет последней, опустошив стакан его жизни. Мысль о трещине в стакане, казавшаяся поначалу забавной, со временем стала доминировать над остальными, пугая Меланфия до ужаса. Он понимал, что это бред, люди живут дольше, чем могут заниматься сексом, взять хотя бы японцев или горцев, но чем сильнее он пытался убедить себя в этом, тем ярче проявлялась картинка хрупкого стекла, с трудом выдерживающего ярость бушующего вокруг него мира.
 Против воли Меланфий вспоминал известных людей, умерших от любви, пугаясь количеству примеров, по какой-то причине удержавшихся в его голове. На память приходили любвеобильные Соломон, Генрих VI, Людовик XIV, Калигула, Маяковский, Распутин и прочие Дон Хуаны, а все та же память подсказывала, что все они плохо кончили. Он пытался заглушить внутренние голоса, но голоса продолжали истязать именами Берии, Есенина, Джимми Хендрикса, Пушкина. Подсознание, как обычно, молча возражало, мол, не все умерли именно от женщин, но какое это имело значение, если ушли-то намного раньше срока?      
 Старик конфузий случался все чаще и многолетняя партнерша Оленька, пытавшаяся поначалу помочь, уже начинала подтрунивать, но Меланфий не думал о потере мужского достоинства, тщательно подсчитывая, сколько раз у него в жизни был секс. Сложность заключалась в том, что было совершенно непонятно, как тут вообще считать – по дням, женщинам или еще как-то и где тот предел, за которым его ждет бесконечная, безжизненная пустота. Это нервировало, жизнь становилось невыносима, что отражалось практически во всех аспектах, пока не пришло решение. Не самое лучшее, Меланфий признавал это, становясь на сторону молчаливого подсознания, но другого он не видел и, за неимением иной альтернативы, он попросту перестал общаться с женщинами, уволил насмехавшуюся над ним Оленьку, дав себе зарок – никогда, ни при каких обстоятельствах не вступать в интимную связь! Ни с кем! Ни при каких! Нигде и ни за что!
Это было непросто и Меланфию пришлось разработать целую систему противодействий чарам и позывам неумолимых инстинктов. Он упорно не смотрел на мини-юбки, не заглядывал в глубокие декольте, обходя соблазны дальней дорогой и утешаясь, что ему ничто не грозит, пока он держится. Воздержанность угнетала и без того слабую психику, но он научился обманывать себя, представляя, что воздержанность это хорошо, что он не идиот, а ждет такую женщину, ради которой не жалко будет и умереть, особенно в ее объятиях. При этом перед глазами то и дело возникало чье-то смутно различимое лицо, смазанные черты которого казались одновременно знакомыми и чужими, а в памяти мелькали давно забытые имена. Это была странная игра, в которой не было ни победителей, ни проигравших, но она позволяла ему не нарушать выработанный порядок… 
 Как ни странно, но система дала результат. Довольно скоро Меланфий почувствовал, как в нем что-то меняется, а богатое воображение рисовало радостную картину наполнения воображаемого стакана жизни. Тягуче, медленно, но стакан наполнялся, и стенки его уже не были беззащитны. Живущие своей жизнью голоса сопротивлялись, кричали, что он все равно умрет, не от этого, так от рака или его собьет машина или застрелят при попытке к бегству (последнее почему-то казалось наиболее возможным), но с каждым днем крики становились тише и все громче раздавался торжественный гимн живому, частью которого Меланфий ощущал себя, как никогда. Было так чудесно просыпаться с мыслями о том, что сегодня он точно не умрет, ибо ничто на свете не могло заставить его изменить свое решение и так же прекрасно засыпалось с уверенностью, что завтра будет ровно то же самое. Забота о здоровье стало для него главным при выборе чего угодно – начиная с продуктов и заканчивая телепрограммами, из которых он выбирал лишь те, в которых не мелькали крикливые, разодетые, или упаси, полураздетые люди.
 Неизвестно, сколько бы еще он пребывал в эйфории, если бы не случайная встреча с женщиной, в которую Меланфий был когда-то влюблен. Прошло много лет, но Лиза была все так же прекрасна, а ее огромные васильковые глаза казались даже больше, чем в пору румяной юности. Его бросило в жар, сменившийся ледяным холодом, перед глазами вспыхивало и темнело, а в уши лился волшебный звон ее голоса, в котором по-прежнему были слышны колокольчики, которые не могли заглушить страшного стеклянного треска стакана, не рассчитанного на такие перепады. Он мялся, переступая с ноги на ногу, боролся, как мог и, мгновение-другое даже казалось, что стакан не треснет…
 Лиза удивлялась, что он тоже живет в Одинцово, как и она, переехав сюда после развода. Наверняка они ходили по одним улицам, посещали те же заведения, может даже с разницей в несколько минут, а встретились вот только сейчас! Странная штука жизнь, правда? Странная, непредсказуемая и забавная!      
 Она весело щебетала о своей жизни, надоевшей работе, а он еле справлялся с давящим все сильнее искушением. Лиза говорила, как хорошо он выглядит, а голоса подло шептали о кризисном возрасте. Она брала его за руку, но память услужливо подбрасывала картины юношеских страданий, когда он не смел и приблизиться к ней. Лиза живо делилась впечатлениями поездок по всему миру, Меланфий же думал о холостяцкой однушке, в которой так тоскливо проводить зимний отпуск. Она весело рассказывала о неудачном замужестве, спрашивала, как он, не женился ли, он отвечал, что не довелось, тщетно пытаясь заткнуть пошлые выкрики. 
 Она продолжала говорить, но голоса орали уже так громко, что Меланфий почти не разбирал слов. Страх последней капли вспыхнул, как сверхновая, напалмом выжигая в измученной душе остатки решимости. Он знал, надо прекратить эту пытку, прекратить сейчас же, сию же минуту, иначе все могло закончиться плачевно и, наконец, решился. Стараясь не смотреть на предмет юношеского обожания, Меланфий невнятно пробормотал, как он рад встрече, но дела, дела…, ты прости, может, еще увидимся…, когда-нибудь.
 И сбежал от той единственной, за одну ночь с которой когда-то мечтал отдать жизнь! Бежал, презирая себя, свои мысли, страхи, голоса, отремонтированную однушку в Одинцово и не состоявшийся отпуск в Африке! Он спасался, но никакие оправдания не могли смыть облепившего его изнутри позора. Бежал, не оглядываясь, точно зная, что удивленно глядевшая ему вслед Лиза наверняка подумала, что он такой же странный, как и в годы далекой юности…
 От себя, как не раз говорили пытавшиеся это сделать мудрецы, сбежать еще никому не удавалось. Мысли о едва не треснувшем стакане сменили другие, злорадствующие, что из-за своей трусости он не сделал главного - не добился ответных чувств женщины, что до сих пор тревожила его сердце. Ведь она могла стать той, ради которой он столько времени воздерживался, лишая себя простых человеческих радостей, а он сбежал, опасаясь за свою унылую, безрадостную жизнь и это было лишь началом. С этого момента Меланфий все чаще ловил себя на мысли, что не может думать ни о чем, кроме нее и все громче звучали голоса, требующие плюнуть на лелеемые страхи и фобии. «Жизнь проходит!», орали одни, «Верни ее!» истерично требовали другие. Третьи молча осуждали трусость, четвертые глумились, ехидно интересуясь, как там стакан, не появилась ли трещинка.
 Конечно, он сопротивлялся. Грозно приказывал всем заткнуться, круша отремонтированную однушку в Одинцово, угрожая покончить с собой, а заодно и с голосами; предупреждал, что ему все равно, и следующая порция сарказма станет последней для всех. Голоса не унимались, продолжая долбить: жизнь коротка, глупо отказывать себе в мечте, не будь идиотом! Он уже не мог думать ни о чем, кроме той встречи с Лизой, а перед глазами переливалась застывшая картинка, где он неуклюже врет про важные дела…
 С каждым днем становилось хуже, и было понятно, что долго это не продлится. С сексом, без секса, стакан его жизни уже дал трещину, угрожая лопнуть в каждую секунду. Меланфий чувствовал, как душевная боль переходит в физическую, отражаясь мигренью, повышенным давлением и частым сердцебиением. Он винил в этом свое чрезмерное воображение, но однажды боль чуть не убила, что наверняка произошло бы, если бы не «Скорая», вызванная зашедшим за солью разведенным соседом. А уже в больнице, после множества проверок и взятых отовсюду анализов выяснилось, что у Меланфия неизвестная болезнь давным-давно изученного сердца, у которой нет даже названия и медицина тут полностью бессильна. Единственное, что врачи могли сказать с уверенностью, от которой хотелось выть, что жить ему осталось не больше недели! Одна неделя, семь дней и все - забвение, мрак, пустота!
Стараясь не вслушиваться в истеричный внутренний ор, Меланфий лихорадочно решал, как правильнее распорядиться оставшимся временем. Обратиться к богу? Молитва, свечки, икона Казанской…, кажется, она кому-то помогла! Уйти в запой? Напиться, как сосед перед разводом и гори оно все! Какая разница, от чего умирать?! А может, выступить с обращением? К кому, зачем? Съездить, наконец, в чертов отпуск, благо на дворе зима? Или, скажем, банк ограбить, а деньги передать на изучение болезни, от которой умрет только один человек на планете – Меланфий Гермогенович Добробаба?! Время шло, но из-за обилия вариантов он никак не мог выбрать…
 Три дня прошли в мучительных поисках решения, еще три Меланфий выбирал между участием в опасном эксперименте, обменом нуждающейся в ремонте однушки в Одинцово на трехлетнюю «Ferrari 550 Maranello» и желанием прорваться на ТВ, рассказать о своей проблеме, послушать наемных скандалистов. Он выбрал другое - позвонил Лизе. Ее голос показался уставшим, но какое это имело значение, если жить ему оставалось всего ничего? Пробормотав про скорый отъезд, Меланфий попросил Лизу встретиться с ним завтра, в глубине души надеясь, что она откажет, потому что боялся не сдержаться и рассказать ей о своей неизлечимой болезни. Но этого не произошло. Помедлив, видимо, для приличия пару секунд, Лиза согласилась, поставив условием, что он не будет таким скованным, на что Меланфий с отчаянной радостью смертника ответил, что она удивится, насколько он изменился…

                ***

 Заскочив в парикмахерскую, Меланфий поразил мастера желанием вместо бобрика сделать ему что-нибудь эдакое, необычное. Старенький, воспитанный на советских машинках мастер старался как мог и через полчаса Меланфий с удовлетворением смотрел на помолодевшее отражение, усилием воли заткнув голоса, твердящих, что новая прическа «под бокс» ничем не отличается от его обычного «бобрика». Накинув на чай удивленному его поведением мастеру, Меланфий вприпрыжку побежал к цветочному магазину, напряженно вспоминая, какие цветы любила Лиза, попутно размышляя о том, что денег у него не так много и зря он не попросил разведенного соседа вернуть должок, благородно решив, что «там» они ему не пригодятся.
 В цветочном он сильно краснел, отвечая на коварный вопрос флориста о назначении букета, его смысловом, так сказать, наполнении. Меланфий бормотал, что не день рождения, не свадьба, и не похороны, возмущаясь последним предположением, однако, мелькнувшее в зеркале напротив отражение остановило готовые уже сорваться с языка резкие слова. На него смотрело помолодевшее, но печальное подобие больного неизлечимой болезнью, у которой не было даже названия…
 Заказанный столик находился в углу небольшого помещения, интимно прикрытый от любопытных глаз искусственной пальмой и лирично гармонируя с сугробами за большим витринным стеклом. Заказав зеленого чаю, Меланфий старался не смотреть на часы, занимая себя придумыванием тем к предстоящему разговору, чтобы не показаться скучным. Дело шло туго, в голове царили лозунги о глобальном потеплении, преимуществе электромобилей и квантовой запутанности взаимозависимых объектов. Вряд ли это заинтересовало бы Лизу, и Меланфий пытался вспомнить, какие нынче веяния моды, сознавая, что ничего об этом не знает, и как-то незаметно переключаясь на размышления о йогах и прочих знатоков сансары…
Официант принес еще чаю, посетители кафе сменились уже несколько раз, вынуждая Меланфия всякий раз оборачиваться на звякнувший дверной колокольчик, отдаленно напоминающий такие же в голосе Лизы…
 Она опаздывала. Меланфий помнил, что она всегда опаздывала на уроки и не только на первый. Вспыхнувшее воспоминание чуть приподняло стремительно падающее в пропасть настроение, правда, ненадолго. Прошел час, другой, еще полчаса, еще, еще. Никогда не умолкавшие голоса становились все громче, принуждая Меланфия сделать уже выводы и уйти, пока еще ходит транспорт, чтобы не тратится на такси, поскольку деньги пригодятся на похороны, ведь жить ему осталось всего ничего – несколько часов. Он крепился, втайне надеясь на молчаливое подсознание, единственного союзника в хоре засевших в голове безумцев, но оно по своему обыкновению молчало, не вмешиваясь в становящийся совершенно невыносимым ор…
 Услышав звонок, он не сразу догадался, что звук доносится из его кармана, а поняв, почувствовал легкий укол в груди. Еще не доставая телефона, Меланфий уже знал, что это Лиза, которая извинится, что не пришла, придумав какое-нибудь оправдание. От этой мысли он вдруг почувствовал необычайную легкость в теле, сумев даже улыбнуться официантам, неодобрительно посматривающих на последнего, упорно не желающего уходить клиента. Карман продолжал трезвонить и его рука, наконец, схватила дрожащий от нетерпения телефон. Номер был незнакомый. Подумав пару секунд, Меланфий с силой вдавил кнопку, вымещая на ней испытываемые, из-за царящего в душе сумбура муки.
 Звонили из больницы. Молоденькая, судя по голосу, девушка сообщала, что произошла страшная ошибка, причину которой они не могут объяснить, но приносят глубочайшие извинения за неверно поставленный диагноз. Перед глазами Меланфия промелькнули катафалк, военный оркестр на кладбище, вырытая могила и гроб, в котором покоился он, помолодевший и печальный, но девушка продолжала говорить и до него постепенно начал доходить смысл ее слов.
 Чудовищная ошибка…, вы совершенно здоровы…, чужие анализы…, человеческий фактор, простите, ради бога! Меланфий слушал, боясь поверить в случившееся чудо, периодически отрывая телефон от уха, чтобы убедиться, что это не один из его голосов. Запас извинений вскоре иссяк, голос молоденькой девушки в десятый раз повторил, как им всем очень жаль, что ему пришлось перенести такое и как они надеются, что он не откажется от их услуг в дальнейшем. Пробурчав нечто среднее между понимаю и прощаю, Меланфий отключил телефон, окинул растерянным взглядом опустевшее заведение и, взглянув на часы, вдруг заторопился…
 Домой он летел, не замечая промозглого ветра, не чувствуя под ногами обледенелой корки и не слыша вопящих от радости голосов. Он думал о Лизе. Теперь, когда все волшебным образом изменилось, а стакан жизни доказал свою прочность, он сумеет добиться ее благосклонности. Неважно, что сегодня она не пришла, на то могли быть причины, которые он, конечно же, поймет и простит! Неважно, что она даже не позвонила, чтобы предупредить и этому наверняка тоже было разумное объяснение, а у него будет неплохой повод показать себя джентльменом! Главное дождаться утра, когда можно будет позвонить и по-рыцарски снисходительно пожурить, ненавязчиво намекнув, что он не в обиде и вообще…
 В квартире было тихо. Сломанная мебель молчаливым укором встретила взбудораженного хозяина, но Меланфию было все равно. Схватив пакет, он лихорадочно запихивал в него валяющиеся на полу газеты и журналы, с помощью которых еще утром пытался выбрать достойное ухода из жизни дело. Одного пакета оказалось мало и вскоре у дверей в прихожей громоздились несколько полиэтиленовых изделий, под завязку набитых ненужным хламом. Кое-как прибравшись, Меланфий огляделся, прикидывая, что еще можно сделать, прежде чем вызывать ремонтников, но решил, что на сегодня, пожалуй, хватит.
 Взглянув на часы, Меланфий подумал, что еще не поздно и лучше позвонить прямо сейчас, а не мучиться всю ночь, пытаясь угадать, как она отреагирует. К тому же он не был уверен, что утром будет столь же решителен и это оказалось весомым аргументом. Сделав пару глубоких вдохов, он набрал отпечатавшийся в памяти номер, решив, что подождет четыре гудка, чтобы не показаться назойливым хамом. К его удивлению и радости трубку сняли уже на втором, но это был не ее голос. Сказавшая алло женщина явно был чем-то расстроена. Дико извиняясь, Меланфий попросил к телефону Лизу. Женщина ответила не сразу. Сначала он услышал прорвавшиеся рыдания, а потом женщина сказала, что Лизонька… умерла.
 Он замер, пытаясь осмыслить услышанное, а женщина продолжала говорить, что у Лизы была какая-то неизвестная науке болезнь сердца, а доктора даже не предупредили, хотя еще неделю назад, почувствовав себя нехорошо, она была на приеме у врача, сдавала анализы, снимала ЭКГ. И только сегодня сообщили, что произошла ужасная, просто чудовищная ошибка – кто-то перепутал анализы и…
 Осторожно, словно боясь потревожить дух усопшей, Меланфий повесил трубку. Было удивительно тихо. Он не слышал неугомонных голосов, не чувствовал вечно молчащего подсознания. Мир застыл в неменяющейся картинке, на которой были только зима и пустая однушка в Одинцово…